Татьяна Устинова - Первое правило королевы
— Они тебе идут, — зачем-то сказала Инна.
— Спасибо, — весело поблагодарил он и нацепил их и посмотрел на нее — совершенно голый мужчина в стильных очках.
Она шмыгнула в ванную и заперла за собой дверь, как будто он стал бы ломиться.
Господи, что такое?! Что с ней такое?! На днях ушел муж, застрелился начальник, потом погибла его вдова, потом вместо работы ей предложили роль массовика-затейника, а теперь под покровом ночи к ней то и дело наведывается ее новоиспеченный любовник, которого она ославила в эфире, у которого странная и угрожающая репутация, если только репутация может быть угрожающей, и который, по всем признакам, вскоре займет освободившийся трон. Любовник, который принадлежит к «стану врага». Который, как сообщил сегодня осведомленнейший Осип Савельич, «договорился с кем-то наверху» и организовал смерть губернатора и его супруги, чтобы побыстрее освободить вышеупомянутый трон.
Вот так.
Она никогда и ничего не боялась — такое у нее было правило с тех самых пор, как ей исполнилось восемь, — поэтому она не стала отсиживаться в ванной, решительно вытерлась, решительно натянула свитер, решительно зачесала назад мокрые белые волосы, сделала решительное и незаинтересованное лицо и вышла в спальню.
Ястребова — голого и в очках — не было на широкой купеческой кровати. Все следы «бурной страсти», в виде раскиданных подушек и одежды на полу, были ликвидированы. Тоник сидел в центре кисельной розы и дергал ушами — прислушивался к чему-то.
— Где он? — шепотом спросила Инна у Тоника. Тот повел хвостом — ему не нравилось, когда Инна приводила в дом чужих, а уж таких, которые позволяют себе валяться на их с Инной кровати, — тем более.
Инна спустилась вниз и обнаружила Ястребова на кухне — опершись обеими руками о плиту, он смотрел, как закипает вода в кастрюльке, и оглянулся, когда она вошла. Вид у него был забавный.
Неловкость приволоклась следом за Инной и привольно расположилась между ней и ее любовником.
Фу, какое отвратительное слово.
— А… где твой сын? — Это не она спросила, а все та же неловкость, которая требовала говорить о чем-то «отвлеченном».
— Пока в Москве. Он прилетит на выходные. Или я к ним слетаю.
Интересно, «они» — это кто? Или в Москве имеется еще одна любовница?
— Сколько ему лет?
— Одиннадцать.
Она удивилась — почему-то ей казалось, что у него должен быть взрослый сын, вроде мухинского Мити.
— Он… учится?
— Ну конечно. Я пока не могу забрать его сюда, чтобы не срывать среди года с занятий.
Итак, он уверен, что станет жить тут постоянно. Ничего себе!.. А выборы? Так сказать, волеизъявление масс, главное завоевание демократии? Впрочем, всем таким завоеваниям Инна отлично знала цену.
Он достал кружки — большие, не те наперстки, в которых она подавала кофе вчера, — банку растворимого кофе и сахарницу. Она насмешливо наблюдала за ним.
— Откуда ты знаешь, что где стоит?
— У меня все стоит там же, — буркнул он. — Все дома одинаковые. Тебе с сахаром?
— Да.
Он насыпал в кружки кофейной крошки и сахару, залил кипятком и помешал старательно.
Инна покосилась на кружку. Ястребов садиться не стал, привалился спиной к стойке, хлебнул и отвел глаза.
В джинсах и темном свитере он производил совсем другое впечатление, и Инна вдруг подумала, что в костюмах ему, наверное, до смерти неловко. Скорее всего, приехав с работы, он первым делом сбрасывает пиджак и галстук и только потом стаскивает ботинки.
— Инна.
Она вздрогнула и посмотрела ему в лицо. Каменная стена, а не лицо.
— Инна, я хотел тебя… предупредить.
— О чем?
— Ты знаешь, что случилось с губернаторской вдовой?
О-оп — кровь ударила в глаза и уши, зашумела и потекла вдвое быстрее.
— Она умерла. Сегодня сказали в новостях.
— Она убита.
— Что?!
Ястребов посмотрел на нее и повторять не стал.
— Пока неизвестно точно — сама она или кто-то ее… Мне сказали, что ничего не понятно вроде, но вчера вечером у дома ее сына долго стояла какая-то машина, которая потом уехала.
Инна отлична знала, что за машина стояла возле дома на улице Ленина. В ней еще Осип сидел.
— Инна, я ни черта не разбираюсь в местном криминале — кто тут против кого дружит, а кто с кем воюет. За что Мухина могли убить?
— Мухин застрелился.
— Да ладно! — с досадой сказал Ястребов, как будто рассердившись, что Инна может повторять такие глупости. — С чего ему стреляться-то?
— Я не знаю. Мало ли с чего!
— Он застрелился, жена застрелилась, все застрелились! И у всех в кармане было по пистолету, и всем жизнь была не мила, так, что ли?
— Я не знаю, — повторила она. Инстинкт самосохранения крутился волчком, гнал волны паники.
— А… Якушев? — осторожно поинтересовался Ястребов. — Он не в курсе, ты не знаешь?
— Сергей Ильич?..
— А что, есть Якушев не только Сергей Ильич, но еще Иван Иваныч?
Невинность в голубых енисейских глазах была такой неподдельной, что Ястребов ни на секунду не усомнился — она что-то знает.
Что? Как понять?
— Сергей Ильич со мной ничего не обсуждал. Я вообще не слишком уверена, что он… станет это с кем-то обсуждать. Он с Мухиными дружил всю жизнь. Для него это близкие люди.
— Вот именно. Если он хорошо их знал, почему он теперь твердит, что Мухин застрелился, а его жена умерла от сердца?
— Саша! — она впервые назвала его по имени — просто так, при жестком электрическом свете, на кухне, а не в горячей любовной истерике, — и он усмехнулся. — Объявить сейчас на всю страну, что у нас… убили губернатора, невозможно, ты же понимаешь! А если Любовь Ивановна… не сама умерла, то получается, что у нас тут некий маньяк решил истребить всю верхушку власти? Или губернаторскую семью?
— Пресса все равно рано или поздно все раскопает!..
— Нет, — твердо заявила Инна.
— Что — нет?
— Пресса ничего не раскопает.
— Инн, пресса моментально все раскопала… про «Норд-Ост», к примеру.
Она помолчала. Ну да, конечно. Пресса раскопала.
— Контролировать семьсот человек с мобильными телефонами нельзя, — жестко сказала она. — Кто-нибудь обязательно куда-нибудь позвонит и что-нибудь там расскажет. Да еще когда дело происходит в Москве! Контролировать двоих в Белоярске — проще не придумаешь.
— Двое — это кто? Мы с тобой?
— При чем тут мы с тобой! Двое — это Митя и Катя, единственные, кто может быть заинтересован в расследовании по всем правилам. Больше не заинтересован никто. Даже ты.
— Почему — даже я?
— Потому что, если кто-то ляпнет, что губернатор убит, вся пресса в ту же секунду заголосит, что это ты лично застрелил Мухина и Любовь Ивановну, чтобы освободить себе место! Это же очевидно.
Она смотрела ему прямо в лицо, уверенная, что увидит там нечто такое, что подтвердит или опровергнет ее предположение. Она играла вслепую, наверное, в первый раз в жизни, и ей очень не хотелось проиграть.
* * *Проигрыш — смерть. Маленькая черная дырочка в виске. Черная дыра из учебника астрономии.
— Я ни в кого не стрелял, — тяжело сказал Ястребов, и на скулах четко проступили желваки, и лицо стало злым и странно помолодело. — Я узнал обо всем от Севастьянова.
Севастьянов был премьер-министром.
Выходит дело, премьер-министр проинформировал Александра Петровича о том, что кресло освободилось — можно занимать, пока не остыло. Как дальновидно и правильно все сделано, просто прелесть.
— Значит, тебе огласки не надо. Якушеву тоже не надо, ему тут Генеральная прокуратура, представитель президента и прочий компот только мешать станет. Хрусту тоже не надо — по тем же причинам, что и Якушеву. Им сейчас надо к власти прийти, это самое главное. И тебе, между прочим, тоже.
— Мне, между прочим, тоже, — согласился он. Инна поднялась, чтобы налить себе еще воды из кастрюльки, он протянул руку, перехватил ее и притянул к себе. От удивления она даже не слишком сопротивлялась. Он обнял Инну двумя руками и прижал к себе ее голову. От его свитера пахло одеколоном, сигаретами и чужим мужчиной. Инна замерла. Кажется, даже перестала дышать.
Зачем он обнимает меня? Усыпляет бдительность? Хочет выведать что-то?
Ей было неудобно, и она переступила ногами в свекровиных носках. Ястребов шевельнулся, и она обняла его.
Они постояли молча.
Господи, как просто, пронеслось у нее в голове. Как все, оказывается, просто!..
— Эй! — Голос был сердитый, похожий на собачий лай. — Ты что? Пьяная, что ли?!
Катя опять заскулила и затрясла головой — нет, не пьяная, — и тогда тень надвинулась на нее, упала сверху. Она зажмурилась.
— Давай, давай, вставай и вали отсюда! Нечего под чужими заборами валяться! На место! Кому говорю, на место, Альма!
