Татьяна Устинова - Первое правило королевы
Катя побежала, хотя понимала, что бежать нельзя — паника, вышедшая из-под контроля, убьет ее и без помощи того, кто подбирался к ней сзади. Полы шубы мели по сугробам, мешали бежать, да и вообще она никогда не была спортивной.
Дура, говорил ей Генка, дура деревенская. Хоть бы теннисом занялась или в спортзал ходила. Ты что, телевизор не смотришь? Не знаешь, что сейчас модно вести здоровый образ жизни? Откуда ты свалилась на мою голову?!
Она и вправду чуть не упала, нелепо замахала руками, удержалась и побежала опять. Платок свалился с головы, она не стала его поднимать. Кровь, которой вдруг стало слишком много, колотила и распирала горло и лоб, не давала дышать и соображать.
Она не знала, сколько времени прошло, сколько она бежала по узкой тропинке, молча, поминутно спотыкаясь и черпая ботинками снег, когда впереди снова залаяла собака, злобно, громко, и Катя поняла, что, раз за забором есть собака, значит, там есть и люди, не может собака жить без людей, она тогда с голоду умрет, как умирала Альма, когда ее спас Катин брат.
Собака лаяла громко и злобно, захлебывалась, гремела цепью совсем близко. Но как попасть туда, к ней, за высоченный, до неба, черный частокол, когда торопливые шаги, скрип снега, различимый даже сквозь собачий лай, за спиной все ближе и ближе?! Поминутно оглядываясь в темноту, Катя нелепо подпрыгнула, упала, ладони поехали по доскам, и перчатка потерялась в снегу. Она не допрыгнет — смешно даже думать об этом! А если и допрыгнет, ни за что не сможет подтянуться, чтобы перетащить себя на ту сторону забора, где так страшно и обнадеживающе рычит и захлебывается большой пес.
Потом она увидела калитку, узкую, сибирскую, под жестяным козырьком. Снег возле нее был подчищен и, кажется, даже выметен метлой, и Катя уверилась, что за забором живут, а раз живут, то спасут ее!
Конечно, калитка была заперта. Катя толкнулась раз, другой, пес залаял с остервенением. Загремела щеколда, но калитка не открывалась. Катя стала стучать, поминутно оглядываясь назад, а потом снова навалилась на холодные лиственничные доски, всем телом навалилась, потому что знала, что это — ее последний шанс, и доски вдруг словно провалились под ее весом. Катя ахнула, полетела вперед головой, рухнула плашмя на живот, и нестерпимый свет ударил ей в мозг такой яркий, что она моментально ослепла. Почему-то он был прямо на уровне ее глаз, так что нельзя было ни увернуться, ни закрыться. Собака захлебывалась рядом.
Катя встала на четвереньки и ледяной мокрой рукой заслонила глаза, которые насквозь, до самого мозга, протыкал сильный свет. Заслонила и тут поняла, что попалась. Прямо перед ней, спиной к свету, стоял кто-то огромный — черная тень.
Катя тоненько заскулила, отползла и ткнулась лбом в холодный забор.
Вот и все. Сейчас они все встретятся — мама, папа и Катя, — и она спросит наконец-то, как же это получилось.
* * *— Зачем ты пришел?
— Я забыл у тебя свои сигареты.
— Так ты за сигаретами пришел?
— Ну конечно.
— Напрасно. Я их давно все выкурила.
— Ты же не куришь.
— Я специально постаралась.
— А зажигалка?..
— Выбросила.
— Зачем?
— В ней кончился газ, свет и вода.
Кажется, он ничего не понял, потому что приподнялся на локте и посмотрел на Инну с серьезным вниманием.
Черт его знает, она сама не могла понять, почему ее так тянет все время ему дерзить — даже в постели. Он до смерти ее перепугал, застал врасплох, как будто подловил, вынудил, хотя это неправда. Ни к чему он ее не принуждал — смешно сказать!
— Ну что?..
— Что?
Она вздохнула нетерпеливо:
— Я хочу знать, кой черт занес вас на эти галеры.
— Куда… черт меня занес?
Он и вправду ничего не понимал. Инна покосилась на смуглую волосатую руку, которая лежала поперек ее бледной груди. Утром, когда она рассматривала себя в зеркале, собственная грудь показалась ей загорелой, теперь выяснилось, что она бледна почти до зелени — по сравнению с ястребовской ручищей.
— Зачем ты пришел?
Он вдруг рассердился. Как, в конце концов, он мог ответить на этот вопрос?!
Я пришел потому, что не мог больше сопротивляться?..
Я пришел потому, что ты засела у меня в печенках и есть только один способ избавиться от тебя — это повторить все снова?..
Я пришел потому, что впереди у нас ничего нет, кроме все той же реки Иордан из моих горячечных мыслей, которая разделит нас?..
Я пришел потому, что ты первая женщина, которая обращается со мной не то чтобы даже на равных, а свысока, черт возьми, и ничего не боится, и не дает мне вздохнуть!
Я пришел потому, что так, как получается у нас с тобой — горячо, болезненно, остро, — у меня еще ни с кем не получалось! В этом я тоже должен признаться, когда ты смотришь на меня требовательными голубыми страшными глазищами, похожими на ранний енисейский лед?!
— Ты объявила мне войну, — выговорил он мрачно. Очень хотелось курить, но он боялся, что, как только встанет, она исчезнет куда-нибудь и больше не вернется — а сейчас они лежат, почти обнявшись, почти прижавшись друг к другу, почти так, как положено лежать любовникам.
— Ты ошибаешься, — быстро ответила она, — я не объявляла никакой войны.
Ему совершенно точно показалось, что она над ним смеется, он даже расслышал усмешку в голосе, похожем на… как бы это сказать… на темно-синий бархат, вот как! Он повернул голову и посмотрел ей в лицо.
Ничего. Никаких насмешек. Очень серьезное лицо, бледнее, под глазами синяки.
— Ты объявила мне войну, — повторил он, рассматривая ее, — а мне захотелось еще раз с тобой увидеться… просто так.
— Как — так?
— Никак, — буркнул он.
— В постели?
— И в постели тоже.
— Ты думаешь, я сплю с тобой из-за твоего общественного положения?
Чего-чего, а таких глупостей он не думал.
— Инн, — сказал он, морщась, — ты же все прекрасно понимаешь. Война так война, я не возражаю.
Он еще как возражал, но не говорить же ей об этом!
В конце концов, он предложил ей все, что мог предложить, а такие предложения не делают дважды.
— И все-таки, — ненатуральным, холодным, не своим голосом произнесла она, — в следующий раз, прежде чем нагрянуть, позвони мне, пожалуйста, по телефону. Чтобы я была готова.
Он разозлился:
— В следующий раз обязательно позвоню и обязательно по телефону. Чтобы ты была готова.
— Как ты попал в дом?
— Вошел в дверь.
— Ты что, сломал замок?
— Ну конечно. Ломом.
Она тихонько хихикнула — не хотела, но не смогла удержаться.
— Твоя дверь была открыта, — сухо пояснил Ястребов. — Света не было. Я зашел и увидел тебя на лестнице.
Неужели она не заперла дверь?! Как это ее угораздило? Вот так — Осип недоглядел, и она дверь не заперла!
Говорить больше было не о чем, и неловкость, которая никуда не исчезла, а просто пряталась где-то под кроватью, выползла оттуда и стала неудержимо и стремительно распространяться по комнате с ворсистым ковром и огромным комом зеленого казенного покрывала посреди кисельной розы.
Надо вставать. Надо вставать и делать вид, что все нормально — изящно набрасывать халат, эротично подвязываться атласным поясом, принимать душ вдвоем, варить кофе, целоваться в сумерках у плиты.
Ах нет, сначала душ, а потом эротичный халат с поясом.
Ничего такого Инна не умела. И неловкость страшно ей мешала, и еще то, что у нее никогда не было любовника, и то, что у него фамилия Ястребов, и следовательно, они принадлежат к разным «политическим группировкам», и еще то, что она так легкомысленно настроила его против себя в эфире, и то, что Осип сказал — за всеми нынешними темными делами стоит этот, который неизвестно как оказался в ее постели.
Впрочем, известно. Он вошел в дверь, потому что дверь была открыта.
— Я могу сварить кофе, — фальшиво сказала Инна, мечтая, чтобы он отвернулся. — Хочешь?
Конечно, надо было отказаться, но он согласился — герой-любовник, Луис-Альберто, чашка кофе после секса, задумчивый поцелуй и неожиданное известие о том, что она на самом деле его сестра!..
Так как он все смотрел на нее угольно-черными, как самая черная из всех черных дыр, описанных в учебнике астрономии, глазами, она кое-как перегнулась, подтянула к себе атласное казенное покрывало, обмоталась им и сползла с кровати.
По дороге в ванную она налетела на тумбочку — все потому, что он смотрел на нее! — свалила на пол новую книжку Донцовой и его очки. Донцову Инна вернула на место, а очки протянула ему. Он взял — ладонь была широкой и горячей.
Неизвестно почему его очки вызывали у нее странные и сильные эмоции.
— Ты… плохо видишь?
— Да так.
— Как?
— Ну, не то чтобы плохо, но без очков мне… трудно.
— Они тебе идут, — зачем-то сказала Инна.
