Роберто Савьяно - Гоморра
Менее чем через сутки после ареста Ди Лауро около транспортной развязки в Арцано обнаружили дрожащего как осиновый лист молодого поляка, который волок куда-то здоровенный мешок. Юноша был забрызган кровью, страх лишил его возможности нормально двигаться. В мешке оказалось тело. Перед смертью человека пытали, изуродовав до такой степени, что тело казалось выпотрошенным. Даже если заставить кого-то проглотить бомбу, чтобы она взорвалась у него в желудке, это будет гуманнее. Тело принадлежало Эдоардо Ла Монике, но опознать его не представлялось возможным. От лица остались одни губы, все остальное являло собой кровавое месиво. Израненное тело было покрыто коркой запекшейся крови. Мафиозо связали и на протяжении нескольких часов били доской, из которой торчали гвозди. Каждый удар оставлял на теле рану, он не просто ломал кости, но перфорировал плоть, вгоняя в нее гвозди. Пленнику отрезали уши и язык, сломали запястья, выдавили плоскогубцами глаза, а он при этом был еще жив и даже в сознании. Смерть наступила, когда ему раздробили лицо молотком и полоснули ножом по рту, так что получился крест. Тело должны были отнести на помойку, чтобы потом его, уже разложившимся, нашли в куче мусора. Всем понятно написанное кровью послание, хотя на трупе можно разглядеть только следы пыток. Ушами он слышал, где прячется босс, запястья направляли движения рук, бравших деньги, глаза видели, как ему отрезали язык, с помощью которого было совершено предательство. Разбитое лицо означало двуличие, с которым он совершил преступление против Системы. Метка на губах запечатала их навеки за предательство. Эдоардо Ла Моника не имел судимостей. Фамилия говорила за него: он принадлежал к одной из семей, сделавших Секондильяно землей каморры и центром предпринимательства. С этой семьей были связаны первые шаги Паоло Ди Лауро. Обстоятельства смерти Эдоардо Ла Моники и Джулио Руджеры очень похожи. Обоих пытали и истязали с особой жестокостью за несколько часов до ареста боссов. Освежеванные, искалеченные, выпотрошенные. Уже давно не видели подобных убийств со времен Кутоло и преданного ему киллера Паскуале Барры, по кличке Животное, который стал известен после убийства Фрэнсиса Турателлы прямо в камере: Барра вырвал руками у того из груди сердце и впился в него зубами. Подобные ритуалы отошли в прошлое, но секондильянская файда вытащила их вновь на свет, превратив каждый поступок, каждый сантиметр плоти, каждое слово в средство объявления войны.
На пресс-конференции руководители СОО заявили, что арест стал возможным, когда удалось выследить женщину, покупавшую для Ди Лауро его любимую рыбу пагеллу. Эта история уж больно походила на попытку разрушить образ всемогущего босса, окруженного сотней охранников, которого в итоге погубил собственный желудок. В Секондильяно ни на секунду не поверили, что полицию вывела на след пагелла. Многие указывали на Службу информации и демократических гарантий как несущую ответственность за арест. Служба информации действительно принимала участие в происходящем, что признавали даже силы правопорядка, но в Секондильяно было чрезвычайно трудно обнаружить ее присутствие. Угадывалось нечто, весьма близкое к версии многих репортеров: по их мнению, Служба информации и демократических гарантий подкупила нескольких местных мафиози в обмен на информацию или невмешательство. Я узнал об этом из обрывков разговоров в баре. Люди за чашкой эспрессо или капучино с круассаном бросали фразы вроде: «Ну, тебе же приплачивает Джеймс Бонд…»
Дважды за короткий период мне довелось услышать зашифрованное или беглое упоминание об агенте 007. Слишком незначительное и смехотворное наблюдение, чтобы делать какие-либо выводы, но в то же время слишком странное, чтобы не обратить на него внимание.
Секретные спецслужбы могли бы осуществить арест Ди Лауро, войдя в доверие к ответственным за охрану и переманив их на свою сторону, после чего им не составило бы труда нейтрализовать часовых, чтобы те не подняли тревогу и не предупредили босса. Семья Эдоардо Ла Моники отрицает какую бы то ни было его причастность к происходящему и уверяет, что он никогда не был членом Системы и вообще боялся клана вместе с его делами. Может, парню пришлось расплачиваться вместо кого-то из родственников, но тщательно продуманная пытка была, скорее, предназначена для испытания ее на себе, нежели для передачи некоего сообщения другому.
Однажды неподалеку от места, где нашли Эдоардо Ла Монику, я увидел группу людей. Один из них стал показывать на свой безымянный палец, а потом касаться головы и шевелить губами, не произнося ни слова. Перед моим взором тут же, как вспышка, возник зал суда и Винченцо Ди Лауро, совершающий странный и необъяснимый поступок: после долгой разлуки с отцом он первым делом интересуется, куда тот дел кольцо. Кольцо по-неаполитански звучит как «аньелло». Под этим жестом подразумевался Аньелло и обручальное кольцо в значении верности. Соответственно, речь идет о предательстве и одновременно о семье — его источнике. Вот кто виновен в аресте. Вот кто проговорился.
Аньелло Ла Моника был главой клана, и долгие годы местные жители называли его людей «аньелли», как членов клана Джонта из Торре-Аннунциаты называли «валентини» по имени босса Валентино Джонты. По сведениям, полученным от Руокко и Луиджи Джулиано, Аньелло Ла Монику убрал его крестник, Паоло Ди Лауро. Очевидно, что теперь люди Ла Моники работают на Ди Лауро. Однако это жестокое убийство могло быть наказанием за месть, вызванную расправой двадцатилетней давности, безжалостную месть, донос, который хуже автоматной очереди. Такое долго не забывается, очень долго. Кажется, это воспоминание хранят и унаследовавшие власть кланы Секондильяно, и подчиненный им район. Но базируется оно на слухах, предположениях и подозрениях, способных привести к такому результату, как громкий арест или изуродованное тело. И ни в коем случае не на правде. Правда нуждается в интерпретации, а это долгая и кропотливая работа, подобная расшифровке иероглифа, значение которого тебе лучше не знать.
В экономике Секондильяно всё вернулось на круги своя. Арестованные «испанцы» и Ди Лауро сидели в тюрьме. Появлялись новые наместники, мальчишки — новые кураторы — делали первые шаги на поприще командиров. Через несколько месяцев слово «файда» почти забылось, его заменил «Вьетнам».
— Этот тип… он через Вьетнам прошел… так что теперь должен быть поспокойнее.
— Вьетнам всех до смерти напугал.
— Так Вьетнам уже закончился или нет?
Здесь приведены отрывки из телефонных разговоров новобранцев клана. Карабинеры прослушивали их, чтобы выйти на Сальваторе Ди Лауро, восемнадцатилетнего сына босса, взявшего на себя руководство группкой подростков-наркоторговцев, которого арестовали 8 февраля 2006 года. Хоть «Испанцы» и проиграли войну, но, казалось, все-таки добились своего и обрели независимость, образовали собственный автономный картель, во главе которого поставили молодых мафиози. Карабинеры перехватили смс-сообщение, отправленное одной девочкой совсем еще юному куратору точки сбыта, арестованному во время файды и вернувшемуся в наркоторговлю сразу после выхода из тюрьмы: «Поздравляю с возвращением в родной район и продолжением работы, я безумно рада твоей победе, еще раз поздравляю!»
Она имеет в виду победу на войне, поздравляет с тем, что он сражался на правильной стороне. Ди Лауро оказались за решеткой, но зато спасли свою шкуру и бизнес, по крайней мере семейный.
Всё неожиданно успокоилось после заключения мирного соглашения между кланами и серии арестов. Район Секондильяно выглядел утомленным от людей, беспрестанно его топтавших, фотографировавших, снимавших на видео, мучивших. От всего уставшим. Я шел по городу и останавливался перед граффити Феличе Пиньяторе, разглядывал его ожившие солнца и черепа, превратившиеся наполовину в клоунские маски. Они сообщали бетонной стене какую-то небывалую легкость и красоту. Вдруг в небо взлетели фейерверки, со всех сторон с оглушительным грохотом стали взрываться петарды. Журналисты, уже собиравшиеся уезжать после ареста босса, со всех ног бросились узнавать, что происходит. Последний ценный репортаж: в двух домах вовсю что-то праздновали. Опять включили микрофоны, вспышки освещали лица, журналисты звонили начальникам, обещая репортаж об устроенном «испанцами» празднике в честь ареста Паоло Ди Лауро. Я подошел поближе, чтобы посмотреть, в чем дело, и какой-то парень, явно обрадовавшись моему вопросу, ответил: «Пеппино вернулся, это для него». Год назад Пеппино ехал на своем трехколесном грузовом «Аре» на работу на рынок, но по дороге мотороллер занесло, и он перевернулся. Неустойчивая конструкция опрокинулась, и Пеппино получил серьезную черепно-мозговую травму. Чтобы поднять мотороллер из оврага, куда он свалился, понадобился трактор. Мальчик год лежал в коме и наконец пришел в себя, а через несколько месяцев его выписали из больницы и разрешили вернуться домой. Весь квартал отмечал его возвращение. Фейерверки начали запускать, как только он выбрался из машины и пересел в инвалидное кресло. Дети гладили его по обритой голове и фотографировались. Пеппино был еще слишком слаб, и мать ограждала его от слишком бурных проявлений радости, поцелуев и объятий. Собравшиеся репортеры позвонили в редакции и отменили сенсацию, они собирались запечатлеть серенаду тридцать восьмого калибра,[38] а в действительности люди устроили праздник в честь вышедшего из комы мальчишки. Журналисты разошлись по гостиницам, я же не последовал за ними, а вошел в дом Пеппино, чувствуя, что не могу пропустить такое веселье. Всю ночь я пил с гостями за здоровье Пеппино. Мы сидели на ступеньках, стояли на лестничных клетках, заходили в открытые двери неизвестно чьих квартир с накрытыми столами. Несмотря на количество выпитого, я был еще в состоянии привозить на «веспе» бутылки красного вина и кока-колы из еще не закрывшегося бара. Той ночью в Секондильяно было тихо и пусто. Никаких журналистов и вертолетов. Никаких часовых и дозорных. Эта тишина усыпляла, как вечером на пляже, когда лежишь, закинув руки за голову, без единой мысли в голове.
