Татьяна Устинова - Отель последней надежды
— Посмотрим, — пробормотал Максим Вавилов. — Поехали, разыщем твоего мотоциклиста! В том же подъезде на первом этаже, говоришь?
— Это не я говорю, это мне соседи сказали, когда я про мотоцикл стал спрашивать! Нет ли у вас в подъезде кого на мотоцикле! Ну, они мне и сообщили, что в дворничихиной квартире живет один.., мотоциклист!
Почему-то Максим был уверен, что мотоциклист окажется дюжим байкером в бандане, косухе и высоких шнурованных штиблетах, но дверь квартиры на первом этаже открыл бледный худосочный юноша с бородкой и вьющимися волосами, которых было гораздо больше, чем требовалось, из-за чего он напоминал Карла Маркса из сериала «Юность гения».
— Вы ко мне? — спросил он и прищурился на Максима. — Или к тете Ане? Так она здесь не живет давно!
— А вы почему дверь открываете и не спрашиваете, кто пришел? — неприятным голосом начал Максим Вавилов. — Вы что, не знаете, какая у нас криминогенная обстановка?
Юноша вдруг сильно перепугался. Так сильно, что даже сделал попытку закрыть дверь перед самым носом у оперов.
— Так не пойдет! — Максим тихонько приналег плечом и протолкнул юношу внутрь. — Мы все равно уже здесь!
Тот переводил взгляд с одного на другого и отступал в комнату. Впрочем, отступать было особенно некуда — два шага, и стена, заклеенная страшными желтыми обоями. Юноша прижался спиной к стене и выговорил с усилием:
— Это не я! Это не я, говорю же вам!
— Не вы? А кто тогда?! — грозно продолжал Максим Вавилов, наступая на него. Впрочем, наступать было особенно некуда. Два шага, и он очутился почти вплотную к юноше, так близко, что стало видно, как двигается щетинистое горло, как будто он с усилием пытался проглотить собственный кадык.
— Н-не знаю! Я не знаю, может, она сама! Но точно не я! Я когда подъехал, он уже был, и она стояла! А я только подъехал!!
— Все тютелька в тютельку! — с удовольствием сказал за спиной у Максима Вова Бобров. — Слышите, шеф?
— Только не убивайте меня! — тихо попросил юноша. — Прошу, не убивайте! Я могу уехать, прямо сейчас! Я уеду, и никто ничего не узнает! Только не убивайте, мать не переживет!..
— А вы только не плачьте, — попросил Максим Вавилов. — Терпеть не могу, когда дети плачут! Вы в комнату пройдите. Пройдите, пройдите!
Не отрывая спину от стены, юноша бочком прополз крохотный коридорчик, нервно кося глазом на оперов, и все они оказались в комнате, где почти ничего не было, кроме мотоцикла, стоявшего прямо посередине.
Мотоцикл сверкал хромированным железом, усмехался отвратительными и страшными драконьими мордами, источал непередаваемо мужской запах бензина и масла, лоснился кожей сиденья. На полу возле окна на газетах были разложены инструменты, тоже сверкающие и тоже в идеальном порядке, а еще каска, нелепые наклейки, колесные спицы и какая-то мотоциклетная дребедень. Под батареей в уголку скатан тюфячок, и все. Больше в комнате не было ничего. То есть на самом деле ничего!
— Ты кто? — спросил Максим Вавилов, оглядев жилище. — Как тебя зовут?!
— Савченко Василий Игнатьевич.
— А паспорт у тебя есть, Василий Игнатьевич?
Юноша быстро кивнул.
— Покажи, — предложил Максим Вавилов.
Василию Игнатьевичу оказалось девятнадцать лет, и он прибыл из города Саратова, что на Волге-реке.
— Давно приехал? Из Саратова?
— Го.., год скоро, а что?
— Чем занимаешься в столице? Ну, когда голых покойников возле подъезда не находишь?
— Вы меня убьете, да? Я знал, знал!.. Я не хотел! Я ей говорил, что не надо, а она все равно!.. Я ей говорил, что нельзя, а она!..
— Что она?
— Она все равно в милицию позвонила! Я ее просил, чтобы не звонила, а она — нет, нет, мы должны! Дура, блин!! — вскрикнул юноша фальцетом, запустил обе руки в шевелюру и рванул изо всех сил.
Опера переглянулись, и Максим вдруг вздохнул свободнее.
Значит, она звонила в милицию, а этот юноша говорил ей, что звонить нельзя?! Так получается?!
— Вы меня только не убивайте! — причитал Василий Игнатьевич. — Я ее знаю, она на третьем этаже живет, или на втором! Мы ее найдем, а я уеду! Вы ее найдите, а я ни при чем! Я когда подъехал, он уже лежал, а она рядом стояла!..
— Ты расскажи подробно, — посоветовал Вова Бобров. — Что ты кричишь!
— Я не знаю подробно! Я подъехал, а он лежал, а она над ним стояла и все про милицию говорила!
Максим Вавилов обошел мотоцикл, осмотрел со всех сторон — юноша шарахнулся от него, когда он придвинулся слишком близко, — подошел к окну и провел по подоконнику пальцем.
После чего нагнулся, оторвал от газеты, разложенной на полу, изрядный кусок, протер подоконник и сел. И похлопал ладонью о ладонь, стряхивая пыль.
— Ты не правильно рассказываешь, я просил подробно, — доверительно сказал он юноше. — Давай так. Ты где работаешь?
— Нигде!
— Учишься?
— Нет!
— А чем живешь?
— В.., каком смысле, а? Я.., просто живу!
— Отхожий промысел у тебя какой, Василий Игнатьевич?
— А?..
— В смысле, делаешь ты чего?! — повысил голос Максим Вавилов. — Зарабатываешь чем? Мобильники у прохожих тыришь?
— Вы меня только не убивайте, — снова заговорил юноша. Глаза у него были совершенно стеклянные, зрачки расширенные, и Максим вдруг подумал, что он, должно быть, ширяется, но так, по мелочи. — Вы только не убивайте, я не виноват ни в чем, ни в чем! Это все она!! Она уже стояла, когда я подъехал, и хотела милицию вызвать, а я ей не давал, ей-богу, не давал!
— Ты меня слышишь? Деньги на жизнь и на эту пукалку где берешь, Василий Игнатьевич? Или, может, тебе умыться пойти?
— Умыться? — переспросил юноша. — Зачем? Перед смертью?..
Максим отвернулся от него и стал смотреть в окно, на пыльный августовский бульвар, по которому шли мамаши с колясками, старухи с сумками и просто прохожие, и он вдруг подумал, что рабочий день в разгаре, но почему-то никто не работает, а все идут по своим делам по Сиреневому бульвару! Толстая тетка с лотка продавала баклажаны и яркие стручки болгарского перца, к ней стояла небольшая очередь из мамаш и старух, должно быть, дешево продавала!.. Листья летели, и было понятно, что, несмотря на жару, уже август, и лето кончается, и впереди ничего хорошего нету — дожди, мрак, холод, дрожащие на ветру голые ветки, лужи под ногами, мокрые спины и зонты в метро, унылые дни.
«Утро туманное, утро седое, нивы печальные, снегом покрытые. Нехотя вспомнишь и время былое, вспомнишь и лица, давно позабытые!..»
«Возьму Катю, и поедем-ка мы с ней на машине в Питер», — вдруг подумал Максим Вавилов.
Такая красота.
Деревья будут облетать потихоньку, и все вокруг будет красным, багряным и желтым, и пустая дорога вся впереди, как жизнь!.. Мы выедем рано, чтобы долететь до Твери, пока еще не пошли фуры и не вылезли на работу местные запаленные грузовички с полными кузовами картошки и капусты. Мы станем ехать и читать названия деревенек, и они будут нам нравиться — Малые Вяземы, Омутищи, Долгие Бороды! Мы будем болтать, слушать музыку, и все, что мы скажем друг другу, будет нам интересно — мы ведь ничего толком не знаем о том, кто как жил, что делал, что видел, до того, как мы наконец-то повстречались!..
И впереди у нас будет светлое и радостное будущее. И главное, долгая жизнь!..
И тут он очнулся.
Лейтенант Бобров смотрел на него вопросительно, а Василий Игнатьевич жалобно, и он вдруг возненавидел себя за свои слюнтяйские мысли.
Мало того что «шеф русского сыска», так еще и романтик, черт тебя побери!..
— Так чего с биографией-то, юноша? — спросил он неприятным и громким голосом — от отвращения к себе. — Не учимся, не работаем, без регистрации проживаем? Промышляешь чем?
— А.., вот с ребятами.., мотоцикл кому перегнать, кому помыть, кому спицы поменять… Там, в Мневниках, где байкеры крутые… Ну, и мать присылает.
— Мать тебе из Саратова присылает в Москву деньги, чтобы ты в Мневниках с байкерами тусовался?!
— Да она думает, что я в институте учусь! В финансовом. Ну, в платном, в смысле!
— А ты ей, значит, врешь?
Юноша повесил голову, украшенную диковинной шевелюрой, и поскреб под майкой. На нем была майка и какие-то лиловые шорты, больше похожие на семейные трусы.
— Обучение твое в финансовом на сколько тянет? Мать сколько дает?
Юноша затравленно глянул на Максима.
— В месяц триста долларов.
— Елкин корень, — присвистнул Максим Вавилов, — в Саратове на эти деньги можно жить и горя не знать!..
— Вы меня не убивайте, — попросил юноша. — Она не переживет. Мать, в смысле.
— Сэкономит сильно! — рявкнул оперуполномоченный. — Говори, что было, когда ты подъехал, а у подъезда труп! Ну, говори сейчас же!
Он все никак не мог понять, почему так злится, а когда понял, озверел окончательно.
Этот юноша, который казался ему младше лет на триста, этот придурок, завитый барашком, стручок в лиловых трусах, недоросль, обмылок, напоминал ему.., его самого!..
