Джон Макдональд - Оранжевый для савана
— А ты поласковей со старым Бу разговаривай.
— Ну, ... может, я и говорил несколько раздраженно. Но понимаешь, Ви ничего не знала о... об организации этого дела. Ты слишком много при ней выложил. Она меня потом полночи допрашивала, пока мне удалось ее угомонить. Да и до сих пор она мне не верит. Будет лучше, если ты больше не будешь приходить к нам домой. Ладно?
— Клянусь, адвокатик, больше никогда не приду. Никогда больше. Если только что-нибудь неожиданное не произойдет.
— Пожалуйста, выслушай меня...
Слегка вспотев, я повесил трубку и вернулся к своему кофе. Бу Уаксвелл, не теряя времени, отправился к единственному человеку, который мог хоть что-нибудь знать обо мне. И назвал его трепачом. Уаттс мог получить номер моего почтового ящика в Бахья Map из клубных записей. Но это не особенно помогло бы ему. Теперь появился новый фактор. Уаксвелл не произвел на меня впечатления человека терпеливого. Возможно, не далее, как сегодня днем, он позвонит Уаттсу. Ему надо выяснить, что тот узнал. И адвокат будет весьма заинтригован, узнав, что это второй звонок Бу за сегодняшний день. Он, конечно, заинтересуется, услышав, что кто-то пытался узнать отсутствующий в книге телефон Стеббера. В том, что Бу будет звонить, я не сомневался.
Я погнал свое «шевроле» на север, по сорок первому шоссе. Машин было мало, и я временами поглядывал в зеркало заднего вида, не появилась ли полиция штата, чтобы привлечь меня за нарушение скорости, которая уже приблизилась к трехзначному числу. Я въехал на стоянку у пристани Палм-сити в десять утра. На «Флэше» все было заперто. Записка на ковре, у задней двери салона гласила, что мои пассажиры ушли в магазин за продуктами. Я отправился на поиски и набрел на них на так называемой «Вкусной Ярмарке» в двух кварталах от пристани. Артур тащил корзинку, а Чуки шныряла вокруг, выбирая товар с характерным загипнотизированным видом покупательницы в супермаркете. Через одиннадцать минут после того, как я их обнаружил, я запер протестующего Артура на яхте, дав ему инструкцию сидеть там и не высовываться. Потом вернулся на стоянку вместе с Чуки, расправляющей юбку и застегивающей последнюю пуговку на блузке.
Если бы вылет из Фор-Мьерз не задержали из-за опоздания самолета, следующего из Палм-Бич, то мы бы его пропустили. А я был слишком занят, чтобы дать Чуки более полный инструктаж, а не слишком краткое и фрагментарное объяснение. Я купил два билета до Тампы и обратно. С посадками в Сарасоте и Сант-Пите мы прилетали в двенадцать двадцать.
На борту самолета я объяснил Чуки все более подробно.
— Но мы ведь знаем всего лишь номер телефона, не так ли? — спросила она.
— И то случайно, понадеявшись на удачу. И еще мы знаем название яхты.
— Бог ты мой, если бы ты столь же энергично поработал над чем-нибудь законным, Макги. Ты бы такой шишкой стал, что и не выговорить.
— Всего-навсего сенатором штата.
— Ух! — она посмотрелась в зеркальце и подвела губы. — Чем я тебе смогу помочь?
— Я это выясню по ходу действия.
* * *В аэропорту «Тампа Интернешенл» пока Чуки с серьезным видом стояла у кабинки, я набрал номер. Никто не отвечал. Когда я уже был совсем готов положить трубку, спокойный, осторожный и четкий женский голос ответил:
— Да?
— Я бы хотел побеседовать с мистером Кэлвином Стеббером.
— Какой номер вы набираете, сэр?
— Шесть-один-три-один-восемь-семь-восемь.
— Извините. Здесь нет никакого Стеббера.
— Мисс, я полагаю, это старая как мир ситуация с паролем. Вы всегда просите повторить номер и считаете, что тот, кто звонит, перепутал одну цифру. Но вышло так, что у меня нет пароля.
— Понятия не имею, о чем вы говорите, сэр.
— Несомненно. Я перезвоню вам ровно без пятнадцати час, через двенадцать минут. Вы скажете мистеру Стебберу, что ему позвонит некто, знающий кое-что про Вильму Фернер или Вильму Уилкинсон, как вам будет угодно.
Она чуть помедлила, подышав в трубку, явно слишком долго, прежде чем сказала:
— Мне очень жаль, но это абсолютно ничего для меня не значит. Вы действительно ошиблись номером.
Она была очень хороша в своем упрямстве. Так хороша, что ее замешательство уже не имело никакого значения. Я снова позвонил в обещанное время.
— Да? — ответил знакомый голос.
— Мистера Стеббера не заинтересовала судьба Вильмы? Это снова я.
— Знаете, мне действительно не следовало вести себя столь по-детски и сердиться из-за подобной ерунды, кем бы вы там ни были. Просто у меня сегодня скучный и утомительный день. Как вы думаете, может, дело в этом?
— Странные разговоры многих из себя выводит.
— У вас действительно довольно приятный голос. Знаете, если вы не слишком заняты, то можете скрасить мой день, рассказав еще какую-нибудь чепуху. Почему бы вам снова не заняться мистификацией, скажем, в пятнадцать минут четвертого?
— С удовольствием. Я буду тем, у кого в зубах красная роза.
— А я стану по-девичьи глупо улыбаться.
Я вышел из кабинки.
— Почему ты ухмыляешься? — требовательно спросила Чуки.
— Всегда приятно поговорить с хорошими людьми. Ей не удалось связаться со Стеббером так быстро. Но не выдав ни полсловечка лишнего, она договорилась, чтобы я перезвонил в три пятнадцать. Тогда, если Стеббер заинтересуется, они приоткроют дверку. А если нет, то она отделается девичьим трепом, и я положу трубку, так и оставшись в неведении. Очень мило.
Она выпрямилась.
— Значит, ты не с той дело имеешь, да, солнышко? У Стеббера эта страшно проницательная девушка, а тебе приходится мыкаться со скучной и длинноногой танцовщицей.
— О Боже мой, ну почему какое-то безликое восхищение заставляет тебя так взъерепениться?
— Покорми меня, — сказала она. — Все женщины всегда готовы приревновать. А когда в животе бурчит от голода, то это немного более заметно.
Мы пошли на верхний этаж, где она как волк набросилась на еду, но с гораздо более явными признаками удовольствия, чем может проявить любой волк. В этом было так много от нее самой, это было так эстетически красиво и ярко, так полно жизненной энергии, что на ее фоне люди за десятью столами вокруг блекли, как мерцающие черно-белые кадры из старого фильма. Я словно услышал диалог из него: «Ну, ладно, парень, но опиши того типа, с которым она была. — Просто тип. Большой такой, кажется. Я хочу сказать, черт, мне кажется, я вообще не смотрел на него, лейтенант».
Она отпила кофе, улыбнулась, вздохнула и снова улыбнулась.
— Ты выглядишь счастливой женщиной, мисс Маккол. — Я протянул руку через стол и дотронулся до ее переносицы, прямо посредине между черными бровями, а потом чуть выше. — Тут были две черточки.
— А теперь морщинки пропали, да? Сукин ты сын, Трев. Я зачастую просто не знаю, что говорю. Я Артуру всю душу раскрыла. В основном, там, в темноте, когда он обнимал меня. Такие вещи, о которых никому и никогда не говорила. А он слушает и запоминает. Я бегаю туда-сюда по всей своей дурацкой жизни. Похоже, стараюсь понять.
И в то же время, сама с собой разговариваю о Фрэнки; о том, как мать заставила меня стыдиться моего роста; о том, как сбежала и в пятнадцать лет вышла замуж, а в шестнадцать развелась и слонялась повсюду, а потом осела и стала по-настоящему вкалывать, чтобы заработать, накопить деньги и вернуться в шикарном виде. И чтобы у всех глаза на лоб полезли. Я даже знала, как это будет, Трев. Я одену меховую накидку и войду в свой дом. А мать и бабушка вытаращат глаза. А потом я им дам понять, что получила все это не так, как они могли бы подумать, а честным трудом. И покажу им альбом с вырезками. Девятнадцать лет. Боже!
А там уже чужие в этом доме, Трев. Нетерпеливая женщина, и дети, которые повсюду бегали. Моя бабушка уже год как умерла, а мать оказалась в доме для престарелых. Преждевременная дряхлость. Решила, что я — это ее сестра и умоляла меня увезти ее оттуда. Я ее перевела в другое место. Платила семь с половиной долларов в неделю в течение полутора лет, Трев. А потом с ней случился один тяжелый удар вместо постоянных мелких, и она умерла, даже меня не узнав. Артур меня спрашивал, почему я так решила. Может, у нее и были какие-то проблески сознания, когда она гордилась мной. — Слезы навернулись на глаза Чуки, и она покачала головой. — Ладно. Мне хорошо с Артуром. Как будто у меня в голове множество маленьких узелков. Я говорю, говорю, говорю, и потом он скажет что-нибудь и один узелок развяжется. Она нахмурилась.
— Ведь и теперь может получиться так же, как было с Фрэнки. Он, бывало, если узнает, что меня что-нибудь грызет, то потом, когда уже много времени пройдет, скажет такое, от чего тебя еще больше грызть начинает. Я это объяснила Артуру. Он говорит, что может, мне потому и нужен Фрэнки, что он меня наказывает, а я сама не могу себя наказать.
Трев, тебе действительно нужно дать Артуру ну хоть что-нибудь делать. Я могу только немного поднять его дух. Но если ты с ним будешь обращаться как с надоедливым ребенком, в то время как я стараюсь сделать из него мужчину, то все впустую. Это долго не продлится. Может, Трев, эта часть дела гораздо важнее денег. Он поговаривает насчет этой работы в Эверглейдз. С некоторой тоской. Когда он трудился у себя в магазине, это было нечто устоявшееся. Поставщики знали, что пользуется спросом в этом городе. А у него были хорошие специалисты по витринам и рекламе. И торговля шла вполне стабильно еще до того, как он стал ею заниматься. Но он сказал: «если сколотить стояки на скорую руку, и они не падают, а мастер приходит и говорит, что и так сойдет, то тебе кажется, будто люди проживут здесь целую вечность и ветры не сметут постройку с лица земли». Я бы не сказала, что это ему нравилось. Но понимаешь, если не считать магазина, работавшего по заведенному до него порядку, все, за что бы он ни брался, проваливалось ко всем чертям. Все, за исключением этой тяжелой работенки. Если ты ему что-нибудь доверишь, он еще больше поверит в свои силы.
