Вячеслав Белоусов - Прокурор Никола
Тетрадь седьмая
…Я согласился ныне лучше ничего не знать да быть на воле, а нежели знать да быть в тюрьмах и под неволию. Писано есть: будити мудры яко змии и чисты яко голуби; то есть буди мудр, да больше молчи
Из писем монаха Авеля[17]
Налетчики
Зимой, лишь встретили Новый год, в городе завелась нечистая сила.
За один вечер ограбили несколько припозднившихся семейных пар. Дела обычные, особых сплетен по городу не поползло бы, но потерпевшие оказались не из простого люда, при деньгах, «цацках», шубами мели асфальт. Брали их бандиты на гоп-стоп[18] в самом что ни на есть центре.
Тут же, лишь сутки миновали, изуродовали милиционера, легкомысленно выскочившего в одиночку на этих поганцев из засады.
И это бы ничего. Мало ли милиции морду бьют. И почище бывало. Но у бедолаги отобрали его «пугалку», которой он начал махать, а выстрелить так и побоялся.
Но и это полбеды. На одном из трех нападавших красовалась милицейская форма офицера с тремя маленькими звездочками, а двое остальных сверкали в ночи рожами, размалеванными фосфоресцирующей краской под скелеты, да и на одеждах у них ребра и конечности бросали в дрожь.
Поэтому и пошла гулять сплетня про нечистую силу, хотя, если вдуматься, скорее шутки ради кто-то ее выдумал. Одно все же пугало в этой злой выдумке. Шли дни, недели, а найти бандитов не удавалось. Это доподлинно известно на всех больших и малых базарах, а значит, всему городу. Тревожные слухи поползли и в районы области.
Сначала каждый поздний вечер, а потом в конце каждой недели генерал Максинов, багровея лицом, устраивал разносы всему руководящему составу, сыщикам всех рангов и мастей, гонял «топтунов». Молнии, как положено, опережали гром – были сняты с должностей несколько засидевшихся начальников. Мелкую сошку никто не считал. Но толку никакого.
Блеск в глазах бывалых следаков и оперов отгорел, на созываемых совещаниях сидели, как нашкодившие двоечники, полковники и майоры, одинаково понуро опустив головы. Начальник угро уже давно не взлетал ласточкой на трибуну под злым взглядом Максинова, подымался, раскорячив ноги, будто штаны отяжелели. Самого генерала тоже вытаскивали «на ковер» в обком партии. Но все напрасно.
Банда пропала бесследно.
И все-таки Максинов чуял своим милицейским нутром – ненадолго это затишье. Пистолетом они разжились не по мухам палить. И форма милицейская не для маскарада. Залегли глубоко на время. Ждут, когда стихнут сполохи ментовской беготни.
Нюх, как всегда, генерала не подвел. Громыхнуло опять уже через несколько месяцев. Но до этого еще надо было случиться многому…
Лед и пламень
– Володя! Вам ваш любимый? Кофе? – певучий ласковый голосок Анны Константиновны донесся с кухни до Свердлина, скучающего у окна с книжкой.
– Спасибо. Я ее дождусь.
– Что?
– Я пока не хочу! – крикнул он. – Майю дождусь.
– Уже скоро, – Анна Константиновна плавно прислонилась к косяку в дверях комнаты. – Не помешаю?
– Отчего же.
– Что-то задерживается моя девочка. Эти иностранцы!.. Они не отпускают ее от себя. Они как дети.
– Вздор. Она им потакает.
– Что вы говорите, Володя! Они Майю любят. И она в них души не чает.
– Нашли друг друга.
– Вы знаете, такое редко бывает среди учителей и студентов. Обычно молодежь заносчива. Они все сплошь максималисты. И Майя им под стать! Она уступать не любит.
– Капиталисты все такие!
– Да какие же они капиталисты?
– Буржуи.
– Вы шутите. Они – будущие капитаны, моряки. Вот подучит их Майя русскому языку…
– И повезут они наш русский лес к себе мебель дорогущую делать, – хмыкнул Свердлин. – А потом нам, дуракам, продадут.
– Вы прагматик, Володя, – грустно улыбнулась Анна Константиновна, – потому что юрист. Вон Николай Петрович тоже вечно над ней подшучивает.
– Потакает она им…
– Она безотказная. Вы правы. Идет у них на поводу. Экскурсию просят в музей – она неделю готовится. В картинную галерею – пожалуйста. На днях Хлебниковым мучила. Серебряный век российской поэзии! Говорят, юбилей на носу. А вчера разволновала нас очередным нонсенсом. Спектакль они решили ставить к новогоднему празднику! И не водевиль, не мелочь, а Гоголя! «Ревизора» на русском языке! Как вам это?
– Классику в массы.
– Майя для них приводной ремень.
– Это профсоюзы. От партии – в народ.
– Это Коленька так над ней подшучивает. Дразнит ее «ремешком народным».
– Замучают они ее, народ этот черномазый. В русском-то ни бельмеса.
– Что вы! Ей в радость. Она же у них тоже была.
– Как?
– За границей. Практику там проходила. Сколько впечатлений! Сколько рассказов!
– Этим неграм повезло. Дождались, дожили до демократических времен. Сбросили оковы, с пальм спрыгнули. И к нам.
– Ну какие же это негры? Арабы.
– Одна раса. Не наша.
– Они наивные и откровенные.
– Спекулянты.
– Что?
– Валюту не предлагают?
– Что это такое?
– Ну доллары свои.
– Кому?
– Ну Майе…
– Что вы! Зачем?
Свердлин отвернулся к окну, помолчал, потом подошел к женщине, заглянул ей в глаза, тронул за руку.
– Простите. Я так. Все о своем. Работа из головы не выходит. Простите… А кофе не надо пока.
– Вы такой занятный, Володя. Вам все куда-то надо спешить, – засуетилась она. – Майя должна быть скоро. Почитайте тут. Она тоже… Любит книги… Стихи…
– Я на гитаре побренчу. Можно? – бросил он взгляд на гитару с бантом на стенке. – Кто у вас балуется?
– Майя. Она брала уроки.
– Вот как.
– Николай Петрович просит ее иногда что-нибудь, – Анна Константиновна улыбнулась. – У него слуха-то нет.
– У него зато кулак прокурорский, этого достаточно.
– Кулак давно не в моде, Володя, – покачала головой она. – И в прокуратуре Николай Петрович этого не признает. Осуждает. Они с Майей на эти темы любители поговорить.
– Долгими зимними вечерами? – взял гитару в руки Свердлин и присел настраивать струны.
– У них без расписаний.
В дверь позвонили. Свердлин повесил гитару.
– Ну вот и Майя, – Анна Константиновна поспешила в прихожую.
Потом они вместе пили чай и кофе на кухне. Разговаривали в основном Анна Константиновна и дочь.
– Поговорим? – кивнул он ей, когда Анна Константиновна собралась прибирать со стола.
– Что-нибудь случилось?
– Я просто устал.
– Пойдем, – улыбнулась Майя и поцеловала мать в щеку. – Мы посплетничаем? Хорошо?
– Дела молодые, – ответила та, – я в школу позвоню, что-то мне Маргарита Денисовна давненько новостей не передавала. Посплетничаю с подружкой.
Они прошли в библиотеку, и Майя прикрыла дверь.
– Ну что с тобой? – ткнулась она к нему.
– Нет. У меня так. Свое, – махнул рукой он. – Без секретов.
– Успокойся, – она прижалась к нему и поцеловала в ухо. – Соскучился?
– Ты знаешь, у нас в штабе, как на пороховой бочке, скучать не дают, – ответил он и отошел к окну.
– Я вижу, что-то произошло, – она посмотрела на него, как на своего провинившегося студента. – Но если не желаешь?..
– Я же говорю…
– Хорошо. Закроем тему.
– Закроем, – он сел в кресло.
Она заняла его место у окна.
– Знаешь, я скоро, наверное, опять поеду со своими в Йемен.
– Капитаны баржи поведут в дальние страны?
– Корабли.
– Я понимаю.
– А у тебя что нового?
– Давай я тебе спою, – он вскочил, сорвал гитару со стены, пробежался пальцами по струнам, начал бренчать.
– Может, все-таки скажешь?
Не гляди назад, не гляди,
Просто имена переставь.
Спят в твоих глазах, спят дожди,
Ты не для меня их оставь…
– А мы спектакль взялись ставить, – она подошла сзади и положила руки ему на плечи. – Будем классику играть.
– Классику? – прервав песню, покачал он головой нарочито. – Грандиозно. Анна Константиновна поделилась твоими секретами.
– Она меня опять опередила, – шутя надула губки Майя. – Ничего не скажи!
– Гоголь – это, конечно, великолепно! – воскликнул он и снова запел:
Перевесь подальше ключи,
Адрес поменяй, поменяй!
А теперь подольше молчи —
Это для меня.
– Не хочу молчать, – шаловливо напомнила она о себе. – В Йемене сейчас жара страшенная.
– Вы спектакль там играть будете?
– Поможешь?
– Нет, – задурачился он. – У тебя там своих чернокожих помощников полно. С моей белой кожей не пробиться. Говорят, сейчас рашен не в моде.
– А Майя твоя плакать будет, – пощипала она ему плечи ноготками.
Он запел снова:
Мне-то все равно, все равно,
Я уговорю сам себя,
Будто все за нас решено,
Будто все ворует судьба.
– Ну и не надо, – оттолкнулась от него Майя и отбежала к окну. – К нам на кафедру Сергей Филаретович зачастил. Его все спрашивают, по какому поводу, а он молчит и глазки прячет.
