Илья Рясной - Библиотечка журнала «Милиция» № 1 (1993)
— Это не к добру! — сказал он.
Я тоже не верила ни в какую удачу.
У Самарки торчала одинокая привязанная в камышах к колышку лодка. В ней аккуратно были сложены весла. Я обратила внимание: лопости были мокрые.
— Это чья лодка? — спросила я.
— Садись, ни о чем не спрашивай!
На душе у меня сделалось еще тревожней. Что затевает Вано? Что у него на уме?
— Мы куда? — опять спросила я.
— На кудыкину гору. Тебе мать говорила так?
— Да.
— Вот и я скажу: сиди и молчи. А то сглазишь мою затею.
Мы переплыли мутную Самарку. Вано загнал в косматый ивняк лодку и велел мне карабкаться на бугор по узенькой тропинке. Я ничего не понимала. Казалось, Вано должен был взять меня в спецвагон, и оттуда бы мы уехали на Кавхаз или еще куда. Но при чем эта бескрайняя степь с реденькими березами?
Мы прошагали, наверное, больше часа. Затем Вано свернул в лог, сбросил со спины тяжелый вещмешок и тяжело повалился на землю.
— Давно не ходил пешком! — вытер он рукавом лоб.
Мы развели небольшой костер, пожевали разогретых концентратов.
— Харашо! — сказал Вано, оглядываясь вокруг.
— Да, птицы поют, — согласилась я. — Только вот комары кусаются.
— Чешись! — посоветовал Вано, чем очень меня насмешил.
— Свобода для людей — главное, — показал он на меня пальцем. — Можно сказать, Бог дал нам удачу.
— Пожалуй так! — отозвалась я, а сама напряженно думала, что же будет дальше? Замысла Вано я не понимала. Да и какая жизнь у нас получится со стариком? Костер погас и покрылся седым пеплом. Налетевший ветерок понес пыльное облачко в лог. И затих. Маленькая дикая пчелка запуталась в мокрых от росы травинках и жалобно тоненько гудела — никак не могла вылететь из плена.
— Если ей не помочь, она погибнет! — сказал Вано. И загорелыми пальцами раздвинул траву. — Лети, радуйся жизни!
Потом он закурил трубку и замолчал. Крутой с залысинами лоб его прорезали складки. Только теперь я заметила, что он сбрил усики, которыми подражал наркому. Но почему? Кавказцы ничего не делают случайно.
— Зачем ты усы сбрил?
— Скажешь, опять наркому подражаю?
— Нет, не скажу…
— Я сбрил усы раньше, чем Лаврентий. Еще в сорок втором, когда убили людей из бункера.
Я молча слушала.
В душе старика что-то кипело и не находило выхода.
— Думаешь, спятил старый Вано с ума?
— Нет, я так не думаю.
— И правильно делаешь.
— Ты понял, Вано, что я погибну, и потому пришел.
— Да, — признался он. И долго смотрел на покрытые пеплом угли. — Живи вместо сына.
Он затянулся остатками душистого табака, выбил трубку.
— Двадцать лет не курил. Лаврентий не любил запаха дыма.
И поднял брови.
— Мне многое удалось. Даже не верил, что смогу спасти тебя. Лаврентий гад, каких свет не видел…
Я невольно глянула по сторонам. А Вано достал из внутреннего кармана кителя толстую пачку денег, обновленных после сорок седьмого года сторублевок, и протянул мне.
— На. Хорошенько спрячь!
— Зачем?! — испугалась я.
— Бери, бери, так надо. И слушай внимательно. Тут есть дорога. Уезжай на попутке как можно дальше в село. Там можно жить без паспорта. Надежно спрячься. Если сумеешь, выйди замуж, поменяй фамилию.
— А ты как, Вано? Ведь нарком будет тебя искать?
— Будет, — Вано медленным движением вытер потное лицо. — На Лаврентии много крови. Это я сказал, где он ездит и где сидит в машине. Но человек, который дал мне бумажный шарик, письмо от сына… Помнишь, ты читала мне его… Промахнулся.
Я невольно вздрогнула.
— Да, да, я помогал недругам Лаврентия, — повторил старик Вано. — И даже винтовку с оптикой достал.
— Как же они не нашли ваших? Они же рыскали всю ночь.
— Хе-хе, — грустно засмеялся Вано. — Засаду готовили ни один день.
— Ну-у, вы рисковый народ! — удивилась я. — А что теперь?
— Наверна, Лаврентий вычислит меня. Он это может. Потому я и попросил отставку. Только бы успеть добраться до Кавказа. Я смотрела на него с искренним удивлением. А Вано горько добавил:
— Вот такие мингрелы! Непредсказуемые люди…
ВозмездиеВано отдал мне солдатский вещмешок, куда я сложила все свои пожитки, консервы и завернутые в тугой узелок чужие деньги. Помогут ли они мне? Спасут ли?..
На воле, под просторным небом, я чувствовала себя беспомощной. Будто выпустили меня, как канарейку из клетки, и живи как хочешь. На грунтовой пыльной дороге я боялась пробегавших мимо машин. Наконец подобрали меня экспедиторы ОРСа завода КАТЭК. Я даже руку не поднимала. Покрытый брезентом ЗИС вывозил рабочих на прополку заводских огородов в степное село Черновку. Молоденький паренек уступил мне место в кабине. И с шофером, инвалидом, бывшим фронтовиком с обожженной щекой, у меня завязался разговор. Короче, познакомились.
Шофера звали Костей Бурьяном. Он же сообщил, что у них на КАТЭКе новый директор, прибыл из Свердловска, по фамилии Тарасов. Я заволновалась. Хотелось немедленно повидать директора, спросить, как там мама (в Свердловске мы были знакомы), но я тут же осадила себя. Теперь я уже боялась людей, не доверяясь никому.
В Черновке я встала на постой к одинокой старушке. Сначала попросилась на три дня, потом на месяц, и потихоньку жила, как пуганая ворона. На улицу лишний раз не выходила. Было боязно: во второй раз от Лаврентия не спасешься. В местном колхозе привыкли ко мне, считали, что я с завода. Узнав, что я медик, приходили со своими хворями. Я пыталась лечить даже дворовую скотину. Не всегда успешно, но другого доктора в Черновке не было.
Костя Бурьян зачастил ко мне. В каждый приезд баловал подарками: то пряники, то кастрюльку или алюминиевый чайник из города подбросит. Однажды предложил расписаться.
— Костя, ты же меня не знаешь! — растерялась я.
— А что знать? Ты человек и я человек…
Голубое небо закружилось перед глазами. Я смеялась и плакала: неужели вот так, просто, можно жить и никого не бояться? Медленно отходила я от рабского мироощущения.
В ЗАГСе по месту жительства Кости нас расписали. Мне поменяли паспорт, и я наконец-то лишилась былой прописки и прежней фамилии. Будто гора свалилась с плеч. И все-таки жестокой ко мне оказалась судьба. Спустя два месяца и семь дней Костя утонул в Самарке, на том самом месте, где когда-то нашли и Веру Локоткову. Костя ловил с заводчанами рыбу сетью и запутался в ней.
Я поступила на КАТЭК, тихо жила в Костиной каморке. Редко выходила на улицу. Берегла Костины немногие фотографии и орденские документы. Иногда мне везло, и на душе вспыхивал праздник, если хоть издали удавалось увидеть директора завода Тарасова. Судьбы наши казались мне связанными одной ниточкой. Мы оба были из того страшного времени. Но открыться ему я боялась…
Когда признали преступником и расстреляли наркома Берия, невозможно рассказать, что творилось со мной. Было какое-то шоковое потрясение, я никак не могла успокоиться, много плакала и была очень злая. В тот день я сама услышала по радио сообщение, несколько раз потом перечитывала газетную информацию, а слезы по-прежнему бежали из глаз. Сколько крови и горя принес этот человек. Все-таки есть, наверное, на белом свете справедливость. Расправы над невинными людьми не прощаются.
В день, когда сообщили о расстреле Берия, я написала письмо маме. Через одиннадцать лет она, наконец, узнала, что я жива.
Затем я навестила тот дом, где нарком держал меня наложницей. Начальница ЖКО рассказала, как привезли туда после моего исчезновения старика-кавказца со связанными руками. Соседи слышали, как его избивали и нарком истерично кричал:
— Ты куда дел эту куколку?..
— Ты сына моего, Резо, не спас… Пусть она, куколка, живет вместо Резо…
— Мои люди вышли на тебя. Ты готовил покушение…
— Нет, я брил тебя!
— Что ты хочешь этим сказать?
— Только то, что мог зарезать тебя без всяких подготовок. А твои люди — шакалы. Привыкли сочинять преступников. Это легче, чем искать.
Начальница ЖКО уверяла, что женщины этот разговор передали ей дословно. А старика-кавказца расстреляли под старыми кленами в аллее. Потом с почестями похоронили. Даже устроили поминки.
— Пойдем, я покажу его могилу! — сказала она.
И вот мы стоим у потускневшего обелиска со звездочкой.
Передо мной, словно наяву, всплывает образ доброго и отважного Вано, ценою собственной жизни спасшего меня от лютой расправы. Низкий поклон тебе, мингрел…
И здесь, у его могилы, я даю себе клятву в том, что люди обязательно узнают от меня правду о кровавом наркоме. Лучше умереть, чем допустить хоть на минуту возврат к преступному беспределу того многострадального времени. Оно не должно повториться!
Илья Рясной
Гашиш с Востока
(повесть)
