Илья Рясной - Библиотечка журнала «Милиция» № 1 (1993)
Теперь не застанут меня врасплох, если начнут искать, успею уйти от них навсегда.
Я просидела в сарае до утра…
…Команда наркома так и не появилась. Вероятно, Лаврентий Павлович, как всегда, неожиданно укатил в Москву и забрал — всех слуг с собой. Но пропала куда-то бабка Авдотья. Никто ее с того вечера, когда она шумела во дворе, не видел. И я только пожимала плечами: кому старуха-то понадобилась? Незапертая ее каморка с неделю пустовала. Затем пришел местный участковый с начальником ЖКО, и комнатка была опечатана. А через день уже обитали в ней новые жильцы: какой-то одноногий инвалид в застиранной гимнастерке с тихой женушкой.
Я никак не могла оправиться от страха. «Как просто и бесследно уходят люди, — растерянно думала я. — И никому до этого нет дела». Все-таки меня не оставляла надежда: может, Веру подобрали и отвезли в какую-нибудь ближайшую заводскую клинику? Я обошла несколько таких лечебниц, но нигде никто не видел белокурую девушку. Одиночество и беспокойство души терзали меня. Я не могла спать, без причины плакала. И конечно же, отправилась в госпиталь. Однако на работе меня не восстановили. С наркомом НКВД связываться никто не хотел. Начальник госпиталя, пожилая женщина в полковничьем мундире и накинутом на плечи халате, почти никогда не расставалась с папироской. Поморщив лоб, она посмотрела на меня и коротко сказала:
— Не могу, голубушка!
И полюбопытствовала, сунув папиросу в пепельницу.
— Вы что, родственница Лаврентию Павловичу?
— Да, вроде этого, — отозвалась я с иронией.
Возвращалась из госпиталя униженная, разбитая, словно в полубреду. «Зачем такая жизнь! Мое позорное положение никогда не кончится, а если все-таки оборвется, то, наверное, как у Веры. И никто не узнает, куда я денусь».
Я так задумалась, что проехала до конечной остановки трамвая. Тут, у рельсового кольца собралось много людей, в основном детворы и пожилых женщин. Меня привлек их общий разговор:
— На Самарке, на отмели, женщину нашли. Полуголую. Только в кофточке. Вроде, молодая, светловолосая… Убитая выстрелом в затылок…
— Почему вы решили, что убитая, — спросил какой-то интеллигентный старичок.
— Так целый пучок волос на затылке выгорел. Я — фронтовичка. Знаю, когда это бывает… Коренастая женщина опиралась на посошок и заметно хромала.
Меня как ветром сдуло с остановки. Не помня себя, кинулась по чахлому тут лесочку к реке. На берегу еще не разошлась толпа. Люди подходили к самой воде, где торчали зеленые камыши, и на что-то смотрели. Затем отходили. Участковый, уже знакомый мне пожилой мужчина, который опечатывал квартиру бабки Авдотьи, спрашивал подходивших людей.
— Может, опознает кто погибшую?! Ни документов, ни одежды… Откуда только она тут взялась?!
Я приблизилась к мокрому распластанному телу. И едва не упала. Люди подхватили меня, усадили на выброшенную рекой лесину. Конечно же, я сразу узнала Веру, но сказать об этом значит подписать себе смертный приговор. Стиснув зубы, я молчала, не в силах ничем помочь своей случайной подружке.
ПокушениеПосле войны началось что-то невероятное. Беспощадно снимали с должностей заслуженных людей — директоров заводов. А ведь многие из них спасли страну, создавая в тяжелейших условиях оружие победы: легендарный танк Т-34, знаменитую «Катюшу» и штурмовик Ил-2, родина которого — город Куйбышев. Дошла очередь и до директора подшипникового завода. На этом предприятии я работала последние три года. Мне было искренне жаль его. Он исчез так же тихо и бесследно, как исчезли многие в то смутное время…
Единственным гостем в квартире, где я жила как пленница, был портрет Сталина, который я то вешала на стену, как икону, то убирала в чехол. Я не знала как поступить: портрет вождя привезли еще в сорок втором Вано с поваром Гиви и оставили в углу. Я пыталась угадать, где же место великого человека теперь? В нашей стране всегда было сложно с разгадками. Сегодня человек «на коне», а завтра — «враг народа». В местных газетах и по радио склоняли имя еще одного директора — авиационного завода — Михаила Сергеевича Жезлова, Героя Соцтруда — и ему был предопределен тяжкий путь в неизвестность.
В народе бытовало мнение: у товарища Сталина вырос большой зуб на директоров-евреев. Истинных причин репрессий никто не знал. Вероятно, для того, чтобы придать репрессиям видимость законности и как-то документально подтвердить обвинение целой группе врагов народа, в Куйбышев опять прикатил Берия. О бункере уже не было никаких разговоров, словно о нем забыли. Пришла Победа. Убежище товарищу Сталину не понадобилось. И напрасными оказались средства, потраченные на подземное великолепие, напрасно были казнены сотни безвестных строителей.
С наркомом прибыл полковник Саркисов и еще какой-то довольно молодой полковник, которого я видела впервые. Новая форма с генеральскими погонами делала Лаврентия Павловича неузнаваемым. Он казался даже выше ростом и свежей лицом: исчезли мешки под глазами и желтизна щек. Усов тоже не было…
— Что-то ты постарела, — сказал он, оглядев меня с ног до головы. — Опять работаешь?!
— А чем жить? — отозвалась я.
— Я пособие назначил, — напомнил он.
— Я от него отказалась еще в сорок втором. Руки есть, ноги есть, зачем пособие?
— Ну и зря, — сказал он. И внимательно, с подозрением посмотрел на меня. — Учти, я старух не жалую…
Мне сразу стало не по себе.
«Пустит по кругу… и конец!» — подумала я.
Лицо мое, наверное, побледнело, и Лаврентий Павлович не стал добивать мои надежды на завтрашний день. Однако времени на канитель со мной у наркома тоже на оказалось. Он вскоре уехал по делам в управление области и пробыл там до позднего вечера. А ближе к ночи на него было совершено покушение.
Когда легковушка катила к Машстрою мимо заросшего лесом оврага, кто-то выстрелил в заднее стекло. Грузовик с охраной обычно следовал в некотором отдалении, этот фактор был использован. Из машины даже видели промелькнувший за кустами под мост «Харлей», но не слышали выстрела и не придали мотоциклу никакого значения. Тем более, дороги в овражек для автомобиля не было, и это покушавшиеся тоже учли. Пуля их все-таки нашла Лаврентия Павловича. Он всегда таился на заднем сиденье, и вот — касательное ранение: ему поцарапало сверху ухо и задело висок. Снайпер ошибся на сантиметр.
Окровавленный и злой Берия готов был выпрыгнуть из ботинок и, сверкая белками глаз, орал на охрану:
— За что кормлю вас, олухи! Никакой бдительности! Это должно было случиться!..
Я смазала ему царапину на виске и ухе йодом и залепила марлевые тампончики лейкопластырем. Он продолжал рвать и метать. Столкнул с подоконника горшок с цветами. Затем вышел на балкон и хищно, пригнувшись, смотрел в темень. Я молча собрала веником на поднос землю, глиняные черепки и протерла пол мокрой тряпкой. Полковник Саркисов с подозрением следил за мной.
— Кто это мог быть? — спросил Лаврентий Павлович, вернувшись с балкона. — Он знал путь следования и мое место в машине.
Полковник Саркисов лишь пожал плечами.
— Такого хамства не было, Лаврентий. Была война, но был порядок…
— Мне уйти? — спросила я. — У вас разговор.
— Нет, — отозвался нарком.
Затем Лаврентий Павлович несколько успокоился.
— Пусть стрелок думает, что промахнулся. Мы ничего не видели, не слышали, выстрела не заметили…
Однако гонял охрану:
— Искать, искать! Землю рыть, если нада!
Весь придорожный лесной массив был обшарен. Из городской комендатуры привезли несколько собак, немецких овчарок. Ни одна из них не взяла след. Ночь выдалась безлунной, темной. А потом, словно нарочно, пошел проливной дождь.
Лаврентий Павлович никак не мог утихомириться, и все боялись его.
— Французы гаварят: предают только свои, — вспомнил он чужую пословицу. — Кто решил помочь директорам?.. Я его из-под земли дастану! — рычал он. Мне было непонятно, почему он связал покушение с репрессиями против руководителей.
— Может, нада выпить?.. — спросил полковник Саркисов.
— Никаких пьянок! — обрезал Лаврентий Павлович. — Ты стал савсем бездельник!
Всю ночь он колготился. Оставшись со мной, заперся и захлопнул балконную дверь. Погасив свет, долго смотрел в окно. Потом разволновался:
— Никому не верю… Все прохвосты! — кричал он.
Я спала отдельно, на другой кровати, и он неоднократно подкрадывался и стаскивал одеяло.
— Что там гудит? — спрашивал он.
— Это на заводе.
— Там всегда гудит?
— Да.
В такой панике я его еще не видела.
Лишь под утро, когда начало светать, он приказал мне раздеться. Но, как оказалось, это было ни к чему. Лишь измусолил меня всю. Я поняла: Лаврентий Павлович также, как и я, постарел, износился и ослаб. Не в порядке у него и с нервами. Вероятно, наркома не на шутку испугала попытка покушения.
