Сергей Валяев - Миллионер
Будем надеяться, ничто не помешает нам с Илюшей заделаться миллионщиками. И тогда не обстоятельства будут диктовать нам свои условия, а мы — им. Следовательно, свобода ждет нас у входа в мир, где не будет никаких проблем, связанных с рабскими думами о том, как и на что прожить день.
Едальня для блудливого ночного люда встретила нас без должного уважения. Во-первых, были мы без смокинга, трости и котелка, во-вторых, утомлены, как немытые неместные граждане, просящие подаяние в вагонах подземки, в-третьих, наша платежеспособность была под вопросом, в-четвертых, общее выражение лица аутиста, размышляющего о чем-то своем, сокровенном, вызывала оторопь не только у обслуги, но так же у праздной публики.
Единороги безрогие! Можно подумать, что их харчевые хари были лучше? Ничуть.
— Простите, для вас заказан столик? — заступил нам дорогу гибонисто-лысоватый метрдотель с ужимками высокопоставленного чмо Министерства культуры.
— Заказан, — и тиснул в карман его столового фрака кредитку.
— Прошу-с, — расплылся в улыбке.
— Сделай красиво, душка, — сказал я. — Мы с золотых приисков. Намыли малость рыжья, — шутил, хотя был, по сути, прав: разве валютная биржа не есть эльдорадовский прииск? — Хотим потратиться, елки-палки!
У метрдотеля, похожего на макаку, потекли слюни, он щелкнул пальчиками и субтильный официантик провел нас к лучшему столику. Сев за него, как за парту, я огляделся. Зал напоминал русский домик с украинской бричкой на подворье и белорусскими горшками на изгороди. Этакая стилизация под славянское житье-бытье конца ХIХ века, когда дружба меж народами была навек.
«Старатели» в нашем лице заказали графинчик морозной водочки, мясо по-вологодски, салат по-полтавски, картофель по-гомельски и проч. Вели мы себя смирно и окружающие скоро прекратили обращать на нас внимание. Однако с каждой рюмкой у меня поднималась тревога, подобно пузырям сероводорода, пучащимся из недр болота. Что за чертовщина, Слава? Водочка расслабляет, не так ли? А тут все наоборот — зажим жмет мою славянскую душу.
— Хорошо сидим, — говорю своему другу детства. — За наш успех, Илюша! — И, продолжая праздник, начинаю проверять свою интуицию.
Влюбленные парочки меня не интересовали, равно, как я их. Когда люди хотят любить, все остальные проблемы для них уходят на второй план. Особенно можно было бы порадоваться за крупную мадам с пышным бюстом. Она во все глаза смотрела на своего равнодушного молодого спутника (не жиголо ли?) и молотила языком, как крестьянка пшеницу. Дама сладкоголосо сюсюкала, и это утомляло даже меня.
Юнцы и юные девы тоже не представляли опасности. Они кушали винегрет «Краснодарский» и почему-то обсуждали последние сплетни о кинофестивале в Анапе, руководители коего вели аморальный образ жизни, походя трахая актрисуличек в море. И не только их, но и актеров, любителей любить при «голубой луне». А ещё утверждают, что «кина» у нас нет.
Замечались гости столицы, волея случая угодившие в этот прелестный деревенский уголок. Очевидно, они ждали своих поездов, которые вот-вот утащат их в провинциально-нравственную глубинку для бесстрашного и беспримерного проживания.
Не понравилась мне лишь одна персона. Это был моложавый малый интеллигентного вида с внимательными и умными глазами. Походил на бизнесмена средней руки. Его «ежик» выразительно топорщился, как штыки белогвардейских элитных полков, шествующих на верную «красную» смерть. Сказать, что от этой фигуры веяло смертью, нельзя, но холодок её присутствовал, и это я почувствовал. Вот в чем дело — почувствовал.
«Бизнесмен» нервничал, словно ожидая то ли некой роковой встречи, то ли окончания нашего с Илюшей праздничного ужина?
Нет, не дождался нас и вышел вон из общепита. Зря это сделал: я увидел, как два бычьевидных индивида с золотыми цепями встретили его на выходе и проводили к джипу, похожему на БТР.
Бежать и защищать коммерсанта не было ни возможности, ни желания — у меня. Зачем вляпываться в чужую мерклую историю, если своя не за горами? Не является ли этот криминальный эпизод поучительным уроком. Не подает ли судьба мне знак: бди, пограничник!
На этом наш праздник закончился. Все остались довольными: метрдотель чаевыми, крупнокалиберная дама-гренадер своим кавалером, Илюша сдобными пампушками, я — бесланской водочкой и так далее. Не повезло только «бизнесмену», забывшему, наверное, вовремя заплатить «налоги».
Как нынче говорят: заплати налоги и спи спокойно, дорогой друг и товарищ. Мы будем тебя помнить вечно.
Поймав частный драндулетик, мы помчались в наши мирные тушинские края.
Родной двор не подозревал, что в него прибывают миллионеры (будущие): бабульки сторожили подъезды от террористов, молодежь хлебала водочку под модные мотивчик о девочке, которая наконец созрела, хозяйственный мужичок выбивала ковер на ночь глядя, у помойки бранились бомжики, продолжающие делить сферы влияния.
Интересно, как бы они все себя повели, прознав о нашем фарте. Подозреваю, что добрых чувств никто бы не испытал. Зависть к чужому успеху — наша национальная черта: у меня дом сгорел, так и у соседа тоже, куда справнее. Хор-р-рошо!
Так и живем у помойки цивилизации, уверенные, что жизнь наша уникальна и самобытна. То, что мы уникальны в своем великодержавном мудизме, так это не новость. Раньше был марксизм-ленинизм, теперь — мудизм. Главная идеологическая подпитка для власти, терзающая соотечественников с маниакальной ненавистью: то через войнушку кровушку пустит, то бандитский беспредел возведет в ранг национальной политики, то от своевременной международной помощи откажется, когда беда в державе.
Что касается самобытности, то об этом и говорить не хочется. Она так и прет, так и прет, так и прет, блядь, как бурьян на тырновских огородиках.
Ближе к полуночи покой нашего двора был нарушен визгом тормозов авто. Я плавал в дремотном дрейфе и равнодушно подумал: не бандюги ли прибыли по мою святую душу? И оказался прав — в дверь ударил хамский бой звонка. Я воодушевился, как боец перед атакой, и хотел взяться за дедовский топор, да угадал глянуть в окно. Серебристый БМВ сиял под летней пьяной луной, будто небесное НЛО.
Ба! Кто к нам в гости пожаловал — лучшие люди Тушино и его окаемных окрестностей.
Василий Сухой был весел, как может быть весел душегубец в полночь. В руках держал две бутылочной кегли шампанского из провинции Шампань. Улыбался во всю ширь своей спортивной мордуленции.
— Ну, вы даете, пельмени! — переступал порог. — Хапнули сотню кусков и молчат в тряпочку!
— Молчание — золото, — огрызнулся и снизошел до объяснения о том, что живых денег пока нет, но будут поутру. — Однако сотню не беру, предупредил.
— Почему? — удивился приятель, открывая бутылку. — Надо брать и бежать.
— Зачем брать и куда бежать? — не понимал я. — Надо играть до миллиона.
— До миллиона? — запнулся Вася Сухой. — До какого миллиона?
— Вечнозеленого.
— Ты что, баклан? — возопил не своим голосом. — Такое счастье, и два раза подряд?..
Я понял, что товарищ не владеет обстоятельствами нашей с Илюшей победы, считая, что она одержана случайно. Я понял, что никто ещё не владеет секретом этой выдающейся виктории. Я закрыл дверь в комнату, где спал великий аутист, но раскрыл тайну нашего большого успеха.
Ах, надо было видеть Васю Сухого в эти минуты — минуты моего откровенного повествования. Он взмок и потерял лицо. Он не верил ни одному слову. Он решил, что я ёхнулся, общаясь плотно с безумцем. Потом, заглотав содержимое французской бутылки, твердо заявил:
— Хватит гнать дурку, Славчик! Пристрелю, как собаку!
— Стреляй, но факт остается фактом, — и пообещал завтра доказать свои слова, если он лично соблаговолит прибыть на валютную биржу.
— Этого не может быть, — открывал вторую бутылку. — Не может быть. Я говорю.
— У нас все может быть, — ответил. — Во-о-о-н Лидия жила, жила, а потом померла.
— Как похоронили?
— Обыкновенно.
— Я не смог быть, — повинился. — Но помню её. — Поднял к лицу бутылку. — Чтобы земля ей была пухом.
— Я тоже хочу шипучки, — и отобрал пойло для избранных. — Переводишь продукт зазря.
— Зазря, деревня, — передразнил и вернулся к волнующей нас теме: Если все так, как базаришь, — задумался, — то у нас могут быть проблемы.
— Какие проблемы? — хлебнул кислятины. — У нас?
— Разные и всякие.
— То есть?
— Деньги — это деньги.
— Это мои деньги, — позволил заметить. — Сто двадцать одна тысяча… и так далее… включая тридцать пять центов.
— Это наши бабки, родной, — многообещающе ухмыльнулся. — Так, поскреб затылок, — как из говнища-то выход найти?
Я понял, что мой друг детства не желает говорить всю правду о сложившейся ситуации на ВБ. Я тяпнул шампанского и сделал вывод: мало денег — тебе плохо, много — у других голова болит.
