Сергей Валяев - Провокатор
— Нырнем под корягу? — Ник освобождался от летнего костюма, обнажая свою атлетическую стать.
Спутница заметно замялась. Ас журналистики, передернув тренированными плечами, с разбега нырнул в прохладные воды и под корягу.
И пока он барахтался в речке, Николь вытащила из своей спортивной сумки приборчик, быстро пощелкала цифровыми клавишами: запульсировал световой сигнал приема сообщения. Удовлетворенно вздохнув, вернула шпионскую принадлежность на место.
Потом… Ник вынырнул и тотчас же ушел под воду с головой. В случайную азиатскую речушку вступала прекрасная молодая и совершенно нагая богиня — богиня Европы.
Почему умерла прекрасная куколка Алька? Думаю, на солнце случилась термоядерная вспышка — лучи прожгли атласную защитную небесную оболочку… потом атласную защитную телесную оболочку А. - ее лакричная кровь вскипела и обесцветилась.
Бесцветный лак крови.
Я хочу одного: чтобы в меня не запускали лекарские хозяйственные лапы в поисках смерти в рубиновых кишках… Впрочем, будут ли кишки цвета лжи?
Ложь во спасение?
— Аида тебя любит, Бо, — врал я другу.
— Спасибо! — И смотрел предательскими глазами раба.
Почему я не говорю правду? Потому, что хочу жить. И каждый мечтает выжить в стране провокационных экспериментальных упражнений.
Помню, когда мы жили, было странное лето — была жара и жирные тюфячные миротворческие гусеницы издырявливали листья с маниакальной целеустремленностью, и какая-то соседская бабулька упросила меня и Альку собрать тварь с виноградника. И мы собрали коробку кишащей мелкотравчатой дряни — собрали за шоколад.
И делили его, когда появился Бонапарт. Он с трудом носил свою олигофреническую голову и от жары пускал хоботок соплей и слюней. Увидев шоколадку, Бо занючил:
— А мне-е-е?
— На, — сжалилась А.
— Нет, — сказал я. — Сначала пусть сожрет это. — И указал на коробку, где кишели гусеницы.
— Да? — удивился Боря. — А они вкусные?
— Объедение.
— Не надо, — сказала Алька, — это кушать.
— Надо, — отвечал я. — Отдам всю шоколадку.
— А? — И Бо облизнулся.
— Ну! — занервничал я.
— Не надо!!! — кричала А., и я толкнул ее на солнцепек.
И она побрела прочь, загребая пыль сандалиями, а я остался, и в моей руке таял шоколадный сургуч.
— Ну, я жду… Раз-два-три…
И загипнотизированный куражной сладостью… моим голосом… мутной болезнью… Бо вытащил полное извивающееся тело многоножного существа из коробки и перекусил его надвое. Брызнул в стороны изумрудный сок брюшины.
… Я ел черешню, плевал на себя косточки — мокрые, скользкие, онкольные, гранитные, когда пришел Бонапарт. Он взял целительную черешину, надкусил, как гусеницу, но, вспомнив о драме своего желудка, отбросил ягоду:
— Приглашаем на свадьбу двух любящих сердец.
— Поздравляю, — не удивился я. — Как невеста?
— Беременна.
— Уже?
— Что ж! — Самодовольная жульническая улыбка. — Какой ты сделаешь нам подарок?
— Я же сделал!
— Какой? — оторопел жених.
— Я подарю вам автомобиль. Твой, который теперь мой.
— Мой? — еще больше оторопел жених.
— Теперь он мой, — твердо отвечал я. — Забыл наш уговор?
— Ну да, ну да, — задумался мой собеседник. — Однако у нас к тебе просьба…
— Слушаю?
— Я хочу быть полезным членом для нашего общества.
— Как? — удивился я. И перестал есть черешню. Если бы не удивился, я бы продолжил жрать ягоды, а так очень удивился и спросил: — Повтори, будь добр, что ты сказал?
Мой друг стеснительно поводил жирондистской ногой… выгнул маклерскую грудь… и повторил:
— Хочу быть членом.
— Кто тебя научил?
— Что?
— Сформулировал просьбу кто? Столь изысканно?
— Аида!.. Она… кто еще?
— Да, — согласился я. — Действительно, кто еще?
— Больше некому, — подтвердил Боря. — Мы с ней начинаем новую жизнь.
— Какую жизнь?
— Новую и счастливую.
— И что же? — не понимал я.
— И поэтому я хочу… это самое… работать… на новое общество.
— У тебя воняют носки. Политику делают только в чистых носках.
— Аида их уже стирает. Круглосуточно.
— А-а-а, — задумался я. — Тогда, конечно, быть тебе выдающимся государственным деятелем.
— Нэ, — застеснялся друг моего счастливого, гремучего, как ртуть, детства, — я хочу быть курьером.
— Курьером?
— Но по особо важным делам.
— Быть тебе министром, — сказал я и съел от рассеянности перележавшую, с привкусом гнили фруктовину.
«Черешня полезна во всех отношениях», — говорил невразумительный эскулап, травмированный модой на самого себя.
«И все будет хорошо?» — не верила мама.
«Все будет прекрасно, голубушка!» — врал экзекутор веры и надежды.
«Спасибо-спасибо!» — благодарила мама, теша медика цветной ассигнацией.
За все надо платить, тем более — за иллюзию.
Между тем жена Автора была беременна, то есть моя жена, хотя, если быть точным, не совсем жена, была на сносях. Откуда такая уверенность?
Вечером я возвращаюсь: жена сидит на кухне и, кромсая фабричную селедку, жадно поедает тугое, мертвое, мерзкое мясо.
— На солененькое потянуло, — говорит.
— Понимаю-понимаю! — И присаживаюсь на корточки, снова прислоняюсь ухом к мелкому женскому животу. — Не дыши, — требую.
— Почему?
— По-моему, там кто-то живет. Пыхтит.
— Это я дышу, — не соглашается. — Он еще маленький, чтобы…
— Родная, это его дыхание.
— Нет, мое!
— Его!
— Мое! — кричит. — Что ты вообще понимаешь в женском организме?
— Я? — удивляюсь. — Я же медучилище чуть не закончил… акушерское отделение.
— Неуч! — кричит. — Псих! — И, сдерживая слезы, убегает прочь.
А я остаюсь. Жена, очевидно, права: то, что я спятил, сомнений не вызывает. Впрочем, почему? Я живу вполне нормальной жизнью, принимая посильное участие в текущем литературном, блядь, процессе.
Надо признаться сразу: более отвратительное и мерзкое (как селедка) занятие трудно придумать. То есть когда ты один блажишь над бумагой, в этом ничего страшного нет, но когда собираются подобные тебе в гурт (стадо) и начинают выяснять отношения друг с другом и миром, — это уже беда.
И вот я оказался среди буйной молодой поросли, несостоявшийся акушер. Черт меня дернул написать скромный рассказик, а журналу исключительно для вагинальных баб его опубликовать: что-то о романтической любви и трудных родах. И после публикации о какой будущей врачебной практике могла быть речь? И теперь я, сбитый с толку доброжелательной критикой и друзьями, веду определенный образ жизни. Я на дружеской ноге с такими моложавыми замечательными исследователями человеческих душ-туш, как П.А., Л.Б., В.В., и так далее. С ними приятно провести вечерок в полутемном полуподвале литературного кабака. Там мы вместе обсуждаем, переживаем, думаем, говорим, молчим, кричим, сожалеем, завидуем, напиваемся, печатаемся, размножаемся, облевываемся, шпокаемся, эволюционируем и проч. А после возвращаешься домой с неистребимым ощущением, что вволю наглотался слизевой селедки… А тут еще жена эту самую сельдь потребляет в неограниченном количестве.
Впрочем, все это можно вытерпеть, закрыть глаза и сделать умиротворенное выражение, воздействуя волей на покорные лицевые мышцы. И вообще, можно ведь уйти в творчество, как в соседнюю комнату, где чисто, уютно, горит абажур и прибойно шумит любимый город.
За окном прибойно шумела чужая столица. В кабинете напряженно работали кондиционеры. Шеф-руководитель корпункта просматривал туземные газеты, словно пытаясь через политические сплетни разгадать великую тайну загадочного народа. Дверь приоткрылась.
— Разрешите, сэр? — входил человек с военной выправкой.
— Жду-жду. Есть новости?
— Поступил сигнал от SWN-JEL-2477.
— Что вы, право, так сложно агентов шифруете? — поморщился шеф. Всеобщее разоружение, а вы…
— По инструкции № 2588С/66D, — пожал плечами сотрудник.
— Полноте-полноте… Где они сейчас?
— В квадрате GRV 6979–4562.
— О! Бог мой! — вскричал руководитель, выпростав руки к потолку, то есть к невидимому небу.
В небе по-прежнему отсутствовали облачка. Душисто пахло разнотравьем. Далеко мычала корова. В речке русалкой плавала красивая девушка. Молодой человек у автомобиля разминался оздоровительной физкультурой.
Затем, пока прекрасная русалка барахталась в солнечной дорожке, ее смышленый спутник, улучив момент, принялся рыться в спортивной сумке: обнаружил радиопеленгатор, пистолет, рацию. Забросив их в пластмассовое ведерко, спустился к бережку. Зачерпнул водицы — выплеснул.
— Как дела? — взмахнула плавником русалка. — Экзотика, да?
— Радиатор залью, — посчитал нужным объяснить свои действия водитель, — и в путь!
