Нора Дмитриева - Мой личный врач
Я лежала в постели, слушала шум дождя, и где-то глубоко в мозгу пульсировало странное ощущение, что я пропустила сегодня что-то очень важное, что могло дать мне ответы на многие вопросы.
Пятница
Утром я хотела пойти по холодку поплавать, но, вспомнив ночное происшествие, передумала и, взяв фотокамеру, пошла в сад, чтобы поснимать окружающее меня великолепие. Небо было чистым, сад, умытый ночной грозой, сверкал и искрился на солнце, птицы щебетали, и мое настроение, испорченное последними событиями, несколько улучшилось. Запечатлев синиц и дроздов-рябинников, радостно чирикавших возле кормушки в виде уютного деревянного домика с крылечком, подвешенной к толстой березовой ветке, я решила пройти вокруг бассейна, чтобы еще раз поискать злополучные босоножки, но их нигде не было. Вместо них я нашла на газоне, густо усеянном маргаритками, утерянную кем-то красивую перламутровую пуговицу с маленькой жемчужиной в центре и машинально положила ее в карман своей медицинской робы. Видимо, сработали гены прабабки Рады, охочей до всего яркого и блестящего.
Возвращаясь в дом, я встретила на ступеньках террасы Агнессу Николаевну. Она ждала рабочих, которые должны были соорудить для завтрашнего праздника павильоны, эстраду и прочие необходимые штуки на лужайке перед домом. Мы пожелали друг другу доброго утра, похвалили погоду, и домоправительница сказала, что Павел Петрович посмотрел задвижку на вольере, где обитают собаки, и пришел к выводу, что они могли вырваться на волю сами, потому что шурупы были расхлябаны.
Мне не хотелось делиться с домоправительницей своими подозрениями насчет роли начальника службы безопасности в этой истории, и я ответила, что, скорее всего, так и было. Мы еще постояли немножко на ступеньках, и мне показалось, что Агнесса Николаевна несколько взвинчена. Она начала говорить, о том, что сегодня будет много шума, связанного с монтажом увеселительных сооружений, и что она волнуется, не повредит ли это здоровью Веры Дмитриевны. Я уверила ее, что не повредит. Помолчав, домоправительница спросила, удалось ли мне узнать у Веры Дмитриевны что-то новое о визите так называемого «привидения». На что я, не моргнув глазом, ответила, что, по словам моей пациентки, его образ вполне соответствовал облику покойной Марии Эрнестовны. Агнесса побледнела и прошептала: «Это какая-то мистика». Я пожала плечами. После чего мы разошлись.
После завтрака я вывезла Веру Дмитриевну на прогулку в сад, и мы наблюдали с ней, как на лужайке перед парадным входом в дом облаченные в желтую спецодежду рабочие ловко ставили тенты, мастерили эстраду, развешивали яркие гирлянды и гроздья шаров, надували с помощью электромоторов разноцветные батуты и сказочные крепости. Командовал процессом какой-то юркий юноша несколько «голубого» вида, облаченный в узенькие, обтягивающие попку джинсы.
Через некоторое время на лужайке появилась Агнесса Николаевна и направилась к нам. Перекинувшись парой слов с Верой Дмитриевной по поводу ее самочувствия, домоправительница кивком головы отозвала меня в сторону.
– Галина Герасимовна не выходила к завтраку, – сообщила она тревожным голосом. – А тут приехал представитель компании, которая организует праздник, нужно ее присутствие, я несколько раз постучала к ней, но она не отвечает, и я начинаю волноваться… Вы не могли бы заглянуть к ней в спальню?
– Конечно, могу. Но учтите, тот царский гнев, который на меня изольется, вы будете обязаны мне компенсировать чашкой кофе.
– Обязательно, – ответила Агнесса и постаралась улыбнуться, но у нее ничего не получилось, она лишь с усилием растянула бледные с опущенными уголками губы, что превратило ее лицо в маску из древнегреческой трагедии. И я поняла, что она элементарно боится зайти в спальню молодой хозяйки. Видимо, в то самое утро, когда умерла Мария Эрнестовна, она вот так же постучала в дверь, не услышав ответа, вошла в комнату и увидела подругу мертвой. И мне захотелось как-то ее приободрить.
– Уверяю вас, с Галиной Герасимовной все в порядке.
– Дай-то бог, – вздохнула Агнесса.
Я попросила Веру Дмитриевну подождать меня пару минут и вслед за домоправительницей отправилась в дом.
Когда я несколько раз довольно громко постучала в дверь, ведущую в спальню хозяйки дома, и, не дождавшись ответа, взялась за ее ручку, Агнесса Николаевна отошла на несколько шагов назад и прислонилась спиной к стене коридора, давая мне понять, что она в комнату не войдет. Ну, а я вошла и прямо с порога учуяла сивушный дух, который не выветрился за ночь, несмотря на большую кубатуру комнаты и распахнутые в сад окна. Молодая супруга господина Шадрина, разметав по подушке свои роскошные волосы, дрыхла без задних ног, как мой Персик, когда он налопается сырого мяса… Я тихонько вышла из комнаты и сказала ожидавшей меня домоправительнице:
– Все нормально, она спит. Видимо, выпила с вечера снотворного…
И тут случилось неожиданное: всегда выдержанная, всегда корректная, всегда безупречно владеющая собой Агнесса Николаевна вдруг разрыдалась, спрятав лицо в ладони, и медленно стала опускаться по стене вниз. Я еле успела ее подхватить…
– Простите, Лиза, но я не знаю, что со мной… Я испугалась, когда постучала в дверь спальни Галины Герасимовны, а она мне не ответила… Это как с Машей было… Я к ней постучала, а она не ответила… Я вошла, а она не дышит… Потом это привидение… Я не могу спать… Мне нужно было уйти отсюда… Забыть все… Не мучить свою душу… Но я не могла их всех бросить… Я не могла бросить Антона… Это все ужасно… Я так устала…
– Успокойтесь, Агнесса Николаевна. У вас просто нервный срыв от перенапряжения. Все будет нормально. Мы сейчас зайдем ко мне, вы выпьете капель тридцать валокордина и примете таблетку феназепама. И все будет нормально. А после всех этих детских торжеств я советую взять вам пару свободных дней и закатиться куда-нибудь отдохнуть…
– Да, вы правы, Лиза. Это у меня из-за перенапряжения, я, наверное, действительно очень устала. Простите меня, пожалуйста, за эту мелодраму, – извиняющимся тоном сказала она, когда мы пришли в мою комнату и я дала ей лекарство.
– Пустяки. Дело житейское.
Минут через пять она уже пришла в себя, умыла в ванной лицо и, обращаясь ко мне с грустной улыбкой, сказала:
– Ну, вроде бы я привела себя в порядок. Система способна функционировать дальше. Спасибо вам, Лиза, – и вышла из комнаты.
«Мои болячки – это кара за мое легкомыслие, которое обернулось подлостью по отношению к другому человеку. Этот человек, добрая душа, меня простил. Но Бог не простил. Так что не смею роптать…». Эти строки из записной книжки Марии Эрнестовны я запомнила наизусть. И почему-то они всплыли в памяти именно сейчас, когда через незакрытую дверь комнаты я глядела на прямую спину домоправительницы, которая с высоко поднятой головой шла по коридору в сторону лифта. Интересно, что это было за легкомыслие, обернувшееся подлостью по отношению к другому человеку, сумевшему ее простить? Кто это был? Муж? Мать мужа? Или, может быть, подруга?
Я вернулась на лужайку перед домом и отвезла Веру Дмитриевну на наше любимое место в глубине сада, где она, оставив коляску, с удовольствием размяла ноги, гуляя среди альпийских горок, надежно скрытая от любопытных глаз густыми зарослями сирени.
– Скажите, а вы знали, что ваша нынешняя невестка – двоюродная племянница начальника службы безопасности? – спросила я ее.
– Конечно, – беззаботно ответила пожилая дама, собирая букет из полураспустившихся цветов лилии.
– И как я понимаю, ему была выгодна смерть Марии Эрнестовны?
– Видимо, да, – пожала она плечами, – но согласитесь, это как-то не по-мужски, – отравить женщину таблетками, особенно для человека, который несколько лет воевал в Чечне и командовал там чем-то, то ли ротой, то ли полком.
– Но ведь все это можно сделать чужими руками? Вы же сами сказали, что горничная Полина уволилась сразу после ее смерти.
– Но она никакого отношения к Павлу не имела.
– Вы в этом абсолютно уверены?
– Лиза, – горестно сказала Вера Дмитриевна, – разве в наше безумное время можно хоть в чем-то быть уверенным?
– Нельзя. Поэтому не могли бы вы дать мне ее телефон и адрес?
Я записала координаты Полины, и тут как раз зазвонил мой мобильник, и усталый голос домоправительницы сообщил, что приехал Антон Зиновьевич и просит меня пройти к нему в кабинет. Я предположила, что для этого могут быть две причины: или у него заболела после самолета голова, и он хочет, чтобы я сделала массаж, или он решил ублажить мать и быстренько поработать фотомоделью, чтобы скорее с этим делом покончить. Поэтому я вернула Веру Дмитриевну в спальню, взяла сумку с массажными кремами, положила туда фотокамеру и отправилась по вызову. Но когда в кабинете, кроме самого хозяина, я обнаружила Павла Петровича, с весьма сумрачным видом сидевшего в кресле, я поняла, что, скорее всего, меня вызвали по поводу ночного происшествия с молодой хозяйкой дома. И опять я ошиблась.
