Луиза Пенни - Эта прекрасная тайна
– Мы кажемся орденом опасливых.
– Я обратил внимание, что у святого Гильберта нет специализации, – сказал Гамаш. – Не стать ли ему святым покровителем испуганных?
– Ему бы это подошло. Я сообщу святому отцу в Рим, – пошутил настоятель.
Старший инспектор оценил шутку, но заподозрил, что отец Филипп не хочет иметь никаких дел с епископами, архиепископами и папами.
Больше всего гильбертинцы хотели, чтобы их оставили в покое.
Отец Филипп снова положил руку на подлокотник и вдруг нащупал дыру в ткани. Эта новость его не порадовала.
– Мы привыкли сами решать свои проблемы, – сказал он, глядя на Гамаша. – От ремонта крыши до вышедшего из строя отопления, от переломов до рака. Все монахи, живущие здесь, когда-нибудь здесь же и упокоятся. Мы всё предоставляем Господу. От дырок в ткани до урожая, до того, как и когда нам умереть.
– И то, что случилось в вашем саду, тоже дело рук Господа?
Настоятель покачал головой:
– Именно поэтому я и решил вызвать вас. Божью волю мы принимаем, какой бы суровой она иногда ни казалась. Но здесь мы столкнулись с чем-то иным. С волей человека. И нам потребовалась помощь.
– Не все из братии согласны с этим.
– Вы намекаете на выступление брата Антуана вчера за обедом?
– Да. И у него явно есть сторонники.
– Нет. – Настоятель снова покачал головой. – За два с лишним десятилетия я понял, что не все соглашаются с моими решениями. Но я никогда не беспокоюсь из-за этого.
– А что вас беспокоит, отец настоятель?
– Меня беспокоит определение различия.
– Что вы имеете в виду?
– Различия между Божьей волей и моей. А в настоящий момент меня беспокоит вопрос, кто убил Матье и почему. – Он помолчал, теребя дыру в материи. Увеличивая ее размеры. – И то, как я мог не заметить надвигающейся трагедии.
Брат Симон вернулся со свитком и развернул его на низком сосновом столике перед Гамашем и настоятелем.
– Merci, Simon, – сказал настоятель и склонился над свитком.
Брат Симон хотел было уйти, но Гамаш остановил его:
– Прошу прощения, но у меня еще одна просьба. Мне бы очень пригодилось расписание служб, трапез и всего остального, о чем мы должны знать.
– Литургия часов, – сказал настоятель. – Симон, будь добр.
Никакой доброты от Симона ждать не приходилось, а вот распоряжения настоятеля он выполнял с готовностью. Явный сторонник отца Филиппа.
Симон вышел, и настоятель с Гамашем склонились над планом.
– И что же, вы проводите здесь весь день? – спросил Бовуар, прислонившись к дверному косяку.
– Весь день, день за днем.
– Чем же вы занимаетесь?
Даже для ушей самого Бовуара его вопрос прозвучал как банальная попытка познакомиться в захудалом баре: «Часто здесь бываешь, красотка?» Теперь ему нужно спросить у монаха, какой у того знак зодиака.
Бовуар был Раком, что его всегда раздражало. Он хотел быть Скорпионом или Львом. Или хотя бы этим, рогатым. Чем угодно, только не крабообразным, представленным в гороскопах как существо заботливое, домовитое и чувствительное.
Долбаные гороскопы.
– Читаю вот.
Брат Люк на дюйм приподнял с колен огромную книгу и снова ее опустил.
– И что читаете?
Брат Люк посмотрел на него подозрительно, словно пытаясь понять мотивы человека, с которым познакомился в душевой этим утром. Бовуар не мог не признать, что он и сам относится к себе с подозрением.
– Это книга григорианских песнопений. Я ее изучаю. Заучиваю мои партии.
Идеальное начало положено.
– Вы сказали сегодня утром, что приор собирался сделать вас солистом на следующих записях. Заменить вами брата Антуана. Брат Антуан в курсе?
– Должен быть в курсе.
– Почему вы так считаете?
– Потому что если бы брат Антуан думал, что солировать будет он, то он бы и изучал песнопения. А не я.
– Все песнопения содержатся в одной книге? – Бовуар посмотрел на фолиант, покоящийся на коленях монаха, и ему в голову пришла идея. – А кому еще об этом известно? – Бовуар кивнул на старинный том.
«Если знание – сила, – подумал он, – то эта книга всемогуща. Ключ к делу их жизни. А теперь еще и ключ к их богатству и влиянию. Тот, кто владеет книгой песнопений, владеет всем. Не книга, а их святой Грааль».
– Всем известно. Она хранится на аналое в Благодатной церкви. Мы все время заглядываем в нее. Иногда берем к себе в кельи. Ничего тут такого нет.
«Черт, – подумал Бовуар. – Забудем о святом Граале».
– Кроме того, мы сами копируем песнопения. – Брат Люк показал на тетрадь, лежащую на узком столе. – Так что у нас у всех есть копии.
– Значит, никакой тайны здесь нет? – для полной уверенности спросил Бовуар.
– Здесь? – Молодой монах положил руку на книгу. – Такие книги есть у многих монастырей. У большинства есть две или три, гораздо более внушительные, чем эта. У нас только одна, наверное, потому, что мы бедный орден. Так что мы должны обращаться с ней осторожно.
– Не читать ее, лежа в ванне? – предположил Бовуар.
Люк улыбнулся. Бовуар в первый раз увидел улыбку на лице обычно мрачного монаха.
– Когда вы собирались делать новую запись?
– Это еще не решено.
Бовуар обдумал его слова.
– Что не решено? Когда будет запись или будет ли она вообще?
– Окончательное решение о новой записи еще не принято, но вряд ли на этот счет были какие-то сомнения.
– Однако вы дали понять старшему инспектору, что работа над записью идет полным ходом, что это fait accompli[43]. А сейчас вы говорите иное.
– Это просто вопрос времени, – пояснил Люк. – Если приор чего-то хотел, то он своего добивался.
– А брат Антуан? – спросил Бовуар. – Как он отнесся к этой новости?
– Он ее принял. Мы обязаны подчиняться.
Не потому, что брат Антуан такой смиренный. Не потому, что этого требовала его вера, – просто спорить с приором не имело смысла. Легче было взять и убить его.
Не это ли послужило мотивом? Может быть, брат Антуан размозжил голову приора, потому что тот решил взять другого солиста? В ордене, который существует ради григорианских песнопений, солист занимает особое место.
Он равнее других, как писал Оруэлл. А люди постоянно убивают из-за таких вещей.
Глава пятнадцатая
Солнечные лучи проникли сквозь освинцованное стекло и легли на план монастыря Сен-Жильбер-антр-ле-Лу. План, начертанный на очень старой, плотной бумаге, свидетельствовал о том, что монастырь имеет форму креста. Обнесенные стеной площадки примыкали к двум перекладинам, а в нижней части креста располагался сад настоятеля.
Старший инспектор надел очки и наклонился поближе к свитку, изучая рисунок. В саду настоятеля он, естественно, уже побывал. А несколько часов назад в обнесенном стеной дворе у правой перекладины, где содержались козы, овцы и куры, они с братом Бернаром собирали яйца.
Его взгляд переместился на противоположную сторону перекладины, с шоколадным цехом, трапезной и кухнями. И еще одним двором, обнесенным стеной.
– Что здесь, отец Филипп? – спросил старший инспектор.
– Наш огород и травяной сад. Мы, разумеется, все выращиваем сами.
– И вам хватает?
– Число наших монахов никогда не превышало двадцати четырех. Основатели сочли, что это идеальное число. Для работ достаточно. И в то же время не слишком много ртов. Время подтвердило их правоту.
– Но у вас тридцать келий. Есть место для большего числа монахов. Почему?
– На всякий случай, – ответил настоятель. – Как вы правильно заметили, старший инспектор, мы – орден опасливых. Что, если нам понадобится больше места? Что, если кто-то приедет? Мы готовы к неожиданностям, хотя идеальное число – двадцать четыре.
– Но вас осталось двадцать три. Открылась вакансия.
– Да. Я не заглядывал так далеко вперед.
Старший инспектор не знал, говорит ли настоятель правду. И еще он подумал: вот и мотив. Если настоятель сам находил новых монахов, то мог присмотреть какого-то кандидата и собирался пригласить его в монастырь.
Но чтобы принять нового, нужно освободить для него место. И лучший кандидат на уход – конечно, смутьян-приор.
Гамаш отмел эту гипотезу, но без особого воодушевления. Даже в безжалостном мире университетов или нью-йоркских кооперативов, где число мест ограниченно, люди редко перерезают друг другу глотку. Или разбивают голову.
Гамаш видел множество причин, по которым настоятель мог убить приора, но чтобы образовалась вакансия для кого-то другого… очень маловероятно.
– Кто последний из найденных вами монахов?
– Брат Люк. Он появился чуть меньше года назад из монастыря близ американской границы. Там тоже занимаются музыкой. Бенедиктинцы. Великолепный сыр. Мы меняем шоколад на их сыр. Вы ели его за завтраком.
