Георгий Вайнер - Дивизион: Умножающий печаль. Райский сад дьявола (сборник)
Ну и экипирован он был соответственно, с ума можно было сойти от его прикида – светло-коричневые туфли «Кеннет Коул», фланелевые серые брюки и фантазменный белый пиджак в очень крупную синюю клетку с шелковым платочком в верхнем кармане.
Нет, ни одна баба не смогла бы отказать ему. А Марина и не собиралась. Она держала его за руку, пока они шли к нам между столиками, смеялась – будто зубную пасту рекламировала, светила своими забавно-разными глазами, и, когда она смотрела на Кота, ее губы с чувственно-нежным разрезом были как бы всегда приоткрыты для поцелуя.
А в руках держала свежую, только распустившуюся чайную розу.
Они стояли около нашего стола – наверное, это длилось миг, – Кот бессмысленно-счастливо ухмылялся, и Марина молча прислонила голову к его умопомрачительному пиджаку, а мы дураковато-обескураженно глазели на них, обуянные восторгом и завистью. Потому что наши девушки – очень пригожие барышни, вполне секси – показались нам с Хитрым Псом совсем линялыми и жалковатыми рядом с Мариной. У меня это постыдное чувство прошло минут через десять, а Хитрый Пес заболел им навсегда.
А тогда Марина засмеялась, разрушила эту мгновенную паузу – никто ведь не мог предположить, что этот миг молчания, секундная остановка, как аритмичный перебой в сердце, изменит всю нашу жизнь. Засмеялась она, вспыхнули ее удивительные глаза, и сказала, еле заметно дробя во рту букву «р», словно серебряный шарик языком катала:
– Привет, девочки! Здравствуйте, ребята! Мне ваш милый лжец всю дорогу рассказывал, какие вы гении!..
Оторвалась от Кота и неожиданно поцеловала нас – Хитрого Пса в макушку, а меня в щеку. Нашим подругам – не замечая – сунула руку. А мы с Санькой от ее поцелуя просто скукожились в своей ревности, потому что означал он только подачку со стола их шикарного любовного пиршества с Котом.
– Вы послушайте только, послушайте! – ликовала и веселилась Марина. – Про себя он наврал, что он олимпийский чемпион и заслуженный мастер спорта. А ты, Саша, – академик математики и без пяти минут миллионер. А ты, Сережа, – старший следователь уголовного розыска по делам ОБХСС при 17-м отделении милиции. Да! И есть секретное постановление о том, чтобы сделать тебя полковником!
Когда она целовала меня, я уловил еле заметный запах хмеля. Видно, они уже где-то лакировались шампанским.
Сашка рассаживал их, Кот разливал по бокалам выпивку и орал:
– Выпьем! Выпьем! Тост! За нас! За любовь! За жизнь! За жизнь – всегда!
Мы пили, как водится, из фужеров, а Кот, естественно, демонстрировал свой рекордный трюк: не отрываясь выцедил из горла полную бутылку шампанского – я никогда не видел, чтобы этот номер мог кто-нибудь повторить. Бутыляку водки из горла – это сколько угодно, а шампанского – никто. Дыхалки не хватает.
Слизнул Кот с горлышка последнюю каплю и обнял Марину:
– За жизнь!
– За жизнь! – сказала она. – Никакой нет смерти, мой замечательный прохвост! Мы не умираем…
И он ответил:
– Мы просто перевоплотимся… Мы будем с тобой всегда!
– Мы будем странствовать из рождения в рождение, – сказала она ему, и я видел, как Сашка Серебровский смотрит на ее пухлые, чувственно-нежные губы, всегда приоткрытые для поцелуя, и я боялся, что у него сейчас остановится сердце.
А я? Под страхом смерти я не смогу сейчас вспомнить лицо девочки, которая была со мной в тот вечер.
Может быть, это была моя нынешняя жена?
Во всяком случае, я не много уделил ей внимания, той девушке.
Я глазел с завистью на Марину – уже душно пьяную, а все равно свежую, как утренний ветер. Была в ней неестественная смесь распутства и целомудрия, ей было все можно.
Из-за грохота музыки я не слышал, о чем они с Котом говорили, но они общались, как незрячие – руками, пальцами, они ничего не видели вокруг и были соединены так неразрывно, будто они уже здесь, прямо у всех на глазах, самозабвенно, упоенно, оголтело трахались. Марина скользила своими длинными породистыми перстами по плечам Кота, по сильной загорелой шее, а его кисть лежала у нее на боку, в том самом волнующем сгибе между спиной и бедром, где попка Марины начинала круглиться, как обвод виолончели. Господи, я никогда, наверное, не испытывал такого эротического возбуждения!
Невероятное происходило тогда гулянье – пьяное, азартное, веселое, нелепое – это Марина чародействовала, колдовала, всех сумасшедшила.
На хорах над нашей головой неистовствовали музыканты – кавказский ансамбль под предводительством аккордеониста в алой черкеске и с глубокой дыркой во лбу – видимо, кто-то из благодарных клиентов бутылкой вмазал.
Мерцали сполохи на чудовищных стенных панно, курились синими дымами подносы с шашлыками и цыплятами, непрерывная глухая перестрелка шампанских пробок, какие-то командированные танцевали на скользком мраморном полу танго под рулады «Тбилиссо».
Нас палила жажда разрывающих страстей, и пили мы, как ненормальные.
Недалеко от нас сидел приблатненный богатый человек Джансуг с какими-то двумя недорогими джансучками. Он непрерывно пялился на Марину и вожделенно шевелил усами. Потом почему-то он оказался за нашим столом, с ним пьяно братался Хитрый Пес, и в какой-то момент Джансуг вдруг возник рядом с Мариной и, держа ее руку, страстно пел под аккомпанемент музыкального джигита с дыркой во лбу:
…В дюше моей печал,
Тоска мине вижгла очи…
Потом он что-то стал шептать ей, а Марина своим ломким рокочущим голосом громко, на весь стол сказала:
– Горец! Не тяни руки! Я не для тебя. Твоя женщина в туалете пол моет…
Как вепрь заревел раненный в сердце Джансуг, схватил со стола нож, замахнулся, отпрянул в сторону с заячьим криком джигит-аккомпаниатор с дыркой во лбу. Смертоубийства не случилось. Кот, видимо, давно присматривался к маневрам Джансуга и в этот патетический момент метнул ему в голову здоровенную вазу с сациви.
Это было леденящее душу зрелище – Джансуг, залитый потоками крови и желтой детской дрисней орехового соуса, распростерт на полу, прямо под фреской «Витязь в тигровой шкуре душит тигра». Джансучки с причитаниями обтирали мужика салфетками. Марина, раскачиваясь, хохотала до икоты. Наши девушки куда-то исчезли. Хитрый Пес торопливо метал деньги набежавшим официантам. Кот, деловито спокойный, сообщил:
– Сейчас, как в празднике святого Йоргена, надо вовремя смыться. Пора делать ноги отсюда. Менты набегут – Серегу обратно в лейтенанты разжалуют…
Уже на улице, стоя как раз на том месте, где мы сейчас пили с Сафоновым пиво, Кот обнял меня за плечи.
– Серега, это такое ощущение…
Я подумал, что он говорит о Марине, и неопределенно хмыкнул, а Кот махнул рукой на гуляющую вечернюю толпу:
– Я могу любого из них отметелить…
– Да, я это точно знаю – или в начальники, или на волю, ищи другую работу, – напористо сердито повторил Сафонов.
Я очнулся, вынырнул из далеких воспоминаний и осторожно сказал:
– Ну, не все попадают в начальники. А некоторые – и не хотят. Я знаю прекрасных сыскарей-пенсионеров…
Сафонов насмешливо улыбнулся – на его тяжелом лице грамотного бульдога проступило снисходительное сочувствие.
– Сережа, ты как думаешь, сколько у генерала Деникина было народу в Добровольческой армии?
– Не знаю! – удивился я вопросу. – Много, наверное… Армия!
– Три тысячи бойцов. И под моим началом была армия офицеров. Сто тысяч в сапогах. Повидал я и героев, прохвостов, умниц, садистов, идиотов, звонких карьеристов и тихих трудяг…
– И что?
– А то, что ты разных и всяких знаешь, а я – всех. Я ведь выруливаю на финиш жизненной гонки – с ярмарки на погост. Оттого знаю смысл, закон и цель службы…
– Алексей Кузьмич, больно уж круто вы меня умыли!
– Нет, Сережа, я дело говорю. Сыщицкая работа – дело молодое. Только молодой человек делает ее по-настоящему.
– Почему?
– Для настоящего сыщика нет грани между этим смертельным делом и детской игрой в казаки-разбойники. Вся эта беготня, прыжки, стрельба, засады, агентурные прокрутки, азарт ловли живых людей. И все это за нищенские деньги…
– Ну, с деньгами милиция явочно решила вопрос – все взятки берут!
– А что поделаешь? – развел руками Сафонов. – Берут. Они ведь не ангелы. Люди. И часто не самые лучшие. Страха нет, стыд не мучает, бедность замудохала. Берут…
– Все правильно, Алексей Кузьмич. Я за эти годы полмира объехал. Везде полно нищих полицейских, живут в нужде. Но есть менты, которые берут, а есть – которые не возьмут никогда!
Я смотрел на мчащийся по улице бешеный табун фыркающих машин, сполохи разноцветных огней, нарядных прохожих с хмурыми лицами, вечернюю жизнь, изо всех сил старающуюся выглядеть беззаботно праздничной, и думал с испугом – что-то непоправимо сломалось.
– Чертовщина какая-то! Времена настали – стыдно вслух сказать, что я взяток не беру! Звучишь, как врун или пафосный дурак… – сказал я растерянно.
