Аркадий Вайнер - Умножающий печаль
Обзор книги Аркадий Вайнер - Умножающий печаль
Аркадий Вайнер, Георгий Вайнер
Умножающий печаль
Во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь.
ЕкклесиастПо законам нынешней жизни, если в первом акте на стене висит ружье, значит, до начала спектакля из него уже кого-то застрелили.
Милицейский взгляд на чеховский театрСЕРГЕЙ ОРДЫНЦЕВ: ЭКСТРАДИЦИЯ
– Ты очень хитрый парень, – сказал Пит Флэнаган, повернул руль налево, и мы покатили в сторону Трокадеро.
Спорить с ним бессмысленно, как забивать лбом гвозди. Да и вообще разговаривать неохота. Жестяной пузырь машины был заполнен щемящей золотой песней саксофона Птицы Чарли Паркера, протяжной, сладкой, плотной, как облако из сливочного мороженого.
Через окно я рассматривал скачущее отражение нашей машины в зеркальных витринах – черный юркий «ситроен» с проблесковым синим фонарем на крыше.
Его тревожный пульсирующий свет был неуместен в этом мягком воскресном утре, еще не увядшем от подступающей жары, от потной людской суеты, не задушенном синеватым угаром автомобильного дыма.
– Я не хитрый, – ответил я Флэнагану, когда мы выскочили на набережную и погнали по правому берегу. – Я задумчивый. По-русски это называется «мудак»…
– Правда? – переспросил на всякий случай Пит, хотя ему было все равно.
– Абсолютно, – заверил я серьезно. – Так и запомни: захочешь русскому сказать приятное, смело говори: вы, мол, месье, мудак… Это русский эвфемизм понятия «доброжелательный задумчивый мудрец».
– Запомню, – пообещал Флэнаган и повторил вслух:
– Мьюдэк…
– Во-во! Так и говори.
Слева над рекой торчала Эйфелева башня, на которой полыхало неживыми белыми сполохами электрическое табло – «До 2000 года осталось 534 дня».
И что? Что теперь делать?
Воздетый в безоблачное голубое небо, фигурно скрученный железный перст торжественно и грозно предупреждал ни о чем – если бы там, в туманном небытии, через 534 дня должно было что-то случиться, от нас бы это тщательно скрыли. Мы живем в замечательное время, когда никого ни о чем заранее не предупреждают. А раньше нешто предупреждали? Разве что пророки о чем-то жалобно просили народы. Да кто же их когда слушал? Интернета тогда на нашу голову не было.
– Пит, ты знаешь, что через 534 дня наступит новый век? – спросил я Флэнагана.
– А ты что, считал их? – усмехнулся Пит.
– Нет, я в управлении разведки подсмотрел секретный доклад – они предполагают, что это достоверная цифра. Ну, может быть, 536… Это ведь никогда до конца не ясно…
– Угу, – кивнул серьезно Флэнаган. – Скорее бы…
– А что случится?
– На пенсию можно будет уйти Надоела мне наша собачья работа, – равнодушно сказал Пит.
– Да брось ты! Всякая работа – собачья. Не собачий только отдых, – глубокомысленно заметил я. – Но отдыхать все время нельзя.
– Это почему еще? – искренне удивился Пит.
– Отдых превратится в работу. Будешь мне жаловаться: надоел мне этот собачий отдых…
– Дурачок ты, – усмехнулся Пит. – Молодой еще…
Мы уже проехали Дефанс, миновали громаду Большого стадиона, сквозанули на оторут 9 – в сторону аэропорта Шарля де Голля. И от этой утренней воскресной пустоты, от желто-голубого света, окутывающего город золотистой дымкой, от печально-сладкой музыки Чарли Паркера, от никнущей малахитовой зелени бульваров охватывало меня чувство щемящей грусти, смутного ощущения прощания, разлуки надолго, может быть, навсегда.
– Что будешь на пенсии делать, Пит?
– Жена присмотрела домик в Провансе. Там и осядем, наверное…
– А домой, в Шотландию, не тянет?
Флэнаган пожал плечами:
– Там уже нет моего дома… Там – скромный риэлэстейт. Старики умерли, ребята выросли, разъехались. Приятелей встречу на улице – не узнаю…
– Тогда покупай в Провансе, – разрешил я. – Буду к тебе наезжать, съездим в Грасс, там дом Бунина…
– Какой-нибудь новый русский?
– Нет, это очень старый русский…
– Богатый? – поинтересовался Пит.
– Умер в нищете.
– Странно, – покачал головой Пит. – Я не видел во Франции бедных русских.
– Оглянись вокруг. Вот я, например…
– Потому что ты – доброжелательный мудрец, задумчивый мьюдэк, – утешил Пит.
– Вот это ты очень правильно заметил, – охотно подтвердил я.
Город уплывал вместе с волшебной мелодией Паркера, которую почти совсем задушил, измял, стер тяжелый басовитый рык турбин взлетающих и садящихся самолетов. Индустриально-трущобная пустыня предместья, нахально рядящаяся под пригород Парижа.
– Я хочу рассказать тебе смешную историю, Пит…
Флэнаган, не отрывая взгляда от дороги, благодушно кивнул, наверное, сказал про себя по-английски: мол, валяй, мели, Емеля…
– Я в школе ненавидел учебу…
– Да, ты мало похож на мальчика-отличника, – сразу согласился Пит.
– На всех уроках я читал… Закладывал под крышку парты книгу – и насквозь с первого урока до последнего звонка. У меня не хватало времени даже хулиганить.
– Много упустил в жизни интересного, – заметил Флэнаган.
– Наверное. Я был заклятый позорный троечник – я никогда не делал домашних заданий и отвечал только то, что краем уха услышал на занятиях, читая под партой книгу. На родительских собраниях классная руководительница Ираида Никифоровна…
– Только у поляков такие же невыносимые имена, как у вас, – сказал Флэнаган.
– Не перебивай! Моя классная руководительница говорила маме: у вас мальчик неплохой, но очень тупой. Тупой он у вас! Тупой…
– Dumb? – переспросил Пит.
– Yes! Dumb, bone head – костяная голова, тупой! Флэнаган захохотал.
– Вот ты, дубина, смеешься, а мама, бедная, плакала. Спрашивала растерянно учительницу: почему? Почему вы говорите, что он такой тупой? А Ираида Никифоровна ей твердо отвечала: это у вас с мужем надо спрашивать, почему у вас сын такой тупой!
Флэнаган взял со щитка голубенькую пачку «Житан», ловко выщелкнул сигарету, прикурил. Прищурившись, выпустил тонкую, острую струю дыма, покачал головой и сказал решительно:
– Это невеселая история, она мне не нравится…
– У вас, шотландцев, ослаблено чувство юмора… Машина начала с мягким рокотом взбираться на спиральный подъездной пандус аэропорта.
– Это веселая история, – упрямо сказал я.
– Наверное, у вас, русских, действительно усилено чувство юмора, – пожал плечами Флэнаган.
– Ага! Как рессоры на вездеходе. Иначе не доедешь…
– По-моему, доехали, – сказал Пит, притормаживая у служебного входа.
Я взял с заднего сиденья свою сумку и повернулся к Флэнагану:
– Я рассказал тебе веселую историю. И для меня важную…
– Почему?
– Одна знакомая встретила недавно эту учительницу – Ираиду Никифоровну. Двадцать лет прошло – она старая стала, сентиментальная, все расспрашивала о наших ребятах, у кого что получилось, как жизнь сложилась. И моя знакомая по дурости сказала, что самая яркая, неожиданная судьба вышла у меня. Классная руководительница послушала ее, послушала обо всех моих прыжках и ужимках, вздохнула и подвела итог: «Как все-таки несправедлива жизнь. Ведь такой тупой мальчик был!»
Флэнаган открыл бардачок, достал плоскую фляжку и протянул мне:
– Возьми… Может, пригодится, это хороший деревенский бренди.
– Спасибо, друг…
Я приспособил фляжку в кармане куртки, хлопнул Пита по плечу и вылез из машины. Он наклонился к двери, опустил стекло и сказал:
– Это была невеселая история…
– Нет, это была веселая история, Пит. Просто мы с тобой догадались, что старая карга была права… Пока, дружище! – махнул рукой и, не оборачиваясь, пошел в аэровокзал.
«Ситроен» с резиновым колесным визгом погнал прочь, беззвучно разъехались стеклянные двери передо мной, и я вошел внутрь праздника.
Удивительное гульбище, полное света, музыки, вкусных запахов, веселой и тревожной беготни, экзотических пассажиров – каких-то полуодетых ликующих негров и растерянных заблудившихся шикарных господ. Я вошел в атмосферу звонкого и чуть испуганного ожидания смены воздушной и земной стихий, мелькания реклам, внушительной зовущей неподвижности огромных биллбордов, восторженного удивления от нескончаемого путешествия в прозрачных трубах стеклянных эскалаторов. А закончился праздник у дверей полицейского офиса, где усатый жандарм в опереточной форме спросил меня вполне драматическим тоном:
– Что вам угодно, месье?
– Я – старший офицер Интерпола Сергей Ордынцев, – и протянул ему удостоверение. Жандарм долго внимательно рассматривал коричневую кожаную книжечку, перевел суровый взгляд с фотографии на меня, скромного предъявителя, снова посмотрел на фото и, к моему удивлению, все-таки возвратил ксиву.
– Да, месье Ординсефф, вас уже ждут…
В офисе было полно народу – полицейские в форме, детективы в цивильном, клерки из министерства юстиции, российский консул Коля Аверин и еще четверо русских. Трое из них, несмотря на вполне приличные недорогие костюмы тайваньского или турецкого производства, мгновенно опознавались.
