Галина Куликова - Французская вдова
– Я хочу любые, даже ненормальные, было бы с кем, – проворчал Федор. – Мам, сделать тебе чаю?
– Нет, я пойду, – вздохнула Надежда Петровна. – Забежала на минуточку, просто чтобы убедиться, что у тебя все в порядке. Я ведь понимаю, тут дел невпроворот.
Федор проводил мать до двери, позволил поцеловать себя в щеку, для чего ему пришлось согнуться пополам, и вернулся к своим бумагам. Однако как только занес ручку над очередным бланком, который нужно было заполнить, телефон зазвонил снова. «Тарасов», – высветилось на дисплее.
– Что? – спросил Федор, не здороваясь.
С Тарасовым они сегодня уже общались, и значит, режиссер звонит с новостями.
– Я в театре, – донесся до него далекий голос. – Валерьяныч все еще не появлялся. Я позвонил ему домой, он меня послал и трубку бросил. Сказал, в квартиру не впустит, не нужны ему никакие разговоры, он себя плохо чувствует.
– А на работу когда собирается выходить?
– Через пару деньков вроде. Тогда, говорит, и подходите со своими вопросами. Вредный дед, я же тебя предупреждал.
– Может, Марьяну к нему подослать?
– Да ты что! После того что случилось с его драгоценным браслетом, он ее наверняка видеть не захочет. А уж она-то точно к нему не пойдет, даже если я пообещаю отдать ей все главные роли во всех своих грядущих спектаклях.
Федор вздохнул. Конечно, они с Тарасовым – всего лишь сыщики-любители, и даже когда реквизитор снова выйдет на работу, не факт, что он захочет им хоть что-то рассказать. Значит, нужно искать новую информацию, возможно, идти в другом направлении. Вот только знать бы точно, какое направление верное.
* * *– О, Тарасов, ты снова здесь! – радостно воскликнул помреж Костя Чугунников, заходя в служебное кафе, которое было небольшим и довольно уютным.
– Скажи лучше – все еще здесь, – Андрей отсалютовал ему стаканчиком, который тут же опрокинул в себя. Отломил от плитки шоколада квадратик, прожевал и громко сообщил: – Какая мерзость! Это виски хорошо пить с похмелья, когда все равно, что налито в бутылку.
– Ну и не пей тогда, – откликнулась Лена Баранова, которая уже много лет играла в театре мальчишек. Конкурентов на этом поприще у нее не было. Миниатюрная травести с кислой миной ковыряла за соседним столиком чизкейк, запивая его кофе.
– Почему же? – удивился Тарасов, которого явно развезло. – Я как раз с похмелья. И потом – вообще неизвестно, когда все это закончится.
– Что закончится, похмелье? – заинтересовался Чугунников, притормозивший возле его столика.
– Дела! – рассердился режиссер. – Я здесь уже полдня сижу, то с одним, то с другим. Переговоры… Репетиции скоро, а ни фига непонятно – с кем работать, как работать. Пьеса убойная – плакать и смеяться! Договор подписан, а дальше как?
– Да как обычно, наверное, – хохотнул Чугуннников. – Это просто ты выпил лишку, вот у тебя вся жизнь внезапно и усложнилась.
– Ты, Константин, наверняка сюда пожрать пришел. Вот и иди за своими сосисками, – нетрезво ухмыльнулся Тарасов. – Не приставай, мне еще с Зубовым общаться, так что надо добавить. Я не Демосфен какой-нибудь, часами перед всякими распинаться, и ни этот, черт, как его… Чербен… Черлен… Нет, не то.
– Чемберлен, может? – услужливо подсказал помреж.
– Не то! – выкрикнул Тарасов. – Пардон. Тоже на «Ч», типа тебя, только умный. Про занавес говорил…
– Режиссер, наверное, если про занавес, – глубокомысленно заявила из-за стойки буфетчица Валентина. – Или актер.
– А-а-а, – тонко застонал Тарасов, словно его пронзили иголкой. – Умники из буфетной. Про железный занавес он говорил, слышите?
– Здесь не буфет, – обиделась за свое заведение Валентина. – А кафе, между прочим.
– Черчилль, – послышался голос нового посетителя. Тарасов сидел спиной ко входу и не мог его видеть. – Британский премьер Уинстон Черчилль говорил о железном занавесе в знаменитой фултонской речи.
– Поздравляю, в театр пришел интеллектуал, – взмахнул рукой Тарасов и опрокинул бутылку, которая, по счастью, уже опустела.
– Хватит тебе пить, – встряла Баранова, прикончив наконец чизкейк. – А то свалишься под стол, и твои переговоры на сегодня закончатся. Зубов пьяных не любит, ты же знаешь.
– А тебе, Мальчиш-Кибальчиш, слова не давали, – икнув, сказал режиссер.
– Дурак, – надулась травести и, стуча каблучками, гордо вышла из кафе.
– Протрезвеет – забудет, – миролюбиво высказался Чугунников и двинулся по направлению к Валентине.
– Желаю говорить с тем, кто соображает, – стукнул кулаком по столу Тарасов и постарался сфокусировать взгляд на человеке, который подошел к его столику.
– Вы, Тарасов, сами-то соображаете что-нибудь? – спросил знаток политической истории, усаживаясь напротив.
– Безусловно, – кивнул режиссер, упершись острым подбородком в грудь. Потом, с трудом подняв голову, уставился мутным взглядом на собеседника. – Почему вы думаете, что я – Тарасов?
– Я не думаю, а знаю. Так же твердо, как то, что в Фултоне говорил о железном занавесе именно Черчилль.
– Правильно, – одобрил режиссер. – Вы уверенный в себе человек. Давайте познакомимся…
– Мы уже знакомы, – усмехнулся мужчина. – Следователь Зимин, может, припомните? Я и в гостях у вас был.
– Блин, – подал голос Тарасов.
Он потряс головой и сейчас же узнал собеседника.
– Трезвеем потихоньку? – понимающе спросил Зимин. – Пора, тем более, как я слышал, у вас еще встреча с Зубовым, главным режиссером?
– С Зубовым? Ну да, встреча. Погодите, вы ко мне пришли?
– Нет, но к вам у меня тоже есть разговор, поэтому хорошо, что мы здесь столкнулись. Впрочем, если вы не в форме, можем отложить беседу, только ненадолго. Вероятно, завтра я вас вызову повесткой.
– Повестка – это у вас заклинание такое, что ли? Вызову повесткой, вызову повесткой… И вроде как я должен сразу все выложить как на духу. Погодите… Мне нужно выпить кофе, иначе вы меня, как кролика, живьем проглотите.
После крепчайшего кофе, заваренного сердобольной Валентиной, Тарасов слегка просветлел лицом.
– Вообще, не стоило бы с вами сейчас разговаривать, учитывая состояние, – в голосе Зимина слышалось сомнение. Его внимательные темные глаза ощупывали Тарасова с ног до головы.
– А что состояние? Оно нормальное, – возразил режиссер. – Пилотировать космический корабль я бы не взялся, а языком болтать вполне могу.
– И часто вы так… набираетесь?
– Я же не пропойца какой. Сегодня исключительный случай, ведь вы всего не знаете.
– Знаю достаточно, чтобы привлечь к ответственности, – сурово заявил следователь. – Объясните, зачем вы крутитесь в театре и все вынюхиваете?
– Господи, это же так просто! В конце августа я должен приступить к репетициям спектакля «Правило номер ноль». Времени осталось страшно сказать сколько. Считайте нисколько. А проблем – миллион. Вот я и кручусь здесь, вынюхиваю… А кто, скажите, кроме меня будет это делать, Пушкин? Или ваш Дзержинский?
– При чем здесь спектакль? Ставьте себе на здоровье, никто не мешает. Я говорю о ваших попытках вести самостоятельное расследование.
– Ка-какое расследование? Что еще за фантазии? – Андрей сделал попытку вознегодовать, однако куража не хватило, поэтому вышло довольно нелепо.
– Не знаю, какой вы режиссер, Тарасов, но актер – плохой.
– Как это? – взвился тот, от обиды действительно слегка протрезвев. – Да вы знаете, какие роли я исполнял?! У меня одних призов с десяток! Меня выдвигали…
– Хорошо, хорошо, – успокаивающе поднял ладонь Зимин. – Оставим эту тему, она вам ближе. Меня же интересует то, что связано с моей службой. Так вот, ваша деятельность, а вернее самодеятельность, серьезно мешает следствию. А этого я допустить не могу. И не допущу. Однако, учитывая вашу редкую занятость, а также приближающуюся премьеру…
– Что вы такое говорите! – воздел руки к потолку Тарасов. – Премьера будет в следующем году, еще репетиции не начались, спектакль должен родиться! А пока это – эмбрион, существующий лишь в моем сознании!
– Чудесно, – улыбнулся Зимин. – Вот и рожайте на здоровье. А в следственные дела не лезьте. Понимаю, что происходящее в театре глубоко волнует вас, но все-таки воздержитесь от игр в сыщика.
– Договорились, – сделав мхатовскую паузу, трагически вздохнул Тарасов. – Я хотел помочь следствию, но оно добровольно отказалось. Пусть так. Хотя мой острый глаз мог подметить многое из того, что наверняка ускользнет от вашего профессионально замыленного взгляда. Однако я сохраняю за вами возможность обратиться к моим услугам в любой момент.
– Убежден, что это не потребуется, – с трудом сдерживаясь, сказал Зимин.
– Может, теперь выпьем? – гостеприимно вытянув руку в сторону бара, предложил Тарасов.
– Я на службе. Впрочем, у вас, кажется, тоже дела.
– Дела, дела, – вздохнул Андрей. – Зубова дождаться, вот мои дела. А когда он приедет – неизвестно.
