Анна и Сергей Литвиновы - Та самая Татьяна
И пусть ОН считает, что моему супругу важнее собственное спокойствие, я все равно благодарна мужу за то, что он не стал углублять неловкость и педалировать случившееся. При том волнении, в коем пребывали мы с Е.О., и я, и он могли бы натворить глупостей, не окажись в тот момент мой супруг столь учтив, хладнокровен и преисполнен достоинства. Он и впоследствии ни словом, ни жестом не выказал своего неудовольствия, не сделал мне сцены, не высказал упрека. И я ему безмерно за то благодарна.
Уже одной той сценой, видом Е.О. у своих ног, я была полностью, до краев удовлетворена и в ту ночь заснула так глубоко, так сладко, как не засыпала со времен, когда была девочкой. Ах, если бы все на том кончилось! Если бы Е.О. покинул меня в тот момент – навсегда! Если б у него достало смелости и благородства уехать куда угодно: за границу, в деревню, в новые свои странствия! Да, вы можете назвать желание, которое я испытывала в тот момент, эгоистичным, но я чувствовала, что получила от НЕГО уже все, чего только хотела, все, что он мне мог дать! Видеть распластанным у собственных ног того, перед кем ты сама мысленно не раз склонялась в мольбах, – разве это не величайшее счастье для самолюбия?!
К несчастью, бедный Е.О. не остановился на своих признаниях. Слабого женского признания: «Да, я люблю вас, однако не могу быть с вами» – мужчинам вечно бывает мало. Думаю, я не ошибусь, если уподоблю их самцам, которые готовы на самые странные, вызывающие поступки и даже гибель ради такой малости: физического овладения особью противоположного пола! И даже ОН, несмотря на весь свой ум и благородство, увы, не стал исключением.
Мой супруг-генерал по заботам службы принужден был уехать. И Е.О. возобновил свои притязания. Надо отдать ему должное: он старался быть почтительным и тактичным, он не делал, казалось, ничего, чтобы скомпрометировать меня и моего супруга, но эта его настойчивость… Эти письма, горячие, страстные и с каждым новым все более безумные… Эти тайные пожатия руки в темноте моей театральной ложи… Эти страстные взгляды, что он украдкой бросал на меня, когда мы сталкивались на обедах или приемах… Его рассказы, которыми он зачаровывал общество, – они, как нарочно, оказывались все о любви, да такие красноречивые, что я невольно примеряла на нас с ним маски героев и героинь…
И, наконец, я уступила… Да, знаю! Я порочна! Нет мне прощения! И мне, и ему теперь вечно предстоит гореть в аду: ему за то, что он соблазнил меня, как одну из «малых сих», а мне – за то, что я не смогла устоять перед искушением. Что ж! Будем фаталистами. Загробные мучения еще только предстоят, они лишь обещаны. Возможны, но не обязательны. А радость, счастье и экстаз, которыми наполнилась моя жизнь, – они здесь во всем своем безнравственном великолепии!
Когда он припал к моим ногам и стал покрывать их поцелуями… Когда губы его стали подниматься от моих колен все выше… Когда он разъединил мои ноги и стал ласкать мои бедра изнутри, а я вцепилась в его волоса… Ах, даже теперь, лишь вспоминая об этом, я покрываюсь краской стыда, и сердце мое начинает дрожать в истоме…
Я думала, что в жизни моей не будет более восхитительного события, чем его первое признание у моих ног. Но то, что между нами вскоре произошло, – я никогда не могла даже вообразить, что отношения между мужчиной и женщиной могут быть такими. Мне было настолько стыдно, но и приятно, что я плакала и смеялась в один и тот же миг. В чувстве, казалось, не было ничего человеческого, оно походило на то, как если бы ты была одновременно бутылкой шампанского, которая разрывалась… и самим этим взрывом… и опьяняющими потоками… и шипящими пузырьками… и каждый из них взрывался бы в твоей голове. Я не умею этого объяснить! Вот, оказывается, как бывает, когда ты любишь мужчину и твое чувство взаимно! Потом, от переполнявшего меня счастья, со мной случилось нечто вроде обморока, и я очнулась только через полчаса (как сказал мне после он). И все это время ОН гладил мое лицо и руки, а я очнулась освеженная и с радостью, которая пела во всем моем теле.
Да, я понимаю, это – грех. Огромный грех. Но – Боже, прости меня! – какой же он сладкий!
Из журнала княгини N. 3 мая 1825 года
Я хотела оставить ЕГО. Бежать в Москву. Или за границу. Или даже к мужу на Кавказ. Неоднократно я бралась за решительное письмо к НЕМУ – но всякий раз у меня недоставало сил и решимости, чтобы навсегда покончить с нашей связью и приостановить собственное грехопадение. Тщетно. Я так и не смогла дописать до конца свое холодное послание. Многажды принималась – и рвала на мелкие кусочки.
А потом Е.О. снова явился ко мне. Я была решительна, холодна и хотела с ним объясниться – но ОН… Он опять перехитрил меня – своею лаской, сладкими речами… Снова последовали уговоры, блистающие взоры и нежные прикосновения… И они опять оказались сильней, чем моя добродетель: угрызений совести, стойкости и сознания собственной греховности. И вновь, как в первый раз, я замерла в его объятиях и на меня обрушился фейерверк радости и водопад чувств…
3-е письмо Онегина Татьяне. Санкт-Петербург, 22 мая 1825 года
Дорогая Татьяна Дмитриевна!
За прошедшее время вы стали мне так близки, так дороги, что я не могу представить своей жизни без вас – или вдали от вас. Я каждый день молю Бога, чтобы ваш супруг как можно долее не возвращался. Истинное мое наслаждение: говорить с вами, понимать вас, думать о вас. Мое сердце и моя жизнь переполнены вами, и я живу только ради вас.
Сегодня я хотел бы вам открыться. Я полагаю, что пришло время поведать вам тайну, которая мучает меня вот уже четыре года. Моя – да и ваша – судьба раскололась на две половины в тот момент, когда на злосчастной дуэли был убит мой бедный юный друг. Мы с вами расстались; я отправился в странствие, вы вышли замуж. И с тех пор не было ни единого дня, когда б я ни спросил у себя: «Почему же так вышло?» Не сомневаюсь, что и вы, в свою очередь, задавали себе вопрос: «Зачем же он, несчастный, убил Ленского?»
Но правда заключается в том, моя возлюбленная Таня, что Я ЕГО НЕ УБИВАЛ.
«Как?! – воскликнете вы пораженно. – Как может быть такое? Кто же тогда это сделал?!» Я отвечу вам: не знаю. И не пойму, как это случилось.
Дело в том, что я стрелял в то утро НЕ ВО ВЛАДИМИРА.
За эти годы не раз и не два я обращался в памяти к событиям того злополучнейшего утра четырнадцатого января – к нашей дуэли.
Сначала, вечером, предшествовавшим поединку, я надеялся и предполагал, что утром, когда мы съедемся в условленном месте у мельницы, я, пренебрегая мнением Зарецкого и прочих соседей, принесу Ленскому свои извинения. Он их примет, тем и окончится дело. Однако вышло так, что на поединок я опоздал.
Произошла престраннейшая история! Ведь тогда я стрелялся далеко не впервые в своей жизни. И всякий раз перед дуэлью для меня составляло трудность смежить глаза хотя бы на минуту – настолько бывали напряжены все мои нервы. Однако в тот раз, в ночь перед схваткой с бедным поэтом, я мало того что прекраснейшим образом заснул – так еще и не пробудился вовремя и прибыл на место поединка едва ли не с двухчасовым опозданием! Когда я увидел в то утро Владимира, изрядно замерзшего, рядом с надменным Зарецким, я понял, что своей задержкой невольно нанес юноше новое оскорбление. Идея просить пред ним прощения оставила меня – по причине хотя бы того, что после моего афронта извинение мое вряд ли бы он принял. Я понял, что поединок все-таки должен состояться – однако в мои намерения нисколько не входило убийство В.Л. В моей голове тогда вихрем пронеслись мысли: что же мне делать? Картинно выстрелить на воздух? Но кто знает: может, мой раздосадованный друг не воспримет великодушного поступка, и после того, как я впустую разряжу «лепаж», выстрелит, в свою очередь, мне прямо в грудь? Я не хотел умирать столь глупо!
И тогда, в одно мгновение, я решил иначе: я нажму спусковой курок первым – однако целить буду не в юношу, а поверх его головы. Пуля пройдет с ним рядом, выстрел его ошеломит; клубы сгоревшего пороха на минуту скроют меня из виду. Эти обстоятельства уж помешают моему бедному другу, даже если он захочет, попасть в меня, как в неподвижную мишень.
И вот мы, по команде Зарецкого, стали сходиться. Возможно, вы, княгиня, слышали толки о том, что я стреляю не худо. Да, я промаха в карту на десяти шагах не дам – разумеется, из знакомых пистолетов. Вот и в тот раз: если уж намеревался я целить поверх головы Владимира – туда и бил, и могу поклясться, что рука моя не дрогнула. Каково же было мое ошеломление, когда в тот миг бедный Ленский стал клониться и упал на снег! Кровь потекла из отверстой раны в его груди! Но, клянусь вам, княгиня! Я туда не стрелял! И я не мог попасть ему в грудь случайно!
В тот момент я не думал, что… Слишком уж поразила меня неожиданная гибель Владимира. Но после… Множество раз, едва ли не каждый день, миновавший с тех пор, проглядывал я в своей памяти картины той минуты. И мне стало казаться, что, когда стрелял я, от старой мельницы, находившейся у меня за спиной, я УСЛЫШАЛ ДРУГОЙ ВЫСТРЕЛ! И даже увидел боковым зрением нечто похожее на клубы порохового дыма, вырвавшиеся из окна сооружения!
