Анна и Сергей Литвиновы - Та самая Татьяна
Что ж! Довольно скоро придет пора, когда и наше время, семидесятые годы девятнадцатого века, станет историей – и будущие поколения возьмутся оценивать, какими они были: благодатными? Мрачными? Плодотворными? Увы, не нам судить.
Я же обращаюсь к милому моему сердцу времени: годам двадцатым. Дайте руку, мой читатель, и, с помощью подлинных документов, совершим путешествие в наше общее и столь прекрасное (не устаю вздыхать я) прошлое.
Теперь же я выпускаю эти занимательные документы на суд читателей, этим и ограничивается скромная моя роль.
Барон Аркадий фон Шиншиллинг.
* * *Санкт Петербург, 8 марта 1825 года
Дорогая моя Татьяна!
Я посылаю это письмо с верным человеком, который скорее умрет, чем передаст его в неположенные руки, поэтому не беспокойтесь, что выражения моих чувств попадут на глаза людям, которым ведать о них ненадобно.
Итак, вы восхищаетесь тактом и великодушием вашего супруга, которые он проявил в тот вечер: он-де видел – не мог не видеть! – меня у ваших ног, однако ни словом, ни жестом не выказал своего неудовольствия. Он не прислал мне вызов, не устроил вам сцену, не стал упрекать вас или пенять на ваше поведение. Какой благородный человек, восклицаете вы! И я повторяю, не могу не повторить этого за вами: ах, как он великодушен! Как мил! Как широки его взгляды!
Он всем хорош – почему же не я нахожусь на его месте?! Почему он (а не я!) имеет право при всех говорить вам «ты»?! Почему он (но не я!) может открыто (а не украдкой), с небрежностью пресыщенного султана, целовать вам руку? Почему он может все – а я ничего?! Ему разрешена даже такая малость, воспрещенная мне, как касаться губами края вашей одежды! Но между прочим: часто ли вообще ваш супруг целует край вашего платья – как это делал я в тот вечер? Часто ли вы видели его у ваших ног? Нет? Отчего же он, безумец, не предается этому занятию бесконечно – как делал бы я, получив подобное соизволение?!
Он не влюблен в вас – в том и разница! Да и не любил никогда, добавлю я. Мне, человеку постороннему, хотя и родственнику (к счастью, дальнему) вашего супруга, это настолько же очевидно, как то, что Земля вращается вокруг Солнца, а после ночи непременно бывает рассвет. Вы для него – генерала, любимца двора, немолодого уже человека – блестящая партия. (А он все равно недостоин вас, хочется воскликнуть мне.) Свою гордость от того, что вы так красивы и умны, он принимает за любовь; свою привычку к спокойной, размеренной жизни – за верность. Он не хочет ничего менять – и не захочет никогда. Потому и делает вид, что не заметил меня у ваших ног. Потому и не стал вызывать меня. И даже не пустился с вами в объяснения. Он привык к тепло-хладному течению жизни. Его все устраивает. И даже если б я и вправду был вашим любовником… – не могу даже выговорить вслух эту мысль, меня сотрясает дрожь от своей фантазии: о, неужели?! Неужели это может оказаться реальностью?! Так вот, если бы исполнилась моя самая заветная мечта, вы бы стали моей… И он вдруг узнал об этом… Вряд ли даже тогда ему пришлась бы по душе мысль о каких бы то ни было переменах. Для него любые изменения – к худшему.
Вы, дорогая княгиня, можете воскликнуть: какая дерзость с моей стороны судить об этом! Да, на поверхностный взгляд сие выглядит непозволительно. Но я считаю, что имею право рассуждать. Мое право, оно – самое священное, которое только может быть, потому что это – право любви. Да, я люблю вас! Люблю пылко, как пятнадцатилетний мальчик, но и преданно, как человек, много повидавший и переживший. Я люблю вас страстно – как путник, заплутавший в пустыне, любит воду во вдруг открывшемся ему оазисе; но я люблю вас также и сдержанно, чтобы ни одним жестом, движением или словом не потревожить и не обременить вас. Я люблю вас преданно – как верный раб обожает своего господина, но и непокорно – потому что не могу мириться с тем, что вы отданы другому и собираетесь провести рядом с ним весь ваш век.
Полно! Мы оба знаем: мы уготованы друг другу. Какие бы препятствия ни вставали между нами – в виде вашего мужа или вашего же чувства долга, которое диктует вам необходимость быть холодной со мной, – все они, рано или поздно, падут. Мы с вами будем вместе. Мы должны быть вместе. Нет ничего, чего бы я желал с большей силою!
Я прошу вас! Я умоляю – о свидании. Раз Фортуна не благоприятствует нам в том, чтобы наши встречи были открытыми, пусть они покуда будут тайными. Нам с вами нечего стыдиться! Любовь – это чувство, которое способно искупить все то потаенное, что совершается во славу ее.
Я знаю, что ваш супруг в среду отправляется на Кавказ с поручением от императора. Дозвольте – я приду к вам. Я не могу дождаться момента, чтобы оказаться рядом с вами.
Я не говорю: прощайте. Рядом с вашим именем не должно звучать столь жестокое и категоричное слово. До свидания, шепчу я, до нашего с вами свидания.
Вечно любящий вас Е.О.
Из журнала княгини N: Санкт-Петербург, 22 апреля 1825 года
…Я не сдалась его притязаниям. Я сопротивлялась его настойчивости – и своим чувствам, – но они, взятые вместе, оказались выше меня. Я – уступила. В моей душе еще блуждала надежда на то, что, когда любовный порыв с его стороны будет удовлетворен, а я увижу ЕГО во всей наготе притязаний, чувство, о котором он столь возвышенно говорил, отступит. Что его высокая любовь не выдержит неизбежного столкновения с несовершенством человеческой плоти. Но в то же время бесенята желания нашептывали мне совет попробовать и отдаться – впервые в моей жизни – порыву любви. И это случилось.
…Наверное, опрометчиво и неосторожно с моей стороны вести столь откровенные записи. Однако я знаю своего мужа, он благородный человек, к тому же и впрямь, прав Е.О., его собственное спокойствие ему весьма дорого. Поэтому я ни секунды не сомневаюсь, что без моего позволения он не прочтет ни одной строки, написанной моею рукой, – даже если я положу журнал раскрытым на самой тайной странице на стол в его кабинете. Я так и вижу, как супруг протянет мне с оттенком брезгливости, словно бы речь шла о дезабилье, мою сафьяновую тетрадь: «Возьмите, мадам, вы забыли у меня ЭТО…»
Что касается возможных будущих читателей, моих потомков, – меня не слишком волнует их мнение. К тому же я надеюсь, что Господь не пошлет мне внезапной смерти, у меня достанет времени подготовиться к самому последнему акту в пьесе моей жизни, и я успею уничтожить неподобающие записи.
Итак, еще в марте свершилось то, о чем я грезила в своей девичьей спальне: я, наконец, увидела ЕГО у своих ног. Все мое самолюбие было удовлетворено. Все страдания по поводу Е.О. забыты. Меня преисполнило торжество, какого в жизни я еще не испытывала. Если бы Господь в ту минуту призвал меня к себе, я бы ушла из мира с радостью и со вздохом удовлетворения на устах – моя самая главная мечта свершилась! Но человек – существо слабое и несовершенное. И, по его слабости, ему всегда хочется большего. И даже после наиболее яркого момента судьбы он жаждет получать все новые эмоции. Новые и – увы нам, слабым! – более яркие.
В тот вечер я должна была изъясниться с ним. И хотя сердце мое кричало: «Ты – мой! Я – твоя навеки!» – я ответила ему только то, что могла в своем статусе. Я сказала, что раз несчастливая Судьба или Рок отдали меня не ему и выбор тот скреплен на Небесах, то мой союз с мужем нерушим и вечен, до гробовой доски, а также за нею. И я не могу унизить своего супруга и себя самое своей неверностью. Тогда ОН стал умолять, целовать мои колена…
Однако в тот момент возвратился, бренча шпорами, мой супруг. Бедный Е.О. еле успел подскочить на ноги. Не знаю, видел ли мой благоверный мизансцену с НИМ у моих колен? Не знаю, заметил ли следы волнения на моем и ЕГО лице? Мне казалось, не усмотреть этого трудно, я едва владела собой. Е.О. также был взволнован и едва мог успокоить свое дыхание. Грудь его вздымалась, очи блистали, волосы были растрепаны. Но мой супруг, истинный образчик настоящего английского джентльменства, не повел даже бровью. Он поцеловал мне руку и завел спокойный разговор с гостем о новостях двора. Потом они прошли в гостиную выпить рюмку ликера и выкурить сигару.
И пусть ОН считает, что моему супругу важнее собственное спокойствие, я все равно благодарна мужу за то, что он не стал углублять неловкость и педалировать случившееся. При том волнении, в коем пребывали мы с Е.О., и я, и он могли бы натворить глупостей, не окажись в тот момент мой супруг столь учтив, хладнокровен и преисполнен достоинства. Он и впоследствии ни словом, ни жестом не выказал своего неудовольствия, не сделал мне сцены, не высказал упрека. И я ему безмерно за то благодарна.
Уже одной той сценой, видом Е.О. у своих ног, я была полностью, до краев удовлетворена и в ту ночь заснула так глубоко, так сладко, как не засыпала со времен, когда была девочкой. Ах, если бы все на том кончилось! Если бы Е.О. покинул меня в тот момент – навсегда! Если б у него достало смелости и благородства уехать куда угодно: за границу, в деревню, в новые свои странствия! Да, вы можете назвать желание, которое я испытывала в тот момент, эгоистичным, но я чувствовала, что получила от НЕГО уже все, чего только хотела, все, что он мне мог дать! Видеть распластанным у собственных ног того, перед кем ты сама мысленно не раз склонялась в мольбах, – разве это не величайшее счастье для самолюбия?!
