Эрик Аксл Сунд - Подсказки пифии
– Почему ты не хочешь рассказывать? – спросила наконец София.
Все стало ясно в тот момент, когда она уронила ее на пол.
Да забудь же ее. Забудь Мадлен. Она просто яйцо в голубой пижаме.
– А что мне говорить? – Виктория почувствовала, как внутри закипает освобождающая злость. Лучше, чем тревога, лучше, чем стыд. – Эти суки стащили моего ребенка. Накачали меня наркотиками, приволокли к какому-то коновалу из копенгагенской больницы и заставили подписать гору бумажек. Вигго все это устроил. Бумагу, что в Швеции меня признали недееспособной, бумагу, что Бенгт – мой опекун, бумагу, что ребенок родился на четыре недели раньше срока, то есть до моего совершеннолетия. Обеспечили себе двойную защиту со всех сторон этими бумажками. Если бы я стала утверждать, что была совершеннолетней, когда родила ребенка, – у них есть бумажка о моей недееспособности. Если бы я посмела утверждать, что Мадлен родилась в день, когда она родилась на самом деле, они бы помахали другой, где сказано – она родилась на четыре недели раньше, когда я была еще несовершеннолетней. Все эти херовы бумажки исчерканы чудными авторитетными фамилиями, которые никто не поставил бы под сомнение. Теперь я совершеннолетняя, и по документам тоже, но совершеннолетней я не была и тогда, когда родился ребенок. Тогда я была психически больной и невменяемой. К тому же по их бумажкам мне было семнадцать, а не восемнадцать – это просто безопасности ради.
– Что ты говоришь? – София изумленно смотрела на нее. – Тебя вынудили отдать ребенка?
Не знаю, подумала Виктория.
Она была пассивной, и в определенной степени ей следовало винить саму себя. Но ее сопротивление тогда сломили почти полностью.
– В общем, да, – сказала она, помолчав. – Но сейчас это не имеет значения. На фиг не нужно. На их стороне были юристы, а я хочу просто все забыть. Забыть проклятую девчонку.
Все, о чем она просила, – это увидеть ребенка еще раз. Этого ей не позволили, но когда она сделала это, сама отыскала свою девочку, нашла приемную семью – шикарную семью Шведа в шикарном доме в Копенгагене, – она просто уронила девочку на пол.
Разумеется, она была недостаточно зрелой, чтобы иметь ребенка.
Недостаточно зрелой, даже чтобы удержать его. Может быть, она уронила его нарочно.
Перестань, сейчас же перестань думать об этом. Но перестать думать не получалось.
Девочка была настолько непропорциональна, что перевесилась на сторону, когда ее подняли, голова оказалась слишком большой по сравнению с телом. Ей повезло, что череп не треснул, как яйцо, когда стукнулся о безупречный мрамор, даже кровь не пошла, только глухой стук, потому что кости черепа еще не затвердели. Сейчас она, конечно, скажет, что тоже была юной девочкой, неспособной отвечать за себя и свои действия, так что даже хорошо, что она подписала все эти бумаги…
– Виктория? – Голос Софии донесся как будто издалека и повторил: – Виктория? Что с тобой?
Викторию трясло, щеки горели. Комната оказалась очень далеко, а потом вдруг – очень близко, словно ее глаза были камерой, сменившей фокусное расстояние с телеобъектива на широкоугольный формат всего за несколько секунд.
Вот дерьмо, подумала она, сообразив, что сидит и плачет, как дитя, несовершеннолетнее и невменяемое.
“Надеюсь, ты сможешь жить со своими воспоминаниями” – были последние слова, сказанные Софией. Виктория не оглянулась, идя по гравийной дорожке к автобусной остановке, и осень медленно подкрадывалась к ней по кронам деревьев.
Жить с моими воспоминаниями? Да как, мать твою, я могу жить с ними?
Они уйдут, и именно ты, София Цеттерлунд, поможешь мне в этом. Но я должна забыть тебя тоже, и как же мне это сделать?
Если бы ты только знала, что я сделала.
Я украла твое имя.
Когда Виктория несколько дней назад заполняла документы на защиту персональных данных, тех, которые должны были подтвердить и которые сейчас находились в суде Накки, она думала, что за решением о новом имени стоит что-то еще, что вместе с новым личным номером ей дадут новую личность. Но в нижней строчке одного из документов были три пустые рамки, которые надо было заполнить по собственному усмотрению – имя, фамилия и возможное второе имя.
Все надо было просто выдумать.
Недолго думая, она написала в первой графе “София”, следующую пропустила, так как не знала второго имени Софии, если оно у нее и было, а в третьей написала “Цеттерлунд”.
Еще до того, как нотариус принес документы, она принялась осваивать новую подпись.
Виктория села на лавку и стала ждать автобуса, который увезет ее в город, к новой жизни.
Она включила плеер, нажала кнопку воспроизведения.
Walk in silence, don’t turn away in silence. Your confusion, my illusion, worn like a mask of selfhate, confronts and then dies. Don’t walk away[34].
Harvest Home
Теперь она вспомнила все. Встречи с Софией, медицинский осмотр в больнице Накки.
Еще она вспомнила Ларса Миккельсена. Он отвечал за полицейскую часть обследования Виктории и помог ей получить новое имя.
С тех пор она не встречала Миккельсена, но когда Карла Лундстрёма подвергли психиатрической экспертизе, они пару раз говорили по телефону. И ничего больше.
Двадцать лет назад он был другом Виктории и, как и Глаза, стоял на ее стороне, он был союзником, и сейчас она чувствовала огромную благодарность за это.
Ее очищение, ее исцеление вошло в следующую фазу. Она начинает привыкать к новым воспоминаниям и реагирует на них уже не так остро.
Слева от входа они нашли свободный столик у окна. Усевшись, Жанетт указала на привинченную над диваном латунную табличку:
– “Уголок Май”?
– Май Шёваль, – рассеянно ответила София. Она знала, что писательница почти ежедневно приходит в этот ресторанчик пообедать и выпить один-два бокала вина.
Я должна найти Софию, подумала она. И как можно скорее. Может, ей известно о Мадлен больше, чем мне? И может быть, встретившись с ней, я вспомню и другое?
Голландец, владелец кабачка, и его жена-шведка подошли к столику, поздоровались, протянули меню.
– Это твое место, так что ты и заказывай, – улыбнулась Жанетт.
– Тогда возьмем по пинте “Гиннесса” и по куску пирога с сыром.
Владелец отметил, что они сделали хороший выбор. Пока они ждали заказанного, Жанетт сообщила, что у Юхана появилась подружка.
София улыбнулась рассказу Жанетт о том, как Юхан встретил в школе девочку с темными растрепанными волосами.
Задавая вопросы, София вскоре заметила, что разговор ведет она, но что думает при этом Виктория. Ей не нужно было принимать участие в разговоре, он направлял себя сам, слова и мысли шли синхронно – удивительное переживание. Словно у Софии было два мозга.
Хозяин принес пиво, и Жанетт переключилась на Оке и Юхана, сказав, что ждет сообщения. Муж с сыном уже должны быть в лондонском отеле. София сказала, что тревожиться не о чем, просто они провели чуть больше времени в аэропорту.
София разговаривала с Жанетт, а Виктория думала о своей дочери.
Скоро пришел повар с двумя тарелками. Он хромал и гримасничал от боли, казалось, каждый шаг причинял ему мучения и он ожидал сочувствия.
– Бедренные суставы, – пожаловался он. – Хрящи стерлись после стольких лет на кухне. И теперь кость касается кости.
София выразила сочувствие, повар глянул на нее, пожелал им приятного аппетита и захромал обратно на кухню.
Виктория задумалась, не пришла ли ее очередь умереть. В живых остались только она и Аннет.
И Вигго Дюрер, этот загадочный и вечно ускользающий человек, про которого, казалось, никто не знал, кто он и чем занимается. Никто, кроме нее.
Состояние синхронизации внезапно оборвалось. София снова полностью сосредоточилась на Жанетт и почувствовала, что готова говорить о психологическом профиле преступника. Однако с теориями о кастрации и каннибализме она собиралась повременить, пока еда на столе.
Лучше начать с позора и желания убийцы быть увиденным.
София огляделась. Ближайший к ним столик пуст, и никто не услышит их разговора.
– Мне кажется, я кое до чего додумалась, насчет убийцы мальчиков-иммигрантов, – сказала она, когда Жанетт приступила к еде. – Я могу ошибаться, но, по-моему, кое-что важное насчет психики преступника мы упустили.
– О’кей?.. – Жанетт с интересом поглядела на нее.
– Я думаю, что эта необычная комбинация кастрации и бальзамирования на самом деле вполне укладывается в логику преступника. Юность мальчиков благодаря бальзамированию сохраняется навсегда. Убийца видит себя художником, и трупы – его автопортрет. Это серия работ, где главный мотив – человек стыдится своей сексуальности. Он хочет показать, кто он, и отсутствие полового органа подчеркивает это.
