Ольга Играева - Как загасить звезду
— Не скажи. Оборотистый человек найдет тысячу способов использовать эту запись. Например, можно предложить купить ее самому Абдулову. Сколько он, по-твоему, может выложить за пленку? Он человек богатый, это всей Москве известно.
— Банальное вымогательство? — разочаровалась Надежда. — Думаете, здесь действуют обыкновенные бандиты? А Соловей — сообщница каких-нибудь солнцевских или орудие в их руках? А скажите, зачем Абдулову платить? Легче объявить запись компиляцией, фальшивкой, монтажом… А можно и не объявлять.
— Как это? А огласка?
— Шеф, вы не знаете психологии этих ребят с телевидения! — рассмеялась Надежда (после похода в «Останкино» на допросы репортеров она, кажется, возомнила себя специалисткой по СМИ). — Огласка — это по-вашему позор, а по-ихнему это реклама. Канала, передачи, журналиста… Абдулов — не политик, ему это не повредит. Это где-нибудь в Америке ханжеское население возмутится такими сюжетами, а у нас публика с удовольствием примет к сведению, что телезвезда трахает другую телезвезду. Еще и скажет: молодец мужик! На все у него сил хватает — и на жену, и на любовницу!
Интересно рассуждала Надежда.
— Можно показать запись руководителю канала Кечину, — продолжил Костов. — Тот, проинформировала меня Марфа Просина, известный ханжа, и не исключено, что после такого он выгонит Абдулова в три шеи. А кому-то, кто мечтает занять место Абдулова, этого только и надо. Можно — если допустить, что речь идет об интригах очень серьезного масштаба, скажем, о намерении кого-либо дискредитировать или свалить Огульновского, — разослать запись по конкурирующим каналам с соответствующими пояснениями… Отправить ее в Министерство печати. Магнат давно раздражает власти своими политическими провокациями, которые чаще всего организует через авторскую программу Абдулова «Вызов времени». Кремлю, утверждают эксперты (в голове Костова мимолетно возник образ главного «эксперта» — бывшей любовницы Ирины), достаточно ничтожной зацепки, чтобы устроить последний решительный накат на канал… В конце концов нечто подобное можно — вернее, можно было — просто показать Олегу Лосскому, чтобы открыть ему глаза на «девушку его мечты»… Все зависит от целей и амбиций шантажиста. От уровня его запросов.
— Слишком все это сложно, — продолжала сомневаться Надежда. — А нет у вас ощущения, что эти трое нас разыграли? Специально подстроили съемку сцены секса с мордобоем, чтобы оправдать царапины на щеках Абдулова? И Соловей в сговоре…
Костов скривился:
— Это еще сложнее.
— В общем, как я понимаю, — подытожила Надежда, — нам нужна Алена Соловей. Кстати, шеф, помните, на вороте рубашки Лосского — той, которая была на нем в день убийства и которую мы отправляли на экспертизу, — на вороте был обнаружен след от губной помады… Я изъяла помаду у двух лиц…
Договорить Надежда не успела.
— Что-что? — встрепенулся Костов. — Что-то я не помню, чтобы ты показывала мне какие-то протоколы изъятия.
— К чему лишняя бюрократия? — беспечно пожала плечами Надежда. — Они даже не заметили.
— Ты с ума сошла! — заорал Костов, схватившись за голову. — Ты хочешь сказать, что просто у кого-то украла помаду? Объяснительную пиши! Ты представляешь, что сделает прокурор, если кто-нибудь из них на тебя пожалуется! Ты не только себя подставляешь! Ну, что мне с тобой делать? Я твоему Андантинову мозги вправлю — пусть тебя лучше воспитывает, если ты сама ни черта не соображаешь!
— Антон Сергеич! — заныла Надежда. — Я же для дела… Я помаду вообще не употребляю. И кто про это узнает? Мы же никому не скажем. И только для сведения — в качестве улики использовать не будем.
— У кого помаду-то… взяла?
— У Соловей и у Соховой…
— Ладно, насчет объяснительной я погорячился. А как ты ее на экспертизу отдала без документов?
Надежда отвела глаза в сторону.
— Есть способ — я и вас потом научу.
Костов покачал головой — ну и подчиненная! Такая и сейфы в банках научит его вскрывать «ради дела».
— Ну, и что там с помадой?
— След на рубашке Лосского оставлен помадой, которой пользуется Алена Соловей, — провозгласила Надежда и с удовольствием увидела ошарашенную физиономию шефа.
— Все это очень хорошо, — через несколько секунд заговорил Костов задумчиво. — Твоя идея о том, что нам нужна Соловей, достойна некоторого внимания. Представь, она и мне пришла в голову. Я узнавал в «Останкино», как можно найти Соловей. Так вот, она работает по неделям. Неделю ведет «Культурные новости» по три выпуска в день, потом — неделя отдыха. У нее сейчас свободные дни, но дома ее нет — ей много раз пытались дозвониться, та же Марфа Просина. Соловей пропала, будто вовсе не бывала. Отсутствует. Исчезла.
— Вот это да! — невольно ахнула восхищенная Надежда. Шеф, которого, как она надеялась, надолго озадачила своим сообщением о помаде, опять «смеялся последним».
Все вызывало тошноту. Пока Абдулова вели по коридорам Бутырки на выход, открывали скрежещущие двери, заводили в тесные грязные каморки (здесь даже кабинет начальника тюрьмы производил впечатление темного запущенного безнадежного места), оформляли документы, выдавали ему по описи его вещи, он боялся одного — вдруг весть о его освобождении под подписку о невыезде окажется шуткой ментов. И перед последним шагом в светлый проем двери, ведущей на улицу, на последнем рубеже, отделяющем его от привычного комфортного и беззаботного мира, на его пути вдруг возникнет зловещая фигура. Он видел ее воочию. Огромный темный силуэт, лица не разглядеть, да и не в лице дело. Главное — вытянутая вперед, прямо ему под нос, рука с мятым ордером. Именно мятым — здесь все несвежее, мятое, замусоленное, затертое, продавленное, гниющее… Абдулов аж передернулся. Что за зловещая фигура? «Не знаю, — бормотал про себя Абдулов. — Опер, или прокурор, или начальник СИЗО, либо его замполит…» Лицо у Абдулова было угрюмое, сосредоточенное, заторможенное — от внутреннего напряжения, от ожидания дурного и от надежды на хорошее. Офицер, ведущий его на выход, на чьи шутки-прибаутки Абдулов реагировал тупо и вяло, про себя удивлялся: «Чего дуется, как мышь на крупу? Радоваться должен, что освобождают…»
Эти запахи, эти краски, эти звуки будут теперь сниться и мерещиться ему до самой смерти. Шибает в нос запах влажной заплесневелой штукатурки — она кусками отваливается по углам камер и коридоров, сохнущего в камерах под потолком зэковского серого белья, омерзительный запах общепита, которым тянет с тюремной кухни. Этот запах общепита не спутаешь ни с чем. Ни в полуразрушенной коммунальной «хрущобе», ни в привокзальном ресторане, ни в третьесортном кабаке, нигде вы больше не ощутите этого неописуемого советского аромата — сырого, казенного, дешевого. И бесконечный запах дрянного курева — «Дымка», «Примы». В тюрьме смолят все. Абдулов, бросивший курить полгода назад по настоянию врачей и жены, задымил здесь снова. Нина прямо в день ареста передала по его просьбе в камеру блок его любимых «Мальборо».
Краски под стать запахам. Самая распространенная — темно-грязно-зеленая и темно-свинцовая, пол — выцветший желтый, черный по углам и на стыках. Настенный кафель весь в трещинах. Все облезлое. Заржавленные трубы текут. Эмаль потрескавшаяся, побитая, истертая до чугуна. Звуки — лязг и скрежет, шарканье, гомон в перенаселенных камерах, где на многоярусных нарах, на полу сидят люди, режутся в карты под висящими на веревках мокрыми тряпками, молятся, точат лясы, выясняют отношения.
Абдулову повезло — он сидел в четырехместной камере в приличной компании. Его соседями по нарам были фальшивомонетчик, растратчик и валютный мошенник. Вернее, не повезло, а… Администрация тюрьмы, замученная прессой, осаждавшей ее все два дня, что известный журналист провел под крышей вверенного ей заведения, на всякий пожарный случай позаботилась о более или менее сносных условиях содержания Абдулова. Он подозревал, что и СВЕРХУ они получили те же указания — чересчур его не прессовать.
Абдулов и не думал хорохориться. Тюрьма даже в таких привилегированных условиях, которые ему обеспечили хлопоты коллег-журналистов и зубров-адвокатов Огульновского, была шоком, ужасом, кошмарным видением, абсурдом. Четыре стены, две двухъярусные койки в пространстве три на два метра, тупое бездвижное, бездеятельное сидение наедине со своими мыслями, со своим изумлением — как так можно меня? МЕНЯ?
Его поражала мысль — ведь все это существует в двух шагах от нормальной человеческой жизни, в центре Москвы. В двух шагах от его удобного кабинета в «Останкино», от его просторной шикарной квартиры в Замоскворечье, от его джакузи, от полов с подогревом в ванной…
…Лежа в просторной, благоухающей, наполненной пеной ванне, Абдулов почувствовал, что только теперь начинает отходить. Он лежал без движения, наслаждаясь покоем, комфортом и негой во всех членах, глядя на кремового цвета подвесные потолки с шестью светильниками. «Слишком яркие, — подумал он. — Режут глаза». Впервые за последние дни вспомнилось об Алине. «Я виноват перед ней?» — задал он себе ясный бестрепетный вопрос и не нашел ответа.
