Ольга Играева - Как загасить звезду
— Ну вот, вы теперь считаете нас какими-то монстрами… А девушке только лучше, ее избавили от тяжкого бремени выбора! Она, бедная, никак не могла решить — Абдулов или Лосский? Лосский или Абдулов? Измучилась вся, с лица спала, сама на себя в последнее время была не похожа. Они же, девицы, сами не знают, чего хотят! Путаются, мечутся, головка у них задурена. Один — молодой, красивый и небогатый. Другой — немолодой, когда-то красивый, зато богатый и телезвезда. Тут кто угодно растеряется при выборе. Ужас, как я за Алинку переживал! Я бы на ее месте никогда не смог выбрать… Вот вы кого бы выбрали? Не знаете — то-то. Пари держу, Алинка мечтала, чтобы как-нибудь все разрешилось само собой, без ее воли. Она ведь девушка порядочная, ей эта ситуация — жить сразу с двумя мужиками — тоже в тягость. А что, плохо ей, что ли, с Абдуловым будет? Он бабки за нее выложил — теперь больше ценить станет! За свои-то, за кровные! Мы же о ней думали, исключительно о ее интересах пеклись…
Рассуждая, Ицкович жестикулировал, кивал в такт собственным словам, хватал Костова за рукав, призывая его разделить с ним тревогу и печаль по поводу бедняжки Соховой, которая, по его мысли, страдала от неспособности выбрать между Абдуловым и Лосским. Стреляющие глазки, и длинный нос, и втянутая в плечи шея как бы спрашивали Костова: «Разве я не прав?» — и сами же убежденно отвечали: «Я только во благо!» Детский цинизм Ицковича и впрямь не подлежал никакому осуждению.
— Послушай. — Внезапно Костову пришла в голову мысль спросить Ицковича еще кое о чем. — А ты случайно не в курсе этой истории с завещанием?
— В курсе, в курсе, — радостно закивал Ицкович. — Забавно все получилось. Я, кстати, хотел потом этот вопрос с Олежкой поднять — спросить, не хочет ли он переписать завещание. Он был человек непрактичный, вот я и хотел его надоумить. Он, наверное, вообще не взял в голову, что подписал самое настоящее действующее завещание, думал, что шутка. А там, глядишь, он вообще доверил бы мне вести его дела… За жалованье, разумеется.
— Алина подбивала его оставить ей наследство?
— Нет, совершенно точно — нет. Сюжет возник внезапно, как озарение, в ходе съемки у Абдулова, и никто, кстати сказать, — вот вам еще доказательство, что никакой преднамеренности не было, — не говорил, не намекал, не диктовал Олежке, чье имя туда вписать. Ему, должно быть, тогда самому показалось, что это красиво, по-рыцарски — оставить все возлюбленной… Не думаю, что он осознавал практические последствия этого шага. Он, мне кажется, воображал себя в этот момент героем какого-то романа. Кавалером де Грие. Кто бы мог подумать, что через полгода они с Абдуловым заключат сделку…
Костов пристально, очень пристально смотрел на оживленного Витасика. Он хотел задать еще один вопрос, но боялся спугнуть Ицковича. Почему-то казалось, что, несмотря на легкость, с какой Ицкович пошел на разговор, на этот вопрос он может не ответить, затаиться. Почему-то казалось, что в его ответе — при условии, что он не соврет, ничего не исказит, — может крыться ключ к этому убийству, к этой смерти.
— Там, — Костов придвинулся ближе к Ицковичу, — была еще какая-то расписка… Только не говори, что не помнишь. Пари держу, при твоей дальновидности и предприимчивости ты не только ее видел, но и, скорее всего, черновичок к рукам прибрал — на всякий случай сохранить на те времена, когда ты будешь вести дела у Лосского… Никто внимания не обратил на скомканную бумажку, а ты поднял.
Ицковичу дернуться было некуда. Костов нависал над ним неприятной громадой, давил, вот-вот расплющит субтильного брюнетика. Ицкович торкнулся налево-направо, пытаясь вырваться, но не преуспел даже в том, чтобы заглянуть за плечо мента.
— Ну, — сдался он и забегал глазами. — Прибрал… Чего захламлять студию? Я машинально…
— Похвальная любовь к чистоте, — подбодрил его Костов. — Чье имя стояло в расписке?
Ицкович пожал плечами — мол, если угодно, пожалуйста, скажу. Не секрет.
— Некоего Иванова С.Э.
— Кто это?
— Понятия не имею.
Ицкович наконец с трудом протиснулся через узкое пространство между круглым столиком и стенкой, у которой стоял фургон с сосисками, и оказался «на свободе», ускользнул от Костова. Он, явно испытывая облегчение, расположился теперь как раз напротив опера.
— Понятию не имею, — пожал он плечами. — Вы мне льстите, если полагаете, что я всеобщий конфидент. Я только учусь…
Последний удар по «абдуловской» версии в этот день нанесла Марфа — все как сговорились.
После просмотра видеосюжета, изъятого Марфой у Мешалкина и Дмитренко, Костов задумался. Он пытался отвлечься от типично мужских мыслей и ассоциаций, которые оккупировали его голову после увиденного, — о том, что мужские достоинства Абдулова не очень-то впечатляют, чего только Алина в нем нашла? Обрюзгший телезвезда слишком уж по-хозяйски вел себя с девушкой, Алина достойна лучшего… Нет-нет, главное не в этом. Вот в чем: правду сказала Алина. На пленке прекрасно видно, как она ногтями прохаживалась по физиономии Абдулова… Значит, царапины появились позже и не от Лосского, который покорябал убийцу в предсмертном усилии избежать полета с шестнадцатого этажа. Точнее, могли появиться позже и не от Лосского.
— Ну, и что бы это, по-вашему, значило? — спросил он у Марфы. Ее облик, кстати, почти на сто процентов оправдал его фантазии — круглолицая, с пышными, зачесанными назад длинными волосами, невысокая, коренастенькая, с высоко открытыми крепенькими ногами. Она смотрела на Костова как на идиота.
— А вы сами не видите, что это значит? Мужчина и женщина, оставшись наедине…
— Ну, это понятно, — прервал ее опер. — С такими ситуациями я знаком, и даже не понаслышке. Я о другом. Скрытая камера, момент интимного свидания. Кстати, судя по контексту, любовники его не планировали… В общем, такое впечатление, что в этот раз все между Абдуловым и Соховой произошло спонтанно. Кто сделал эту запись и зачем?
— А вот это очень интересно, — согласилась Марфа. — Эту запись сделали двое наших штатных операторов Мешалкин и Дмитренко. Кроме них и меня, а теперь и вас, ее никто больше не видел. А что касается заказчика, то это еще интересней… Да, копий они сделать не успели, и я из них вырвала клятву, что они никому не скажут ни слова. Дело-то подсудное.
— Еще бы! — отозвался Костов. — Очень сомневаюсь, что Абдулов, в чьем кабинете работала микрокамера, был в курсе дела. Неправомерное вторжение в частную жизнь с использованием технических устройств — это статья.
— Вот-вот, я им так и сказала, — кивнула Марфа. — Хотя можно спорить, рабочий кабинет — это частная территория или нет. Боюсь, что наш моралист Кечин так не считает. Неважно. Так вот, что касается заказчика, то это еще интересней. Есть такая Алена Соловей — наша ведущая «Культурных новостей». Так вот, ребята утверждают, что скрытую камеру в кабинете Абдулова просила установить именно она. Обормоты толком даже не спросили, зачем ей это нужно — сделали, и все. Думаю, она их использовала втемную, но заплатила. Они отрицают…
Такого Костов не ожидал. Зачем это нужно именно Соловей?
— Ревность?
— К Абдулову? Нонсенс, — пожала плечами Марфа. — Алена не замечена в теплых чувствах к боссу — он платит ей взаимностью. Отношения прохладные, чисто профессиональные. Это сейчас, а пару лет назад, в начале их знакомства, были и стычки. Разве если только она тайная эротоманка? Сколько лет ее знаю, а мне и в голову не могло прийти, я просто ни разу не замечала, что Соловей интересуют любовь, чувства. Сдержанна, скрытна, нацелена на карьеру, хотя внешне доброжелательна и корректна. Знаете, за это время в нашем маленьком и тесном, но дружном коллективе случилось множество романов, что вполне естественно. Компания у нас молодая, кровь кипит, народ раскрепощенный. А Соловей ничего ни с кем ни разу… Ни разу! Фантастическая женщина! Я в недоумении…
«Я сразу понял, что эту девушку так просто не раскусишь, — вспоминал Костов первую встречу с Аленой Соловей ранним утром в день убийства на квартире покойного Лосского. — Особа очень себе на уме, с большим самообладанием. Бросалось в глаза, что она недолюбливает Сохову».
На работе его поджидала Надежда, горевшая желанием услышать подробности разговора в «Останкино». Костов рассказал подчиненной про пленку — впрочем, избежал вдаваться в подробности видеосюжета. Как пристойно и достоверно передать коллеге-женщине картину, скажем, мохнатой лапы Абдулова, сжимающей Алинину обтянутую колготками ляжку? Картину его пальцев, погружающихся в женское белье? Алинину запрокинутую голову, нежную кожу на ключицах, их общую дрожь?
— Скорее всего, это компромат, — размышлял Костов. — Компромат против Абдулова или против Соховой.
— А кто такой компромат купит? — сомневалась Надежда.
