Андрей Воронин - Отражение удара
Илларион больше всего любил именно этот подвал, хотя в тесном кабинете Марата Ивановича, время от времени выполнявшем роль подсобки, тоже было очень неплохо. Здесь пахло старыми книгами и крепким цейлонским чаем, и все вещи в кабинете неизменно радовали глаз. Они постоянно менялись — одни уходили, другие появлялись, — но всегда были отменного качества, несмотря на порой весьма и весьма почтенный возраст.
Кое-что, впрочем, оставалось без изменений, а именно фундаментальный, сработанный на века письменный стол Марата Ивановича, его любимое гамбсовское кресло, вечно смешившее Иллариона тем, что напоминало ему «Двенадцать стульев», и пыльные малиновые гардины на окнах, украшенные потемневшими золотыми кистями. Гардинам было что-то около ста лет, они изрядно выцвели и обветшали, но все равно придавали кабинету какой-то особенный, ни с чем не сравнимый шик и очарование настоящей, надежной, никуда не торопящейся старины.
С этими гардинами была связана какая-то страшная тайна: их совершенно не трогала моль. В ответ на все вопросы Забродова Марат Иванович только хихикал, а когда тот упорствовал в своем любопытстве, выходил из себя и принимался кричать скрипучим стариковским голосом, что он не потерпит насмешек от всяких невоспитанных молокососов. Илларион никак не мог взять в толк, при чем тут насмешки — у него и в мыслях не было смеяться, просто тайна неуязвимых для времени и моли гардин никак не выходила у него из головы, — но послушно умолкал до следующего раза, давая старику остыть. Он подозревал, что тут какой-то хитрый секрет, и десятки раз обнюхивал, ощупывал и чуть ли не пробовал гардины на зуб, но так ничего и не добился.
Вот и сегодня он первым делом потрогал гардину и, пожав плечами, уселся на сиденье для посетителей.
На сей раз его роль выполняло роскошное ореховое кресло на гнутых ножках, очень удобное и, вне всякого сомнения, очень старое. Илларион осторожно опустился в обтянутые вытертым красным плюшем глубины и, не удержавшись, снова потрогал гардину, для чего пришлось изогнуться всем телом. Гардина была как гардина — ничего особенного.
— Опять? — недовольно спросил Марат Иванович, глядя на гостя поверх очков. — Сколько можно мусолить эти несчастные занавески? Ты в них скоро дыру протрешь.
— И протру, — мстительно пообещал Илларион. — Должна же быть на них хоть какая-то управа, если даже моль их не берет.
— Негодяй, — вздохнул Марат Иванович. — У тебя уже виски седеют, а ведешь себя, как мальчишка.
— Это ты как мальчишка, — уперся Илларион. — Что тебе, жалко поделиться секретом? Я, может быть, от моли погибаю, скоро последние штаны дожуют, а ты кочевряжишься. В могилу, что ли, собираешься секрет унести?
Марат Иванович снова вздохнул.
— За что я всегда тебя любил, Илларион, — медленно произнес он, — так это за неизменную тактичность. Ты, конечно, вовсе не хотел сказать, что мне скоро на тот свет.
— Ага, — ничуть не смутившись, воскликнул Илларион, — заело? Открой тайну, несчастный!
— Открою когда-нибудь, — пообещал Марат Иванович. — Но учти, ты будешь сильно разочарован.
— Как-нибудь переживу, — легкомысленно ответил Илларион. — Ну, где твой магистр Тиниус? Только не говори, что уже продал, иначе я решу, что его у тебя вовсе не было.
— Молокосос! Не все сразу. Перед тем, как садиться за стол, надо нагулять аппетит. Сначала попьем чаю.
Он вынул из тумбы и расставил чайные причиндалы, предварительно подстелив газету, чтобы невзначай не испортить столешницу. Илларион заметил, что это была «Правда», датированная пятым ноября тысяча девятьсот тридцать седьмого года. Передовица называлась «В канун юбилея Великого Октября москвичи выражают товарищу Сталину свою безграничную любовь». Улыбнувшись, Илларион встал и включил электроплитку, на которой уже стоял чайник.
— Ты знаешь, Марат Иванович, — сказал он, возвращаясь в кресло, — у меня была одна знакомая дама, которая часто выражалась буквально твоими словами: «Не все сразу, Илларион. Сначала попьем чаю.» Очень она чай любила, просто до беспамятства, и заваривала отменно. А к чаю и сушки, и пироги, и карамель, и рафинад тут же, и плошка с медом… Устоять ну просто невозможно. Тем более, что впереди, как и у тебя, главное блюдо…
— Ну? — подозрительно спросил Марат Иванович, который никогда не мог понять, рассказывает Забродов о реальных событиях или просто плетет небылицы, на ходу сочиняя из головы.
— Вот тебе и «ну»… Устоять, говорю, практически невозможно. Ну, я наемся до отвала, а уж чаем нальюсь по самые брови, а потом это… бегаю туда-сюда, как заведенный. А зима, мороз трескучий, удобства все во дворе и, главное, далеко. Оделся — разделся, оделся — разделся, как молодой солдат у глупого сержанта.
— И что?
— Да ничего. Сбегаешь раз пять, и уже не до главного блюда. Зачем, думаю, я сюда приперся? Еще отморожу что-нибудь, бегавши…
— Фи, — сказал Марат Иванович, — казарма. Так я не понял, ты отведал главное блюдо или нет?
— И этот человек обзывает меня казармой. Имей совесть, Марат Иванович, мы же все-таки о женщине говорим. И потом, это была притча. Ты главную идею понял?
— Понял, понял, — проворчал Пигулевский, снимая чайник с плиты и наполняя заварник.
— И что теперь?
— А ничего. Сейчас будем пить чай.
Илларион хмыкнул: сбить Пигулевского с намеченного курса было не так-то просто. Впрочем, чай у Марата Ивановича действительно был отменный. За чаем они болтали о пустяках, в соответствии с пожеланием Пигулевского «нагуливая аппетит». Наконец, чай был выпит, чашки убраны, и на поверхность стола лег тяжелый том в темном сафьяновом переплете. Илларион нетерпеливо сунулся вперед, чтобы взглянуть на дату издания, и весьма чувствительно получил по рукам.
— Драка — не аргумент, — заметил он.
Марат Иванович, не обратив на его слова внимания, бережно открыл книгу и, осторожно повернув, продемонстрировал Иллариону фронтиспис и титульный лист. Илларион взглянул на дату — 1836, - и попытался прочесть набранный готическим шрифтом латинский заголовок.
— Что-то такое насчет Святого Иоанна, — сказал он наконец. — Жаль, в латыни я не силен… Погоди, погоди…
Это что же — та самая?
— «Явление Святого Иоанна», — сияя, как новенький пятак, подтвердил Пигулевский.
«Явление Святого Иоанна» было написано магистром Тиниусом из Лейпцига в тюрьме, где этот почтенный ученый муж делился баландой с крысами в течение двадцати двух лет. Магистр был страстным библиофилом и в разное время убил двух человек, чтобы раздобыть денег на книги. Десять лет он отсидел за решеткой, пока длилось следствие, и еще двенадцать ему прописали за шалости, так что в сумме как раз и получилось двадцать два — законы в тогдашней Германии были не те, что в нынешней России, и срок заключения во время следствия в зачет не шел. Илларион узнал эту историю от Пигулевского, а потом вычитал в каком-то библиографическом исследовании.
— Ты посмотри, какой экслибрис! — подпрыгивая от нетерпения, как мальчишка, воскликнул Пигулевский и перевернул страницу.
Экслибрис оказался что надо. На нем был изображен могучий мужчина в маске палача, который стоял на фоне Г-образной виселицы, поставив ногу на плаху.
Правая рука этого мрачного персонажа опиралась на огромный топор с широким зазубренным лезвием, а из кулака левой красноречиво свисала веревка с петлей. Чтобы смысл картинки был предельно ясен, внизу красовалось набранное петитом латинское двустишие.
— Что написано-то? — поинтересовался Илларион.
— «Тот, кто книгу украдет, мимо плахи не пройдет», — ответил Пигулевский. — Не совсем так, но общий смысл такой. Я ведь не Маршак, добавил он, словно оправдываясь.
— Да, это заметно, — поддел его Илларион.
— Ну, знаешь! Этот стишок тоже, между прочим, не Гете писал.
— Как знать, как знать. Что ж, хорошая книга. Похожа на настоящую.
— Что?! Что значит — похожа? Что ты имеешь в виду? — вскинулся букинист.
— Ну, перестань, Марат Иванович, — продолжал дразнить его Илларион. Что ты кричишь? Всех покупателей распугаешь. Подумают, что я тебя здесь убиваю.
— Вот именно, убиваешь! Ты меня убиваешь дремучим невежеством и мальчишеской самоуверенностью.
И не увиливай от ответа. Что значит — похожа на настоящую?
— Мы же оба знаем, что купить настоящую ты не мог. Во-первых, взять негде, а во-вторых, откуда у тебя такие деньги?
— Так я, по-твоему, просто нищий самозванец, у которого нет ни знакомств, ни денег! Ну, разуй же глаза!
Посмотри на печать, посмотри на бумагу, посмотри на переплет, наконец!
Они еще долго препирались, вертя книгу так и этак — впрочем, достаточно осторожно. Пигулевский в доказательство своих утверждений выдергивал с полок книгу за книгой, совершенно загромоздив огромный стол, и Илларион, сам того не замечая, мало-помалу втянулся в спор, который затеял только для того, чтобы доставить старому приятелю удовольствие. Он тоже принялся стаскивать с полок увесистые тома, горячась все больше и больше. Постепенно их голоса поднялись до крика и проникли через плотно закрытую дверь в торговый зал. Вскоре в дверь постучали, и молоденькая продавщица робко сообщила им, что они действительно распугали всех покупателей. Продавщица была новая, и на ее лице без труда можно было прочесть, что доносившиеся из кабинета вопли напугали не только покупателей.
