Мария Спасская - Черная луна Мессалины
Дреды! Американец говорит именно о них. В нашем клубе подобную прическу носит один лишь Давид. Обратиться в милицию? Ни за что на свете! Я все решу сама.
Рим, I век н. э.
Рим волновался в предвкушении предстоящего праздника. Жителей Вечного города извещали о том, что в честь бракосочетания Клавдия и Мессалины в столице пройдут щедрые раздачи и народные гуляния. Великодушный император обещал послать каждому горожанину корзину с вином и снедью, а также устроить невиданные доселе ристалища на Марсовом поле, поклявшись именем святой Друзиллы выставить никак не менее ста пар гладиаторов.
Накануне бракосочетания по Остийской дороге в столицу тянулись толпы желающих отведать жарящихся на вертелах императорских быков, запивая жирное мясо льющимся в изобилии вином. Из придорожных таверн долетали напевы сладкозвучных гитар, пастушьих флейт и сиринксов. С самого раннего утра чернь торопилась к зданию Цирка, стремясь занять на верхних ярусах амфитеатра места получше. Воздух дрожал от жары. Натянутая над Марсовым полем парусина не давала желанной прохлады.
В ярких лучах солнца все сверкало, искрилось, переливалось разными цветами так, что больно было смотреть. Желтый песок арены рабы посыпали киноварью. Амфитеатр завораживал белизной тог. То тут, то там мелькали яркие одежды женщин. Сенаторы неспешно заполняли кресла напротив императорской ложи. По соседству с императором разместились понтифики и весталки, чуть дальше, на служебных скамьях, расположились эдилы и преторы. Специально назначенные рабы прохаживались между рядами, разнося фрукты и разбавленное вино.
– Смотри, смотри, сейчас поедут! – Смуглый бородач, типичный житель Затиберья, восхищенно поцокал языком и подтолкнул локтем своего тучного приятеля.
Арена была украшена грандиозными декорациями, изображающими стены Карфагена, ибо во втором отделении ожидалась имитация штурма, в котором сойдутся гладиаторы-легионеры и гладиаторы-карфагеняне. И вот зазвучали фанфары, среди декораций что-то мелькнуло, и по рядам прокатилась волна оживления.
– Вон, колесница показалась! – отозвался простоватый на вид приятель бородача, поправляя шапку плебея зеленого сукна на давно не стриженной кудрявой голове.
В этот самый момент на красно-желтый песок арены вылетела квадрига, на которой во всем блеске своего величия ехал Калигула. Высоко подняв руку, император под аплодисменты и одобрительный рев толпы приветствовал народ. За ним катилась колесница Цезонии, а следом за императрицей торжественно и чинно следовали приближенные цезаря. Замыкал шествие парад гладиаторов. Ехали на колесницах эсседарии. Сомкнутыми рядами с трезубцами и сетью маршировали ратиарии. Шествовали галлы, экипированные копьем, шлемом и небольшим щитом. Поигрывали лассо лаквеарии. Были даже андабаты, сражения коих считались самыми забавными из всех возможных гладиаторских ристалищ. Когда андабаты выходили на арену, вооруженные лишь кинжалами и в защите, состоящей из одного только шлема, совершенно закрывавшего глаза, то бились наугад, нанося удары куда придется. А чтобы свести бойцов поближе, служители арены подталкивали сражающихся раскаленными прутьями в спины.
Замыкали шествие гладиаторов воины-бестиарии в окружении своих питомцев – слонов в шелковых попонах, гибких грациозных пантер, скалящих пасти львов и ревущих бегемотов. Едва заслышав рев животных, трибуны взвыли от восхищения. Публику ждало захватывающее зрелище, ведь римские дрессировщики достигли в своем искусстве невиданных высот – медведи ходили по канату, львы клали бестиарию под ноги загнанного, но еще живого зайца, обезьяны ездили верхом на свирепых гирканских гончих, а оленей запрягали в колесницы.
Сделав круг почета во главе процессии, Гай Цезарь вместе с супругой занял императорскую ложу, и гладиаторы, проходя по арене, выбрасывали вперед правую руку и, поравнявшись с Калигулой, выкрикивали:
– Здравствуй, Цезарь! Идущие на смерть тебя приветствуют!
Завершив положенное шествие, любимцы публики удалялись в подтрибунное помещение в ожидании своего выхода. Кивая гладиаторам, Калигула отвечал на приветствие поднятой рукой, при этом ворчливо жалуясь Цезонии:
– Звезда моя, Изида жестока ко мне, ибо мое правление не отмечено никакими всенародными бедствиями. Царствование Августа запомнилось поражением Вара, правление Тиберия – обвалом амфитеатра в Фиденах. Подумать только! Тогда под обломками погибло целых пятьдесят тысяч человек! А я буду забыт из-за всеобщего благополучия. Вот бы случился голод или чума! Хотя бы пожар, землетрясение! Или вот прямо сейчас обвалились бы трибуны!
И император взмахнул рукой, то ли приветствуя гладиаторов, то ли указывая Цезонии на волнующееся людское море, заполонившее амфитеатр.
– В прошлый раз был свирепый бой между слоном и носорогом, – в предвкушении яркого зрелища говорил бородатый плебей, сидя на самом верху тех самых трибун, обвала которых так жаждал Калигула. – Во время поединка слон схватил метлу для подметания арены, ослепил врага острыми прутьями, а затем растоптал его ногами, клянусь Юпитером!
– О великие боги! О чем он говорит! – всплеснул руками толстяк в зеленой шапке. – Сегодня будет биться сам Филамма, а он вспоминает про слона!
Филамма был легендарный боец, четыре раза получавший символ свободы – деревянный меч-рудис, но вместо того, чтобы в богатстве и почестях уйти на покой, снова и снова подписывавший контракт. Мало кому из гладиаторов удавалось пережить тридцать восемь боев, как это посчастливилось Филамме. Для гладиаторских ристалищ бойцы набирались из рабов либо военнопленных, кои, заработав достаточно денег, выкупали себе свободу. Но в последнее время вольные граждане из простолюдинов, а иногда и из благородных горожан, мечтая о почестях и славе, принимали присягу, объявляя себя «юридически мертвыми».
И после этого вступали в другой мир. Мир жестокий и кровавый, живущий по своим законам. Первым законом гладиатора было молчание. Вторым – соблюдение правил чести. Филамма был настоящий гладиатор. Исключительно честный и молчаливый. Боец жил ради боя и рано или поздно должен был на арене умереть. Этого момента ждали все, и все его боялись, предпочитая верить, что за смелость и мужество боги даровали Филамме бессмертие.
И вот толпа захлебнулась воем – Филамма показался на арене. Против него вышел огромный светловолосый германец, молодой и резкий. Германец бросился на заслуженного гладиатора, завязалась короткая схватка, и, к ужасу болельщиков, Филамма упал. Рев разочарования пронесся по трибунам, а к лежащему на песке уже спешил служитель, облаченный в одежды бога мертвых. Этрусский наряд на лекаре был призван напоминать публике об истинном происхождении так полюбившихся латинянам кровавых игрищ. Трибуны, затаив дыхание, ждали – подтвердит служитель либо опровергнет смерть поверженного. Если бы бедняга был все еще жив, окончить агонию полагалось «ударом милосердия». Но Филамма вдруг перевернулся на спину и неожиданно для всех попросил о пощаде, поднимая левую руку и вытягивая указательный палец. Трибуны взревели:
– Пощадить!
– Даруем Филамме жизнь!
Однако хмурый цезарь, не колеблясь, вытянул вперед кулак с опущенным вниз пальцем.
Трепещущий от возбуждения германец двумя руками занес над Филаммой меч и, издав победный клич, пронзил горло народного любимца. И вот «бог мертвых» склонился к старому воину, подал знак помощникам, и мертвое тело крючьями уволокли с арены. Зрители заревели от ярости – редкий случай, когда народ не радовался крови. Но на ринг тут же вышли новые гладиаторы, и все забыли о покойном. Калигула, утратив интерес к ристалищам, поднялся и покинул ложу.
– На свадебный пир отправился, – с завистливыми нотками в голосе проговорил бородатый житель Затиберья, провожая императора взглядом.
– Пора бы уже! Жених с невестой, должно быть, заждались, – добродушно усмехнулся его кудрявый приятель.
– Мог бы не торопиться. Без императора не начнут.
Калигулу и в самом деле ждало не менее пятисот человек. В огромном зале императорского дворца, больше похожем на центральную площадь небольшого городка, раскинулись праздничные столы. Вокруг столов возлежали гости – сенаторы, патриции, благородные матроны. В глубине зала виднелись лица приятельствующих с Гаем Цезарем актеров, неизменных спутников его ночных похождений по лупанарам. Не позвать их на пиршество означало навлечь на себя императорский гнев. Над приглашенными возвышалось ложе императора.
