Михаил Черненок - Тайна старого колодца
Лицо Булочкина перекосилось в болезненной гримасе. Граф провел ладонью по рыжим волосам, печально покачал головой и тихо проговорил:
— Бедный Юра, погибнуть из-за такой безделушки…
Антон и Степан Степанович молчали. Булочкин низко склонил голову. Было непонятно, то ли он позирует, то ли что-то обдумывает. Наконец Граф выпрямился, снова пригладил ладонью волосы и посмотрел на Степана Степановича:
— У кретина, звукозапись которого мы только что слушали, твердая рука. После нее люди не бюллетенят. Кое-что я знаю, но мне не верилось, что судьба свела Юру с кретином. Не хочу заниматься пересказом. Прикажите доставить сюда этого подонка, и вы все услышите из первоисточника.
Стуков снял телефонную трубку и набрал номер.
Бухарева доставили быстро. Увидев в кабинете Графа, он попятился к выходу, затем шатнулся в сторону, грузно опустился на стул и неподвижно уставился в пространство. Граф какое-то время презрительно разглядывал его, затем привычно откинулся к спинке стула и с ядовитой усмешкой спросил:
— Ты не узнал меня, Гриня?
Бухарев сидел, будто набрав в рот воды. Граф повернулся к Степану Степановичу.
— Включите, пожалуйста, магнитофон с записью сказок этого угрюмого гражданина.
— Не надо! — почти закричал Бухарев. — Я думал, что тебя не возьмут! Никогда не возьмут!
— Ты думал, Гриня?.. Это же так утомительно! — Булочкин посмотрел на Стукова и Антона, неестественно громко захохотал. — Оказывается, и в наш электронно-вычислительный век можно встретить мыслителя.
Бухарева словно схватили за горло. Массивная челюсть его отвисла, открыв крупный, с редкими желтыми зубами рот, глаза бессмысленно уставились в одну точку.
— Никого я не убивал… Никого.
— Что ты шепелявишь, Гриня?.. Сволочь! — Булочкина заколотил нервный озноб, глаза покраснели. Граф будто задохнулся от злости, но взял себя в руки: — Маэстро мыслитель, после вашей звукозаписи выходить на волю нет смысла. Мои друзья не простят вам того фарса, который вы разыграли здесь перед работниками уголовного розыска. На второй же день они купят шикарный металлический венок и черную ленту из крепа со словами: «Он умер оттого, что очень усиленно и много думал». Поэтому самое лучшее в вашем положении — предстать перед народным судом. Гуманные заседатели, может быть, уговорят председательствующего не давать вам вышку, хотя за одного только моего друга Юру вас следует повесить на самой прочной осине… — Булочкин чуть передохнул. — А теперь, маэстро мыслитель, прорепетируйте перед работниками уголовного розыска, что вы скажете народному суду о той сентябрьской ночи шестьдесят шестого года, когда судьба свела вас с моим другом Юрой.
Бухарев смотрел на Графа бессмысленным взглядом. Граф, словно наслаждаясь его растерянностью, немного подождал и крикнул:
— Или мне сказать, сука?!
Бухарев вздрогнул, проглотил слюну:
— Я сам скажу. Все скажу…
21. Витькин ключ
Проня Тодырев никак не мог сообразить, чего добиваются от него председатель колхоза Маркел Маркелович Чернышев и милицейский начальник с крупными звездами на погонах. Проня и не знал вовсе, что ключ в чемодане лежит. Когда тот вывалился вместе с кирпичами, сам удивился. Оттого и сказал вслух, что ключ Витькин. И чего Маркел Маркелович так взбеленился, будто паук его укусил или шлея под хвост попала? Вон что-то нашептал милицейскому начальнику, и у того лицо стало сердитым. Видать, начальник — не тот молодой следователь. Ему не соврешь про некрасивый почерк, сам записывает. И на того не похож, с усиками, какой помог со Столбова выжать полсотни на «Раковые шейки», — вон как ежовыми колючками наставил брови, того и гляди, уколет. Прицепился с вопросами, как репей к Степкиным штанам. Вот опять спрашивает, видел ли раньше этот ключ? Если видел, у кого?..
Проня безнадежно вздохнул, хмуро ответил:
— Видал, у Витьки Столбова.
— Это мы и без вас знаем, — будто отрубил милицейский начальник. Лицо его стало еще строже, и Проню совсем уж всего обожгло ознобом, даже спина покрылась холодным потом.
— Прокопий! — строго сказал Чернышев. — Не кати бочку на Столбова. Говори правду — с тобой не в бирюльки играют.
— А чо мне играть?
— Где, когда и у кого видел Витькин ключ?
— Ну, у мужика одного…
— Где? Когда?
— В райцентре. В тот год, когда колодец засыпали, — Проня поправил сползающую с плеч тельняшку, для убедительности добавил: — Вот эту самую матросскую рубаху он тогда мне подарил.
Чернышев зло покосился:
— Не крути! Рассказывай, как на духу! Иначе за сокрытие преступления в колонию сядешь.
«Загибает Маркел Маркелович. Не те времена, чтобы за разные пустяки в каталажку садить. Хотя черт их знает… Вон у милицейского начальника какие крупные звезды на погонах, да еще по две на каждом. Власть, должно быть, у него немалая. Может, чего доброго, и арестовать…» Проня опять вздохнул:
— А чо крутить. Все, как ясный день. В ту осень телушка наша ногу сломала, пришлось прирезать. Поехали с бабой в райцентр, мясо продали. Фроська мне десятку на рубаху сунула. А чо такое для меня десятка? Ну, пошел я по ларькам смотреть, этот мужик аккурат и подвернулся. Он у нас на уборочной работал, из города присылали его. Как-то в Ярском доводилось с ним выпивать, навроде знакомые были. Вот у ларьков и подвернулся он мне. Говорит, бери по-шустрому две бутылки красной, закуска есть. А рубаху я тебе матросскую бесплатно дам, ей износа не будет. Подумал: а чего мне от дармовщинки отказываться? У него машина возле базара стояла. Закрылись мы в кабине и выпили обе бутылки. А когда он закуску из-под сиденья доставал, там я Витькин ключ и заприметил.
— Что ж ты Столбову не сказал об этом, когда он у тебя про ключ спрашивал? — снова вскипел Чернышев.
— Когда Витька заводил разговор о ключе, я еще не видал его у того мужика. Да и зачем на хорошего человека говорить. Он же мне рубаху подарил, а Витька из-за ключа не обеднял.
— Подарил! — Чернышев сердито плюнул. — За твои деньги…
— Деньги совместно пропили, а рубаха крепкая. Сколь годов таскаю… Да и закуска, куда ни кинь, его была.
— В какой машине пили? — спросил подполковник.
— Не помню, — попытался увильнуть Проня.
И опять взбеленился Чернышев:
— Зло на Столбова вон сколько времени помнишь!… Говори всю правду, добром тебя просят…
Проня чуть не до ушей втянул голову в плечи:
— Машина ЗИЛ, почти новая.
— Кабина какого цвета?
— Кто его знает, как тот цвет называется.
— Как — кто его знает? — подполковник строго посмотрел на Проню. — Вы что, дальтоник? В цветах не разбираетесь?
— Разбираюсь мало-мальски.
— Так какой же была кабина: зеленой, синей, красной?
— Не зеленая, не синяя и не красная. Навроде желтой, только не совсем. Вот когда у моего пацана Степки живот схватит… Как тут культурно сказать? — Проня пожал плечами: — Детского помета, что ли?
Чернышев, чтобы скрыть внезапную улыбку, отвернулся, заходил по кабинету широкими шагами, приговаривая:
— Ах, культура ты, культура. Не сносить тебе головы, голуба ты моя. Годов тебе немало уже, а разуму — что у твоего Степки, — и, остановившись против Прони, спросил в упор: — Когда ты, Прокопий Иванович, только за ум возьмешься? Сколько уж времени я тебя к настоящей жизни тяну, на бульдозериста с грехом пополам выучил, думал, поймешь, человеком станешь, а ты ничего не понимаешь.
Проня слушал, как завороженный, растерянно мигая покрасневшими веками и придерживая рукой сползающую с плеч тельняшку. Со стороны казалось, будто его только-только разбудили и он спросонья никак не может сообразить, что же вокруг него происходит. Кое-как нарисовав в протоколе допроса свою фамилию, он так и ушел, беспрестанно хлопая глазами и придерживая одной рукой на плече тельняшку. Ушел, удивляясь, почему его отпустили домой…
После Прони Тодырева подполковник беседовал с Мариной Зорькиной, Юркой Резкиным, заикающимся шофером председательского «газика» Сенечкой Щелчковым. Все они к предыдущим своим показаниям, кроме незначительных уточнений, ничего нового не добавили.
Дольше других в кабинете Чернышева пробыли Столбов и Егор Кузьмич Стрельников. Столбов припомнил, что отданные ему шофером туфли и косынка были завернуты в газету «Сельская жизнь» и над ее заголовком — карандашная надпись «Ярское». «Сельскую жизнь» в Ярском выписывал почти каждый третий житель, но подполковник, начав беседу с бывшим почтальоном Егором Кузьмичом Стрельниковым, в первую очередь поинтересовался, как могла появиться на газете карандашная надпись названия села.
— Дак это, слышь-ка, в узле связи райцентра, когда между почтальонами распределяют газеты, на каждой пачке их пишут название деревни. Чтоб не запутаться, значит, — пояснил Егор Кузьмич.
