Андрей Троицкий - Черные тузы
– Можете верить, можете не верить, но только что мне звонили от Марьясова, сейчас я еду прямо к нему, – Головченко для пущей убедительности шлепнул по столу ладонью. – И эту теперешнее место я через него получил. А вот теперь у него для меня новое предложение. Бог даст, может, в Москву переедем.
– Переедите, – передразнила теща. – Ждут вас в Москве.
Головченко, решивший больше не спорить попусту, поднялся и заспешил в ванную.
* * * *Дверца бордовых «Жигулей» распахнулась, и Головченко, заняв место на переднем сидении, снял с головы меховую шапку и надел её на правое колено. Он поздоровался с водителем и каким-то молодым человеком, сидевшим сзади.
– Так спешил, но все-таки немного опоздал, – Головченко виновато развел руками. – Транспорт еле ходит.
– Пять минут это не считается, – сидевший за рулем Васильев погладил пальцами темные усики и тронул машину. – Я на прошлой неделе отдыхал в вашем ресторане. Так, знаете, слезы были на глазах, когда вы спели «Журавлей». Просто эмоциональное потрясение.
– Правда? – Головченко, не часто слышавший похвалу, заулыбался. – Понимаю, это комплимент, но все равно спасибо.
Машина обогнула по периметру площадь перед кинотеатром, свернула в переулок.
– Что вы, я от чистого сердца, – водитель потрепал рукой лацканы дорогого темно синего пальто. – Трогательно, честное слово.
– Ну, спасибо, – Головченко улыбнулся.
– Правда, очень душевно, – подал голос с заднего сидения молодой человек. – Я тоже ваши песни слышал. Мне понравилось.
– Я далеко не Карузо, как вы уже заметили, – польщенный Головченко обернулся к молодому человеку, решив раскрыть одну из профессиональных тайн. – Голос у меня не слишком значительный, как говорится, карманный. Поэтому в моем положении очень важно правильно подбирать репертуар. И ещё распределять силы, чередовать вокальные вещи с речитативными песнями.
– Это целая стратегия, целая наука почище высшей математики, – молодой человек на заднем сиденье закурил сигарету и протянул раскрытую пачку Головченко. – Угощайтесь.
– Спасибо, час назад я уже курил.
Головченко, в обществе доброжелательных людей быстро оттаял, согрелся душой после неприятного утреннего разговора с Клавдией Петровной, едва не переросшего в отвратительный скандал.
– Курю не больше пяти сигарет в день. Совершенно не пью, два года, как бросил. И стараюсь не простужаться. Да, простужаться мне совершенно противопоказано. Я всегда ощущаю спиной очередь. Много молодых дарований дозрело для того, чтобы занять мое место в ресторане.
– Везде конкуренция, – встрял в разговор водитель. – Кстати, вы никому не сообщили о предстоящей встрече с Марьясовым? Он почему-то не хотел, чтобы об этом узнали посторонние люди.
– Никому не сказал, – Головченко вдруг вспомнил Клавдию Петровну. – Ах, нет, теще сказал. Пришлось. Ей не нравится моя работа. Она считает, что ресторан это притон, хотя сроду в ресторанах не бывала. И пилит меня каждое утро: ищи себе другое место. Но ведь это ничего, что я сказал теще? Она ведь не в счет?
– Если теща не человек, значит она не в счет, – подал голос сзади белобрысый парень и захихикал.
Головченко показалось, что его слова почему-то огорчили водителя, тот поморщился, недовольно выпятил вперед нижнюю губу.
– Так это ничего, что я теще сказал? Тут ведь нет секрета?
– Ничего, – кивнул водитель. – Теща, разумеется, не в счет.
– С одной стороны Клавдия Петровна любит деньги, – продолжал объясняться Головченко. – С другой стороны, её оскорбляет моя работа. Она считает, что мужчина не должен работать в ресторане, не должен петь песни за деньги. Типичный дуализм.
– Чего-чего? – не понял белобрысый паренек.
– Ну, двойственность человеческой натуры.
– Дуализм… Онанизм… Ты что, шибко грамотный?
– Не шибко, – Головченко заерзал на сидении. – Не шибко, но газеты читаю.
– А я вот не читаю. Одна брехня в этих газетах, дрищут, как свищут. Дуализм…
Молодой человек на заднем сидении вдруг, без всякой причины зашелся странным визгливым смехом. Головченко обернулся к нему, хотел спросить парня, что, собственно смешного тот нашел в последних словах, но ни о чем так и не спросил. Парень неожиданно оборвал свой смех, сделался серьезным.
– А вы нам сегодня споете? – спросил он Головченко.
– В каком смысле споете?
– В прямом, – парень наклонил голову набок и посмотрел на Головченко просительно. – Может, споете что-нибудь для души. Вот эта песня хорошая «О, дайте милостину ей». Вот её и спойте.
– Если вам хочется меня послушать, приходите сегодня вечером в ресторан, – Головченко покачал головой. – Я в машинах не пою.
Простояв пару минут на железнодорожном переезде, «Жигули» набрали ход, вырвались из города. Проехав несколько километров в сторону Москвы, свернули на узкую разбитую тяжелыми грузовиками дорогу, ведущую к городской свалке. Головченко, только сейчас, на этой ухабистой дороге заметивший, что направляются они черти куда, кажется, на свалку, а вовсе не в контору Марьясова, настороженно огляделся по сторонам, осмотрел крутые обочины, заросшие сорным подлеском, сосновые лесопосадки по правой стороне, маячивший впереди занесенный снегом пустырь. Он посмотрел на водителя.
– Простите, а куда мы направляемся?
– Я уже сказал по телефону, Марьясов хочет вас видеть, – сердито буркнул Васильев.
– А насчет какой работы он говорил, что за работа? – Головченко сделалось неуютно и беспокойно.
– Откуда мне знать? – водитель, позабывший доброжелательность, которой ещё несколько минут назад светилось его лицо, смотрел вперед, на дорогу. – Может, хочет вас в другой кабак устроить. А может, отправить на какой-то эстрадный конкурс, самодеятельный. Сам пусть скажет.
Машина, не доехав до свалки, и вправду свернула направо, в лесопосадки, на узкую грунтовку, ведущую к заброшенному песчаному карьеру. Машина еле ползла по узкой грунтовке, утопая в глубоких колеях. Головченко жалко улыбался и теребил в руках меховую ушанку. Он почувствовал неожиданный приступ страха, приступ такой сильный, что голове стало жарко, а ноги занемели, казалось, на них шевелятся волосы. Лесопосадки кончились, на горизонте темнел смешанный лес, справа и слева от дороги торчали металлические опоры высоковольтной электролинии. Прямо перед капотом «Жигулей» горели стоп сигналы съехавшей на обочину иномарки.
– Приехали, – сказал Васильев, тоже съезжая на обочину.
– Приехали, – механически повторил за ним Головченко.
Он с усилием сглотнул застрявший в горле комок, продолжая мять липкими ладонями шапку и смотреть вперед себя. Стоп сигналы иномарки погасли, передняя дверца открылась, с водительского места вылез пресс-секретарь Марьясова Павел Куницын. Одной рукой он натянул низко на лоб козырек клетчатой кепки, другой поднес к губам яркую жестяную банку со смесью водки и газированной водой. Господи, Головченко облегченно перевел дух. Ну вот, ничего страшного, вокруг свои люди, а он так нервничал, так накручивал себя, что и вспомнить о своих страхах стыдно.
С неба валил густой мокрый снег. Головченко, нахлобучив на голову шапку, открыл дверцу, спустив ноги на землю, оглянулся на водителя. Тот, достав из-под сидения мягкую тряпочку, принялся с молчаливым усердием протирать запотевшее лобовое стекло, будто не было сейчас на свете более важного и увлекательного занятия. Куницын махнул рукой вылезшему из машины Головченко и, задрав голову кверху, глотнул из банки. Трегубович, дождавшись, когда Головченко выйдет из машины, завернул в газету тяжелый разводной ключ, открыл заднюю дверцу и, щурясь от света, пошел следом за певцом.
– Вот же дурак этот певец, – обратился к Васильеву Трегубович и засмеялся. – Ему помирать, а он про какой-то там дуализм вспомнил.
Васильев не ответил, продолжая протирать лобовое стекло.
– Здравствуйте, – Головченко, успевший разглядеть, что салон иномарки пуст, снова забеспокоился. Он огляделся по сторонам, увидел на обочине огромную круглую лужу, протянул Куницыну руку.
– Давно не виделись, – улыбнулся в ответ пресс-секретарь, но протянутой руки не заметил. – Последний раз посидели в вашей забегаловке, так я весь вечер изжогой мучался. У вас на маргарине отбивные готовят?
– Я не знаю, – Головченко спрятал руку в карман, страх, охвативший его в машине, вернулся. – Я ведь не шеф повар. На кухне был-то пару раз. Послушайте, там, в «Жигулях» какой-то странный молодой человек. Он меня напугал…
– Этот молодой человек мой брат, – помрачнел Куницын.
– Простите, – Головченко втянул голову в плечи. – Мне передали, Марьясов хочет встретиться.
– Не он, а я хотел с тобой встретиться, – Куницын сплюнул под ноги. – Ему с такими, как ты, разговаривать некогда. Помнишь, о чем мы толковали с тобой тогда, в твоем чертовом кабаке? Припоминаешь? Ты после окончания областного семинара для бизнесменов выступал на концерте во дворце культуры. А потом на автобусе тебя довезли до дома. Вспомнил? Вот и хорошо. В этом автобусе находился кейс Марьясова, и этот самый кейс пропал. Мы тут стали выяснять, оказалось, кроме тебя взять его больше некому.