Лариса Соболева - Убийство по Шекспиру
Она чуть приподняла одно веко, в щелочку рассмотрела светившиеся цифры на часах. Половина четвертого! Но у нее не нашлось сил разозлиться на Лопаткина, только пробормотала сонно:
— Коля, а ты не мог бы позвонить, когда умрешь?
— Каринка, мне плохо, мне очень-очень плохо. Я не могу жить.
— О! — застонала она, чувствуя, что сон убегает. — Коля, ты знаешь, который час?
— Карина, прости. Ты такая хорошая, я тебя очень люблю. Ты прости меня, Карина, я был свинья…
— Ты и сейчас свинья, — проснулась Карина, села на постели и включила настольную лампу. — А еще ты, Коля, пьяная свинья.
— Не угадала, — не обиделся Лопаткин. Он зануда, а обижаться не умеет. — Я трезв, как… ну, немножко выпил. Карина, если б ты знала, если б ты все знала…
— Тогда ты шизофреник, — начала злиться Карина, ведь теперь вряд ли удастся заснуть до утра. — И меня делаешь шизофреничкой, потому что спать не даешь.
— Карина, ты хорошая, ты поймешь… Тебе не говорила Ленка? Мы с ней были… ну, были с ней…
— Я слышу, — вздохнула она. — Вы были с ней.
— Ты не поняла. Мы спали с ней. (Карина непроизвольно присвистнула, окончательно проснувшись. Об этом Ленка ничего ей не говорила.) Ты не знала? Она тебе не сказала? А я хотел бы, чтоб она рассказала… всему свету. Я люблю ее, Карина. Но я ее потерял. Навсегда! Ее нет…
— Ну, ты, положим, многих любил. Это ничего. Не смертельно. Это пройдет.
— Не пройдет, потому что я еще и подлец, Карина.
— Ты только сейчас догадался? — Она взяла сигарету, закурила, не оправившись от шока: Лопаткин и Ленка? Чушь!
— Да, я был не достоин ее. Но она мне подарила целую ночь. Я был счастлив, как никогда, честное слово. А потом… потом… я… Карина, мне надо сказать тебе, только тебе, потому что это давит на меня. Я взвалил глыбу не по плечу, не понимаю, как это случилось, почему… Я убил Елену. Я ее убил…
— Коля, ты не шизофреник. Ты параноик, а это уже последняя стадия.
— Ругай, ругай меня, Кариночка. Ты все правильно делаешь, но ты не знаешь самого главного… Неделю назад мне принесли одну бумажку, Башмаков принес… Он уговорил меня подписать. Сказал, что это надо сделать, иначе без нашего ведома уберут, но… другим способом. А так, когда список обнародуют, профком отстоит при всех…
— Я ничего не понимаю в твоем бреде, — перебила его Карина. — Какой список? Что ты подписал? Выкладывай четко, без заморочек.
— Я подписал список на новое сокращение, — выпалил Лопаткин и зарыдал или имитировал рыдания. — В нем была Лена… всего пять человек… Карина! Карина, ты меня слышишь? Алло!
— Слышу, — ответила она после длинной паузы. — Значит, ты переспал с Ленкой, как утверждаешь, а потом подписал сокращение штатов, где стояла ее фамилия? Замечательно. Ты не подлец, ты мудак, Коля.
— Да, да, я знаю. Я сделал непростительную глупость, поверил… Но Башмаков сказал… будет совместное собрание художественного совета и профкома, где мы скажем свое слово…
— Ты его уже сказал, когда выводил свои закорючки, — без эмоций пробормотала Карина. — Кого еще выставили на сокращение?
— Сюкину Люсю и оставшихся пенсионеров. Я хочу умереть, Карина. Лены нет, я чувствую свою вину перед ней…
— Закрой рот, лопотун, — оборвала его она. — Ленка знала, что ты подписал ей приговор?
— Да, она узнала. Эти подлые твари показали ей список…
— Брось, ты такая же подлая тварь, поэтому, Коленька, не пыли зря. И как она отреагировала на твою подпись?
— Она… плюнула мне в лицо… Я этого никогда не забуду, никогда…
— Мало. Я бы тебя, говнюка, убила.
— Я себя сам убью. Я так решил.
— Да пошел ты к черту, Коля. Не звони мне больше.
Карина положила трубку, подумав, выдернула телефонный шнур из розетки. Легла. Но теперь не уснуть. «Лопаткин, сморчок паршивый, — негодовала она, — дожил до сорока лет и сохранил ум первоклассника! И этот урод переспал с Ленкой? Она же его терпеть не могла. Нет, быть того не может, не верю! Он придумал все, чтобы в своих же глазах подняться».
Коля Лопаткин был личностью не устоявшейся, сначала сделает, а потом думает. Но обычно все делал с выгодой для себя, а затем раскаивался, правда, раскаяния его слышали только те, кому он «нечаянно» сделал маленькую гадость. В основном Коля делал маленькие гадости, но все равно это омерзительно, потому что друг не должен делать ни маленьких, ни больших гадостей. А Коля себя называл другом Карины и ее мужа, другом Ленки. В сущности, его давно стоило прогнать, и это было бы справедливо. Но после очередного маленького предательства Коля приходил в дом и становился на колени в буквальном смысле слова. Раскаивался он искренно, посему его невозможно было выгнать, язык не поворачивался обидеть его. Вообще-то Карина выгоняла его не раз. Но он снова приползал.
Карина поплелась на кухню, поставила чайник, достала кофе. Мешая в чашке ложкой, вспоминала подробности разговора. Чутье подсказывало, что Лопаткин не врал. Ну, насчет «я себя убью» не сомневалась, какое там убьет! Во всяком случае, не Коля, не человек, а балаболка. Почему Ленка пошла с ним на связь? И долго ли она продолжалась? Это очень важно. К утру сформулировала несколько вопросов, на которые должен ответить Лопаткин.
V. Десять сосен и плюс, плюс, плюс…
1
Наверное, никто не работает так самоотверженно, как бюро ритуальных услуг, и в выходные там радушно принимают клиентов. Анна с утра помчалась в бюро, взяла счета. Обычно расплачиваются сразу, сразу готовят и место, то есть копают могилу, назначают день и час похорон. Но тела Ушаковых пока не выдавали из морга. Анна позвонила Карине домой, но та куда-то уехала — ответила дочь. Аня по пути домой заскочила на рынок купить немного провизии, последние два дня держалась на кофе, который тоже кончился. Поднявшись на свой этаж, прошла несколько метров по длинному и темному коридору, никого не встретив. Вставила ключ в замочную скважину…
Внезапно ее руку накрыла мужская рука. Аня от неожиданности вскрикнула и отпрянула в сторону.
— Вы?! — выдавила она с трудом.
— Испугалась? — улыбнулся, не показывая зубов, Юлиан Швец. Повернув ключ в замке, толкнул дверь. — Заходи…
На воскресенье Заречный запланировал несколько посещений актеров, тех, которые живут недалеко друг от друга. Во-первых, экономия времени, во-вторых, они все принимали участие в спектакле. Яна категорически отказалась сидеть одна дома, собрала учебники и залезла в машину к Толику, намереваясь заниматься прямо на колесах. Степа решил, что Янка и так обделена его вниманием, поэтому возражать не стал.
Первым в списке стоял Евгений Кандыков.
Дверь открыла его жена — кудряшка с бюстом. Встретила Степу как давнего знакомого, пригласила в дом, не отличающийся богатством, но с претензией на достаток. Во всяком случае, ковров у Кандыковых было в избытке. Очевидно, коллекция пылесборников для них и представляет ценность или престиж.
Кандыков Евгений возлежал в спортивном костюме на диване, а в кресле сидела неизвестная Степе особа лет сорока. Мягкая мебель тоже была покрыта коврами. На коленях особы покоилась папка с множеством бумаг, в руках она держала несколько листов и авторучку. Кандыков узнал Степана, тяжело поднялся, поздоровался и представил особу:
— Люся Сюкина, моя коллега.
Вот и Люся. Значит, театральные заговорщики в сборе. Евгений важный, не просто важный, а раздутый как индюк. Вблизи он поразил Степана своими параметрами — необъятная гора. Люся казалась вертлявой. Может, это из-за того, что она постоянно и дежурно улыбалась, вертя головкой, возможно, из-за быстрой речи — Люся успела обрушить на Степана новости про погоду, магнитные бури и как они влияют на организм. Тут же рассказала о чудодейственных биологических добавках, которые принимает, оттого еще держится в форме. И все это за время, пока Заречный устраивался в кресле. Кандыков бесцеремонно перебил:
— Хватит болтать. Вы пришли по поводу Ушаковых?
— В общем-то да, — сознался Степа. Он предпочел бы опросить всех по отдельности, да, видно, делать нечего. — Мне бы хотелось знать обстановку в театре.
Кандыков достал из секретера внушительную пачку газет и по одной протягивал Степану:
— Обстановка? Вот, читайте. Одни заголовки чего стоят: «Театр абсурда», «Противостояние в театре». «Кто на новенького?» — эта статья в защиту нашей директрисы. А вот: «Три слепые мышки». Мышки — это зачинщики, — пояснил Кандыков и продолжил подавать Степе раскрытые газеты, да с таким видом, словно это Заречный накатал пасквили. — «Эту песню не уволишь, не убьешь». И так далее. Вот, вот и вот. На нас обрушилась вся пресса. Одна журналистка вступилась, призывала вспомнить, что гонимые актеры любимцы публики, но ее голос остался гласом вопиющего в пустыне, а потом и вовсе заклевали.
