Жара - Славкина Мария Владимировна
«Дадим им побыть вдвоем», – шепнул Федор Анне и предложил жене с дочкой пройтись по аллеям уютного парка.
Когда через некоторое время все собрались, Анна заметила, что отец чем-то встревожен и расстроен.
– Папа, что-то случилось? – с легкой тревогой спросила Анна. Она подумала, быть может, что-то произошло с пациентом отца в Москве.
– Нет, Анечка, что ты! Просто некоторые изменения в расписании. Мне только что позвонил Миша Розенфельд. Ты помнишь его?
– Конечно, помню.
– Так вот, Миша не так давно связался со мной, думая, что звонит в Москву. А я вот он, здесь. У него какие-то крупные неприятности. Он попросил меня о встрече. В четыре часа будет здесь, у нас. Кстати, спрашивал, где ты. Был просто поражен тем, что и ты здесь, на Карельском перешейке.
– А что у него стряслось, папа?
– Миша сказал, что это не телефонный разговор. Он ведь собирался выехать в Москву для встречи со мной, и скажу тебе откровенно, Аня, для встречи с тобой. Думаю, хорошего это ничего не сулит. Но ты ведь знаешь, кем для меня был его отец Борис Натанович. И, конечно, скажу тебе прямо, Миша – не тот человек, который склонен раздувать из мухи слона. Если что, то надо будет помогать.
– Пап, Михаилу, наверное, сейчас лет 60? – поинтересовалась Аня.
– Да, – сказал Захарьин. – Миша родился в 49-м году.
Неожиданно в разговор вмешался Федор.
– Интересные совпадения, – пробурчал он. – Герман Владимирович, я как раз сейчас на работе столкнулся с делами некоего Розенфельда. Но он, конечно, не ваш знакомый, да и моложе лет на 10.
– Все может быть, – философски произнес хирург-чудотворец. – Все может быть. У Миши, которого вы скоро увидите, есть младший брат Владимир. Ему сейчас где-то под пятьдесят. Этакий красавец с чисто римским носом.
– Да это он! Точно он! Красивый мужик. Есть, однако, подозрения, что он очень, может быть, не чист на руку.
– Ладно, посмотрим, – задумчиво подумал Захарьин. – Обедать надо идти.
Кормили в отеле превосходно. Еда была вкусная и, как выразилась Лидия Николаевна, не казенная. Всех особенно радовала Верочка, которая унаследовала от мамы волчий аппетит и полную неспособность шалить и кривляться за столом. Когда Федор смотрел на свою трехлетнюю дочь, он не мог скрыть умиления и родительской гордости. Девочка была хороша. Она гордо восседала на взрослом стуле и с нескрываемым интересом следила за манипуляциями официанток: кому что принесли, кому что дают. Полное отсутствие каких-либо диетических ограничений позволяло маленькой девочке постоянно пребывать в хорошем настроении и лопать все подряд.
Академик Захарьин вместе с зятем выпили на двоих бутылку хорошей водки, а дамы чисто символически пригубили сухое вино. Аня хорошо знала, что Федор Петрович вообще никогда не пьянел. Выпивал он редко. Но иной раз Аня думала: «Попробовать Феде, что ли, выяснить, какая доза алкоголя выведет его из равновесия?» Ни болтливости, ни возбуждения, ни сонливости, – ничего этого не было.
В 4 часа к крыльцу отеля подъехал скромный голубой Renault Logan, из которого вышел маленький человек с добрым и приятным лицом. Аня сразу же узнала «дядю Мишу», хотя и должна была признать, что за те годы, что они не виделись, мужчина сильно сдал. Он выглядел усталым, каким-то помятым и явно очень расстроенным. Опытный взгляд Анны фиксировал все это автоматически.
Тепло поздоровавшись с Анной и Германом Владимировичем, Михаил Розенфельд отвез свою машину на парковку, и вернулся к московским друзьям.
– Ну что, Миша. Давай сразу за стол? – радостно предложил Захарьин.
– Может, не надо? – отнекивался Розенфельд.
– Нет, надо, надо. Что ты! Столько не виделись. Не желаете ли позавтракать, отобедать, пополдничать? Не желаете ли клюквенного морса? – балагурил Герман Владимирович. Однако он видел, что-то не так.
– Анечка. Пригласи Федора, куда он делся.
– Известно куда, – хмыкнула Анна, – с успехом изображает слона. Возит Верочку.
Через несколько минут москвичи вместе с Розенфельдом собрались за столиком лобби-бара. Захарьин заказал напитки, кофе и тогда только оказался готовым к ведению разговора с петербургским нейрохирургом Михаилом Борисовичем Розенфельдом.
– Что-то ты неважно выглядишь? – со свойственной ему прямотой сказал Захарьин. – Здоровье-то как? Как молодая жена? Как мама? – строго спрашивал друг семьи Розенфельдов.
Ответ Михаила был как гром среди ясного неба.
– Плохо мама, – сказа он, – пропала мама. Не знаю, ни где она, ни что с ней.
– Как это? – вмешалась в разговор Анна Германовна. Для нее мысль о том, что ее собственная мама может куда-то исчезнуть, пропасть, представлялась чем-то фантастическим.
– Ладно, – сказал Захарьин, – вижу дело серьезное. Рассказывай по-порядку.
Коллега академика Захарьина, известный ленинградский нейрохирург, Борис Натанович Розенфельд прожил долгую интересную жизнь. Практикующим хирургом он стал в 1939 году, с первых дней войны оперировал во фронтовых госпиталях, а во время Сталинградской битвы руководил госпиталем на левом берегу Волги. За годы войны он сделал тысячи операций, многие из которых относились к области его узкой специализации – нейрохирургии. Ранения в голову были, к сожалению, частым явлением. В жестких полевых условиях, врач от бога, он выполнял операции, о которых в мирной жизни не смел бы и думать. Но военные годы сделали его другим человеком, научили никого и ничего не бояться. В 1943 году во время бомбежки немецкой авиацией санитарного поезда он получил тяжелое ранение – нога была повреждена очень серьезно. Но, несмотря на увечье, уже через полгода Борис Розенфельд встал к хирургическому столу. Кстати, хромота, дергающаяся походка и мефистофельская внешность наградили его тогда прозвищем «Хромой черт». В нем и правда было что-то мистическое. Чудом выжил в войну, ничего не боялся и потом. Так, в самый разгар борьбы с космополитами «Хромой черт» выступил на партийном собрании своей клиники с такой речью, что его близкий друг секретарь парткома Толя Севидов сказал ему через несколько месяцев: «Ну Борька, было бы у тебя одним орденом меньше, посадили бы тебя к чертовой матери». Тогда несколько месяцев каждую ночь Борис Розенфельд ждал ареста (он все прекрасно понимал, что ему грозит за подобные речи), но пронесло.
В 1947 году в послеблокадном Ленинграде он встретил будущую супругу – Эмму Марковну Натанзон, девушку красивую, с волевым характером, из интеллигентной ленинградской семьи. Когда началась Великая Отечественная война, ей только-только исполнилось 17 лет. Мама и бабушка категорически отказались от эвакуации из Ленинграда, и семейство Натанзонов угодило в чудовищную блокаду. В этой страшной ситуации Эмма не растерялась и пошла работать на оборонный завод. У нее были прекрасные руки и редкостное здоровье. Девушка с детства занималась легкой атлетикой, бегала, прыгала, толкала ядро, метала диск. Мама тогда говорила ей: «Что ты делаешь? Ты станешь похожей на мужика». Но такие были времена и мода. А может быть, и провидение. Незаурядные физическая сила и выносливость очень помогли Эмме – она быстро прошла курсы токарей и потом регулярно выдавала на заводе два плана. В тех ужасных условиях это отражалось на самом главном – продовольственном пайке. Эмма умудрялась «выработать» до 800 граммов хлеба в день. И это спасло их семью. В 1943 году Эмма вступила в ряды ВКП(б). Тогда это был поступок. Если бы Ленинград пал, у Эммы и ее семьи не осталось бы не единого шанса на выживание.
После войны Эмма Натанзон поступила в медицинский институт, где на практике познакомилась с хирургом Борисом Розенфельдом. Молодые люди полюбили друг друга, и эта любовь сохранилась между ними вплоть до смерти Бориса Натановича. В счастливом браке были рождены два сына: старший Михаил и младший Владимир. Разница в возрасте между мальчиками составляла 10 лет и больших антиподов, чем братья Розенфельды, трудно было себе представить.
Маленького роста, плохо сложенный, вечно стеснявшийся самого себя Михаил рос добрым, отзывчивым и очень удобным для всех мальчиком. Он никогда не требовал к себе особого внимания, старательно учился, каким-то непонятным образом со всеми дружил, помогал по дому. Как само собой разумеющееся, после школы он пошел по стопам родителей, окончил медицинский институт, успешно защитил кандидатскую диссертацию, стал хорошим практикующим нейрохирургом. Трудяга, скромный и совершенно бесконфликтный человек, на работе его все любили и уважали. В 30 лет он женился, но брак быстро распался, чему немало способствовала Эмма Марковна, не желавшая делить сына с кем бы то ни было, даже с собственной невесткой. «Как ты можешь так поступать?» – пытался образумить жену Борис Натанович. Но та только отмахивалась: «Не понимаю, о чем ты?» Миша остался жить с родителями, глубоко переживая свое одиночество.
