Александр Шкляревский - Русский Тичборн
Еликонида Романовна, жена Масоедова, красивая полная женщина, необычайно апатичная ко всему и страдавшая английским сплином, на этот раз как-то оживилась и с большим воодушевлением одобрила предположение мужа. Обширные кошары[11] для нескольких тысяч голов овец, вместе с другими службами, были немедленно выстроены — оставалось только приобрести овец. Вдруг, к величайшей своей радости, он узнает от соседних помещиков, что дядя его, Перецепин, живет от нового его имения на расстоянии каких-нибудь полутораста верст, известнейший хозяин и овцевод, который чрезвычайно может быть полезен ему в этом деле, и что, сверх того, в Б. в июле будет скотская ярмарка. Масоедов почти тотчас же отправился в Б., но, не застав там дядю, поехал к нему в имение и познакомился, а оттуда уже вместе с ним отправился в Б. на ярмарку.
Как человек практический, Перецепин понял, что из затеи его племянника нельзя ожидать никаких хороших успехов и что его личное вмешательство может только поселить между ними разлад, а потому, избегая этого, он под разными предлогами отклонил от себя просьбу племянника быть его руководителем на первых порах и указал вместо себя на другое лицо, тоже известное по своим сведениям в овцеводстве, которое, вместе с тем, во время ярмарки может заняться приобретением для него скота и даже за приличное жалование, быть может, согласится управлять его имением.
Указываемое лицо был отставной гусарский вахмистр Степан Максимович Пархоменко, называемый всеми Максимович. За нравственные качества этого Пархоменки Перецепин ручался, как за самого себя, потому что он был известен ему уже пятнадцать лет своею безупречною честностью, служил безукоризненно в его имении три года, был ему очень полезен и к тому же был человек с состоянием, пожалуй, в несколько тысяч. О чрезвычайном трудолюбии Пархоменки Григорий Дмитриевич распространялся несколько дней, во все время пребывания у него в доме Масоедова и во всю дорогу до Б. Он рассказал ему, как он встретил Пархоменка в первый раз, когда тот возвратился на родину в хутор Петропавловку, лежащую в семи верстах на пути из Гнилуши, имения Перецепина, в Б. От Гнилуши до Б. всего 14 верст, так что Петропавловка находится как раз посредине пути, немного в сторону от дороги. У Пархоменки, по словам Перецепина, во время прибытия на родину было всего-навсего около 100 рублей серебром, подаренных ему при увольнении в бессрочный отпуск офицерами полка в благодарность за прежние услуги. Как отставной солдат, отвыкший за свою почти двадцатилетнюю службу от сельских земледельческих работ, Пархоменко, услыхав, что Перецепин нуждается в грамотных людях для заводов, явился к нему с предложением своих услуг и был принят в качестве надсмотрщика за стрижкою шерсти; впоследствии Перецепин, видя его расторопность и усердие, прибавил ему жалованье и дал высшее назначение, так что чрез несколько месяцев Пархоменко сделался у него смотрителем завода. Деньги, принесенные из полка, он отдал на сохранение Григорию Дмитриевичу. Прослужив три года, Пархоменко захотел обзавестись своим хозяйством в Б., рассчитался с Перецепиным, забрал у него свои деньги и переехал, сколько Григорий Дмитриевич ни убеждал его остаться послужить у него еще на большем жаловании. Изучив за службу у Перецепина ценность шерсти по качеству, Пархоменко в первую же ярмарку в Б. сумел зашибить себе копейку, занявшись покупкою шерсти с перепродажею этого товара помещикам и факторством.
— Деятельность этого неутомимого человека поистине изумительна! — восклицал Григорий Дмитриевич, рассыпаясь перед Масоедовым в похвалах Пархоменке и желая зарекомендовать его. — Мне кажется, едва ли за всю свою жизнь он хотя один день просидел без дела. В праздник, чуть заря, смотришь, уж Пархоменко в Б. на базаре… То с вечера рыбы или раков наловит и продает, то понаделает для продажи детям разных дудочек, тележек… В будни или шьет, или мастерит телегу, или что-нибудь да придумает. Золотой человек! Сами посудите, чтобы нажить простому человеку-работнику, положим, хоть и в продолжение пятнадцати лет, тысячи, для этого нужно было потрудиться. Теперь у него свой каменный дом в Б., железная лавка и земля около Петропавловки.
— Но, — возразил Масоедов, — имея свое хозяйство, ваш Пархоменко, пожалуй, не согласится взяться за управление у меня заводом?
— А мы постараемся убедить его, — отвечал Перецепин. — Пархоменко очень ко мне расположен. Согласится. Притом лошади у вас свои, от вашего имения до Б. и полутораста верст не будет, поэтому вы можете, от времени до времени, давать ему краткосрочные отпуски, на неделю, что ли.
— Конечно, я готов…
— Во всяком случае, — прибавил Перецепин, — вам теперь Пархоменко крайне нужен и необходим: он, во-первых, поможет вам в покупке партий овец и сделает хороший выбор, а во-вторых, если уже ему самому нельзя будет принять ваше предложение, то он сыщет вам другого хорошего управляющего за своим ручательством.
Перецепин и Масоедов прибыли в Б. уже поздно вечером, а потому отложили свидание с Пархоменко до завтрашнего дня; но так как Масоедов горел желанием поскорее видеть его, то за ним послано было еще с вечера, чтобы он завтра явился к Перецепину как можно ранее. Пархоменко не заставил себя долго ждать и часов в восемь утра был уже на месте. Масоедов в это время еще спал, но Григорий Дмитриевич встал уже давно и благодушествовал один в зале за утренним чаем.
— А! Максимович! — радушно приветствовал он своего гостя. — Вот спасибо, что пришел… Подсаживайся, да давай чай пить…
Но Пархоменко на это дружеское предложение отвечал только низким поклоном и остался у порога дверей.
— Ну, хоть присядь…
Пархоменко сел там же, на кончик стула. Есть лица, года которых определить точно невозможно. Физиономия Пархоменки принадлежала к подобным лицам; ему можно было дать и тридцать пять, и сорок пять, а также поверить, если бы он сказал, что ему за пятьдесят лет; физиономия его была несколько сурова, и это выражение портило довольно правильные и красивые черты его лица.
Пархоменко был высокий сухощавый мужчина, крепкого телосложения, блондин с густыми волосами на голове, которые он стриг под гребенку, оставляя только небольшой чуб и височки, не менее густыми бакенбардами, тоже подстриженными, имевшими форму турецкого огурца, и усами, закрученными на концах кольцами. Суровое выражение придавали ему бледно-голубые глаза, недоверчиво поглядывавшие в стороны из-под густых нависших бровей, впалые щеки и желтый, пергаментный цвет кожи, присохшей к костям. Во время визита своего к Перецепину Пархоменко был облачен в длинный летний шерстяной сюртук серого цвета, той же материи брюки и жилет, по которому вилась надетая на шею золотая цепочка от часов и болтался ключик; на указательном пальце правой руки блестел большой и ценный перстень. Чистая белая манишка под жилетом была туго накрахмалена, но без воротничков, шею же обхватывал большой черный атласный платок с красными концами. Пархоменко казался степенным зажиточным уездным купцом или мещанином, и только стрижка волос на голове и бакенбардах да бритый подбородок придавали ему вид военного человека.
— Как же поживаешь, Максимович? — спросил его Перецепин.
— Ничего, слава Богу, вашею милостью, Григорий Дмитриевич, — отвечал почтительно Пархоменко.
— Ну, а молодая жена, детки?
— Тоже, благодарение Богу.
— И чудесно.
Перецепин налил стакан чаю и подал его Пархоменке, который, приняв его с поклоном, отправился на свое место. Перецепин стал расспрашивать его о ходе ярмарки, о ценах, о приезжих помещиках и, наконец, шутливо заметил:
— А я против твоей жены злой умысел имею.
Пархоменко засмеялся.
— Кроме шуток, — продолжал Григорий Дмитриевич, — я думаю отнять тебя у нее… У меня к тебе большая просьба, вперед говорю, — не откажи. Вот в чем дело… — И Григорий Дмитриевич стал обстоятельно рассказывать сущность своей просьбы об устройстве завода его племянника.
Тем временем, пока между Пархоменком и Перецепиным шла беседа, проснулся Масоедов, умылся, оделся и вышел в залу, к дяде, в синих кавалерийских брюках и белом кителе, позвякивая шпорами. Лицо его в этот день было особенно свежо. Кивая головою и протягивая руку для приветствия, Григорий Дмитриевич встретил полковника словами:
— Я все хлопочу по вашему делу… Это Пархоменко… Никак не убедишь ехать к вам…
— Почему же? — спросил Митрофан Александрович, здороваясь с дядею и кивая головою Пархоменке, в ответ на его низкий поклон. Но вдруг лицо Масоедова приняло выражение величайшего изумления… Глаза и рот широко раскрылись, руки как бы окостенели… Потом, стиснув зубы и кулаки, он яростно подбежал к Пархоменке и неистово закричал:
— Ты мой беглый камердинер Ксенофонт!
