Николас Блинкоу - Белые мыши
На плечо мне легла рука. Я обернулся, проехавшись щекой по ворсу полотняного пиджака, и услышал, как кто-то произнес:
— Давай-ка уматывать отсюда.
И я очутился в лимузине — рука легла мне на затылок и подтолкнула вовнутрь, так в кино полицейские делают. В машине сидела, покрикивая на водителя, чтобы тот трогался — все уже опаздывают, — Луиза.
Я сказал:
— Привет.
Луиза на меня даже не взглянула. Другие-то из сидевших в машине хоть посмотрели на меня, пусть ничего и не сказали. Кутюрье Джанни Осано, куда более краснолицый и толстый, чем на журнальных фотографиях, сидел, открывая и закрывая влажный рот — то ли ему воздуху не хватало, то ли он пытался сказать мне: «Чао». В другом углу салона виднелась девушка, костлявая, тощая, белая, как ее сигарета, и такая же тугая и хрупкая. Четвертым был мужчина, втолкнувший меня в машину — я рухнул на сиденье, лицом к ветровому стеклу, а сам он уселся рядом с курившей девушкой, далеко-далеко от меня.
— Ладно. Поехали, — сказал он.
Мы пронеслись мимо Стэна с трансвеститом, те как раз перекатывались с тротуара на мостовую.
— Слушайте, а для Стэна места не найдется?
Это я обратился к мужчине, который засунул меня в машину, — я выбрал его, потому что он показался мне куда более уравновешенным, чем все остальные. Собственно, только он уравновешенным и выглядел. Костюм на нем был черный-пречерный. Не знаю, как удается добиться такого цвета.
— А что, разве похоже, что у нас тут найдется место? — ответил он. С американским акцентом.
Я продолжал оглядываться в лимузине, пытаясь понять, сказал ли он правду. Изнутри машина выглядела огромной, больше самолета. И чем я дольше оглядывался, тем просторней она становилась. Мне начало казаться, будто в самой ее середке крутится смерч, будто он-то и заставляет так быстро расширяться пространство внутри лимузина. Я все пытался внушить себе: не волнуйся, законам физики это не противоречит. Вцепился в сиденье и постарался сфокусировать взгляд на одной точке. И получилось так, что я уставился на тощую девушку рядом с Луизой. Волосы у нее были соломенные, густые, длиннее, чем у моей сестры.
— Вы Джоди Кидд?
— Шутишь? Она на тыщу лет старше меня.
Девушка тряхнула головой и задула спичку, от которой прикуривала очередную сигарету. Что произошло с предыдущей, я не заметил.
Луиза опять крикнула, обращаясь сразу ко всем в машине — крикнула, но не так чтобы громко. Голос у нее совсем низкий, отчего кажется, что повысить его почти невозможно.
— Даст мне наконец кто-нибудь сигарету?
Я еще раз спросил у девушки, у той, что курила:
— Так вы правда не Джоди Кидд?
— Нет.
И последнее в моей записной книжке: рисунок, смахивающий на тканевый узор пятидесятых годов. Этакий вихрь неправильных форм, завивающихся по спирали. Сначала я решаю, что он навеян тем, как все кружилось внутри лимузина. Потом вспоминаю кусочки фисташек в молоке, которое мне подали в арабском кафе. Впрочем, не одних только фисташек. Тогда-то я ничего не понял, узнал лишь позже, когда ехал со Стэном в метро. Он захихикал, а потом сказал мне, что подмешал к питью остатки прошлогодних магических грибов, насыпал сверху несколько крошек, вроде как на гарнир.
— С днем рождения тебя, Джеймс, дружок, — сказал он. — Приятной отключки.
За неделю до отъезда Стэна в Лондон я отправился с ним в прощальный поход за грибами. Нас было пятеро, но в скором времени только мне одному и предстояло остаться в Фауэе. Я и не знал, что у Стэна сохранилось что-то от тех грибов. Свои-то я выбросил, едва вернувшись домой.
У меня возникают серьезные сомнения насчет того, что девушка в постели — это Джоди Кидд. Она безусловно красива, бледна, как пепел, столбик которого дугой свисает с сигаретного фильтра, зажатого в ее сонных губах. Даже просто скользнув по ней взглядом, я рискую стряхнуть этот пепел.
Кто-то начинает ломиться в дверь. Девушка пробуждается. Пепел осыпается на простыни.
— Так ты и впрямь не Джоди Кидд, верно? — спрашиваю я.
— Я тебе об этом всю ночь твердила, — отвечает она. — Неужто твоя сестра права и у тебя действительно синдром Аспергера?
Мне хочется ответить «нет». Я мог бы рассказать про Стэна с его грибами, но удары в дверь становятся громче: судя по звуку, кто-то готов раздолбать ее, чтобы попасть в номер.
Я срываю со стула чужой пиджак, накидываю его на плечи. Он куда тяжелее, чем я ожидал, один из карманов — я в него не заглядывал — прихлопывает меня по бедру. Поворачиваю ручку, и дверь распахивается с такой силой, что мне приходится отскочить. За дверью стоит, тяжело дыша, Джанни Осано, физиономия у него еще багровее, чем вчера.
— Что тебе нужно?
— Заткнись, Луиза. Где Аманда?
— Я не Луиза, — говорю.
Осано таращит на меня налитые кровью глаза с никотиново-бурыми белками. Думаю: если меня все принимают за аутиста, что же тогда говорить об Осано, больше не способном отличить мужчину от женщины? Но тут он прищуривается, и я понимаю, что Осано попросту очень близорук.
— А, братец, — говорит он. — Слушай, у вас в семье все педрилы?
Взгляд Осано переползает на девушку. Она сидит на краю кровати, голая, почти совершенно безгрудая. Ну, понятно, Осано принял ее за юношу и счел меня педиком. Не знаю, что ему сказать. И не вижу причин отрицать, что я педик: не оправдываться же перед первым попавшимся посторонним, сумасшедшим итальянцем, вломившимся в гостиничный номер. А миг спустя я связываю его слова с сестрой. Не уверен, что Луиза и впрямь лесбиянка. Однако не удивлюсь, если она именно сейчас пробует выяснить это.
Осано, может, и понял бы, что ошибся, если бы вглядывался в не-Джоди подольше. Однако та поворачивается к нему спиной и, склонившись в поисках сигареты над столиком у кровати, выставляет напоказ голый костлявый зад. Единственная лежащая на столике пачка пуста. Набитые в ее крышку окурки высыпались. Прошлой ночью, добравшись до номера, мы не сумели отыскать пепельницу, хотя сейчас я совершенно точно вспомнил, где она: в ящике стола, под блокнотом.
Осано кричит ей:
— Ну ты, пидер, где Аманда?
— Надень очки, Джанни, — откликается девушка. — Я Биби, а где Аманда, понятия не имею.
Порывшись в кармане, Осано вытаскивает очки. Кривовато пристраивает их на нос, вглядывается в девушку:
— Отлично выглядишь, Биби. А ты зачем тычешь в меня пистолетом? — Это он уже мне.
В руке у меня тяжелый, с серебристыми накладками пистолет. Он лежал в другом кармане пиджака, и я, не успев подумать, вытащил его. Уж и не знаю, сколько раз я воображал себя с пистолетом в руке, но никогда не думал, что он такой тяжелый.
2
Осано смотрит на меня, на мою руку. По телу его пробегает дрожь, но он с ней справляется. И спрашивает, уже почти без крика:
— Это ведь не твой пиджак?
— Это пиджак Фрэда, — сообщает Биби.
Так зовут человека, давшего Луизе номер Стэнова мобильника. Интересно, пиджак я у него спер или как? Не то чтобы это походило на мое обычное поведение, но ведь и я вчера на себя обычного не походил.
В голове моей вдруг возникает новая картина. Я вспоминаю ветер с дождем, хлеставшим, когда мы покидали прием Осано. Двери пивного бара, из которого нам предстояло выйти, отделяли от ожидавшего нас лимузина пятьдесят футов сплошного ливня. Мы топтались в дверях, и Биби обеими руками обнимала меня за поясницу. Дождь окрашивал порывы ветра в синевато-серые цвета, наполняя воздух драконами из японских комиксов. Кто-то набросил мне на плечи пиджак, прикрыв заодно и Биби.
Если пиджак принадлежит Фрэду, значит, Фрэд его на нас и набросил.
Я все еще держу пистолет в руке.
— И что мне с ним делать?
— Верни Фрэду, — говорит Биби. — Джанни, у тебя нет сигареты?
Голос ее так спокоен. Трудно сказать, то ли она относится к огнестрельному оружию со свойственной американцам беззаботностью, то ли ее научили этому мирному тону на каких-нибудь курсах психотерапии или самоусовершенствования. А может быть, сигареты для нее важнее опасных для жизни ситуаций.
Я говорю ей, что никакого Фрэда не знаю.
— Да знаешь, конечно, — отвечает она. — Убрал бы ты его куда-нибудь, а?
Я киваю. Иду в ванную, беру самое маленькое полотенце и заворачиваю пистолет. Сбоку у него что-то вроде скользящей задвижки, предохранитель, наверное, но прикасаться к ней мне не хочется. Надеюсь, завернутый, он не выпалит ни с того ни с сего.
Одежда моя отыскалась под ванной, за одной из ее львиных лап. Когда я, приняв душ и почти одевшись, возвращаюсь в спальню, Биби с Осано уже спокойно покуривают. Я снимаю трубку телефона у кровати. Осано оборачивается ко мне:
— Скажи сестре, что мне нужно с ней поговорить.
Звоню сладкоголосой дежурной и прошу соединить меня с Луизой Гринхол. Французский мой она понимает, но переспрашивает фамилию; я сооружаю нечто вроде «Грин'ах» с подобием мягкого магрибского покашливания в конце. Раздается щелчок — меня соединяют, — затем шесть длинных гудков. Для гостиничного номера, в котором невозможно удалиться от телефона дальше чем на три скачка, что-то долговато. Я почти уже вешаю трубку, ей остается проплыть до рычага от силы миллиметр, когда на том конце отвечает женщина.
