Василий Казаринов - Ритуальные услуги
Я окинул свою постоялицу неторопливым взглядом. Она неплохо — для возраста и профессии — сохранилась. Среднего роста, с объемным бюстом и еще крепкими, покатыми бедрами, она даже в известном смысле аппетитна — особенно же теперь, распаренная под горячим душем, размякшая, словно изваянная из розового податливого теста, которое ждет прикосновения опытной руки. Внизу мягкого ее живота клубился светлый пушок, в котором плутали капли воды, и я замер, любуясь радужной игрой света в этой утренней росе, — Голубка, Помнится, вот так же частенько призывала меня в ванную под каким-то благовидным предлогом, хотя занавеску она не спешила отстранить, тонко чувствуя то впечатление, которое производило на меня созерцание ее тела, расплывчато рисовавшегося за полупрозрачным муаром запотевшей ширмы — и я вдруг опять почувствовал острую необходимость истребить в себе тот оттенок Голубки, который жил во мне воспоминанием об этой причудливой игре света в каплях росы, — как истребил за последние девять месяцев, стер и вытравил, наподобие старых татуировок, уже множество этих прочно вросших в темные глубины подкорки, в кожу и даже сами мышечные ткани оттенков Голубки, и потому прекрасно знал, что способ этого очищения может быть только один: закрыть глаза в тот момент, когда женщина отдаст себя тебе, и увидеть Голубку, и так видеть до тех пор, пока горячая лава не хлынет из тебя.
Пальцы сами сложились в кольцо, сунулись в рот, Анжела усмехнулась — откуда ей было знать, что в ответ на тонкий свист Голубка впорхнула в ванную и уселась на хромированную ветвь вешалки для полотенец.
— Хочешь, чтобы я тебе дала? — на заячьих губах Анжелы (верхняя чуть вздернута) вспухла слабая, усталая улыбка.
— Хорошая мысль, — кивнул я, протягивая руку и касаясь ее влажного бархата. — Дай мне. Прямо сейчас и здесь. Рублей сто, а лучше двести.
— Сукин ты сын, — беззлобно фыркнув, повторила она и чуть расставила ноги, открывая простор моей руке.
Однако в этот момент на кухне ожил телефон.
Я скрепя сердце покинул ванную, снял трубку и, привычно нагрузив голос сумрачно торжественной интонацией, произнес:
— Здравствуйте. Поверьте, я искренне скорблю вместе с вами. Наше бюро ритуальных услуг сделает все, чтобы облегчить тяжесть понесенной вами утраты.
На том конце провода возникла пауза, потом послышался просеянный хрипотцой голос Люки:
— Ага, ты вернулся, сукин сын.
Я подумал о том, что если две разные женщины, не сговариваясь, в течение трех минут трижды сочли возможным приласкать меня таким нежным обращением, то, вполне возможно, я и вправду сукин сын.
— Подъезжай, — перешла Люка на деловой тон. — Есть дела.
— Ага, — кивнул я. — Сейчас, только натяну штаны.
— Это как раз не обязательно.
— Почему? — спросил я, косясь на Анжелу, которая возникла на пороге кухни и, промакивая груди вафельным полотенцем, выжидательно смотрела на меня.
— Да все равно их придется снимать, — хохотнула Люка.
— Вон как… И почему?
— Потому что я собираюсь оторвать тебе яйца.
Подожди немного… Мне надо собраться с мыслями. — Я скособочился, прижав телефонную трубку к уху плечом, и простер руки в направлении Анжелы, которая в ответ на мой жест провела кончиком языка по верхней губе.
Пока длилось это движение ее острого язычка, полотенце медленно выскальзывало из ее руки и наконец опустилось, окутав щиколотки мягким чехлом. Вышагнув из него, она, приблизившись к столу, к которому я прислонялся, наклонилась и окунула свои мягкие податливые груди в мои ладони с тем, как видно, расчетом, чтобы я мог почувствовать их спелую тяжесть.
Ее руки тем временем разобрались с узлом, стягивавшим простыню на моем бедре, и я почувствовал прикосновение ее язычка к груди. Вычерчивая им витиеватый, слегка влажный рисунок, Анжела начала опускаться на колени.
— Ну как, собрался с мыслями? — сухо осведомилась Люка.
Я отозвался нечленораздельным мычанием, потому что в этот момент язычок Анжелы добрался до цели и губы ее распахнулись.
— Ах вон что… — понимающе процедила сквозь зубы Люка. — Ты там с этой своей профурой. Говорить можешь?
— Да вроде да, — заметил я, опуская руку на затылок Анжелы.
— Значит, с профурой, — вздохнула Люка.
— Да брось ты. Она просто занимается бизнесом — точно так же, как и ты. Бизнес есть бизнес.
— Угу. Видала я этот бизнес… — Она хрипло хохотнула. — В киношке под названием «Глубокая глотка». Я угадала?
Я в который уже раз поразился проницательности Люки.
— Надо же впасть в грех напоследок. Учитывая твое обещание.
— Вообще-то не мешало бы… — Голос Люки изменился. — Но это подождет. Когда закончишь со своей профурой, приезжай. Я же говорила, есть кое-какие дела.
Что-то в ее тоне меня насторожило.
— Ты уверена, что это именно дела, а не очередная накладка — ну, вроде той, что была в прошлом месяце?
В прошлом месяце Соня, наш новый менеджер, славная девочка, но пока слишком мало смыслящая в похоронных делах, заказала и проплатила в православной церкви церемонию отпевания, не обратив внимания на то, что, согласно документам, усопший носил звучное имя Лечо Арсанов, а обрести вечный покой он собирался на Даниловском кладбище, где хоронят мусульман. Разумеется, Лечо правоверным и оказался, а Люке пришлось в пожарном порядке исправлять Сонину оплошность.
— Нет… — после долгой паузы задумчиво протянула Люка. — Тут именно какие-то дела. С одним из заказов. Я задницей чую. Ты же знаешь, какая у меня задница.
С этим трудно спорить, попка у Люки выдающаяся во всех отношениях, в том числе и в том, которое касается интуитивных наитий и смутных предчувствий, а впрочем, Анжела нисколько не обращала внимания на наши служебные переговоры, так что очень скоро я испытал ощущение блаженного облегчения, с физиологией ничего общего не имеющего: капли росы, путающиеся в интимном бархате принимающей душ женщины, меня больше не волновали.
— О'кей, — заметил наконец я, пытаясь выровнять дыхание. — Подъеду часика через два. Кстати, за это мне полагается отгул. Сегодня ведь суббота, выходной.
— Черт бы тебя побрал! — заорала Люка, — Ты что, забыл основной принцип нашего бизнеса?!
Я его не забыл. Звучал он просто и убедительно: «У смерти не бывает выходных».
2
Положенный Харону по штату строгий черный траурный костюм хранился на работе, я довольно долго рылся в платяном шкафу, подбирая приличествующий должности наряд, остановился на черных джинсах, черных кроссовках и черной майке. Эту майку мне презентовала компания «Кока-Кола». Шипучий напиток Люка истребляет на работе галлонами — и вот с месяц назад попалась на глаза телевизионная реклама с предложением присылать наклейки с пластиковых бутылок в обмен на какой-то приз. Я так и поступил. В результате мне выдали майку и сказали, что я могу написать на ней любое слово — хоть то заветное из трех букв, которое время от времени мелькает на заборах. Были выторгованы два слова, и наряд украсился выведенным пурпурной краской призывом:
MOMENTO MORI
Сочетание черного и пурпурного вполне укладывалось в скорбный смысл моей теперешней профессии.
— Тебе не понравилось? — спросила Анжела, наблюдавшая от двери за тем, как я экипируюсь.
— С чего ты взяла? — спросил я.
— Ты был как бревно.
— А я и есть бревно. — Я ласково потрепал ее по щеке. — Не обижайся, такова уж моя природа… Ну пока. Ложись поспи.
Экипироваться во все черное, строго говоря, было неразумно: душное, безветренное утро обещало горячий день. Не успевший за ночь остыть асфальт дышал ровным теплом. На мраморном парапете у подземного перехода сидел мальчик с карамельно приторным личиком — его рука покоилась на коленке существа, половую принадлежность которого, дотла вытравленную немыслимо широкими черными джинсами с накладными карманами и мешковатой рубахой мышиного оттенка, определить не представлялось бы возможным, если б не характерная прическа. Коническая копна желтоватых волос, издали походивших на спеющий под густым июльским жаром сноп, рассыпалась у вершины и струилась к хрупким плечикам множеством тончайших косичек, прихваченных снизу черными резинками, — девочка, значит. Ребята сонно лакали пиво, поглядывая на своих приятелей, которые в тесном закутке между приземистым хозяйственным магазинчиком и бетонным строительным забором изящно и со знанием дела предавались игре в сокc.
Маленький мячик, в яркой расцветке которого переплелись все цвета радуги, парил над асфальтом, выписывая плавные дуги, и вдруг, сорвавшись с ноги одного из игроков, рискнувшего сделать эффектный пас внешней стороной стопы, покатился к ногам. Я тихонько катанул его в сторону девочки, она спрыгнула с парапета, ловко поддев мячик носком кроссовки, пульнула его в круг сокеров, тряхнула золотистым снопом и отослала мне благодарственную улыбку. Запрыгнув на парапет, она поболтала ногами и закинула голову назад, отправляя в себя глоточек пива из темной бутылки, сладко потянулась и, погружаясь в блаженную истому, заметила:
