Жак Робер - Кто-то за дверью
- Скажи,- неожиданно вновь заговаривает Пюс,- если ты не хочешь воспользоваться револьвером, потому что это примитивно...
- И еще, - говорю, - потому, что литературные критики терпеть не могут выстрелов. Как будто литература была когда-нибудь чем-то иным, нежели кровавой баней!
- Полагаю,- продолжает Пюс,- что ты тем более не собираешься ни душить эту нарушившую супружескую верность жену, ни травить, ни топить в ванне?
- Нет, это все одно,- говорю я, восхищаясь, с какой непринужденностью она рассуждает о расправе над неверной супругой.
- Но если,- торжествующе восклицает она,- если ты хочешь лишить жизни, не убивая, тебе никогда это не удастся!
- Вот я как раз и размышляю, не существует ли все-таки какой-нибудь способ. Способ возвышенный, рожденный разумом существа чересчур утонченного, чтобы решиться на простое убийство. Способ, который обеспечит к тому же безнаказанность.
- Безупречно совершенное преступление,- говорит Пюс с ноткой презрения в голосе, подобно тем литераторам, которые притворяются, будто никогда даже и не раскрыли ни одного детективного романа.
- Безупречно или нет, я верю, что решение мне подскажет мой персонаж. Как только я в самом деле дам ему жизнь, он сам найдет тот способ, который я безуспешно ищу. Он отомстит, и месть его будет гениальной. В этом одно из чудес литературного творения. Наши герои ускользают от нас и сами совершают поступки, которые мы были не в состоянии предвидеть.
Пюс хочет знать, чем занимается мой персонаж. Рассказываю ей, что он преподает в лицее латинский и греческий и ему, как это часто бывает с людьми этой профессии, свойственны некая мягкость и боязливость.
А она, его жена? Почему она ему изменила? Почему завела любовника? Пюс считает, что очень важно это знать. Вижу, как она оживляется. Щеки горят, она ходит по комнате взад-вперед и время от времени прикладывается к стакану.
По-моему, просто отлично, что она проявляет интерес именно к этому моменту, обсуждая измену супруги. Пожалуй, надо дать ей полную свободу, она наверняка мне поможет. Я считаю себя человеком, не лишенным тонкости, однако мне всегда трудно было разобраться, что движет женщинами в том или ином случае.
И вот Пюс уже продвигается в своем расследования дальше:
- А эта женщина любила этого твоего учителя, когда выходила за него замуж?
- Да, несомненно,- говорю я.- За учителя не выходят замуж по расчету.
- Ей нравилась его мягкость, боязливость?
- И еще его ум.
- Так что же произошло?
- Попробуй встань на ее место,- предлагаю я, поглядывая на нес, как кот на мышь.
- Он человек мягкий, ты сам сказал. Значит, он ее не бил?
- Разумеется, нет.
Мы словно играем в "портреты"[2].
- Никаких скандалов, ссор?
- Никаких. Это хорошо воспитанные, миролюбивые люди, они терпеть не могут беспорядок, шум, любое насилие. По правде говоря, они- мне видятся похожими на нас.
- В духе старых традиций.
- Именно это и безумно интересно: показать, как потихоньку, незаметно рушится счастье вроде бы дружной, мирной супружеской пары. Никаких ссор, размолвок. И потом вдруг жена отдаляется от мужа. Но почему, черт побери?! Почему?
Когда-нибудь я непременно приведу этот диалог в качестве типичного примера того, каков может быть обмен репликами между писателем и его подругой в момент, когда мучительно вынашивается замысел нового романа.
- Возможно, в этом заключается вред хорошего воспитания, - говорит Пюс. - Есть пары, которые в итоге погибают от чрезмерной благовоспитанности.
- Объясни! Раскрой свою мысль! - требую я, и у меня такое ощущение, будто я треплю ее рукой по шее, как породистую лошадку.
- Они приучают друг друга обо всем молчать, все скрывать. Особенно чувства. Это так вульгарно в ваше время - чувства! О сердце - ни слова!
- Только в случае инфаркта! - хохотнув, вставляю я. Но Пюс серьезно продолжает:
- Тогда жена твоего учителя - а у нее, несмотря ни на что, сердце все-таки есть,- возможно, вообразила, что ее муж стал бесчувственным сухарем. И вот однажды, устав от всего этого холода, она отправляется искать немножечко тепла.
Тут я, не выдержав, вскакиваю с места.
- Ну нет, вот уж это невозможно, извини!
- Что именно невозможно?
- Твоя версия. Может, я и деградирую, но пока все же пишу не в журнал для домохозяек! Только еще иллюстраций не хватает: муж - с булыжником вместо сердца, и она уходит, унося свое сердце с собой!
Я вдруг начинаю злиться. И искренне. Никто не знает, на какие вспышки гнева способен автор романов в узком кругу, когда его заподозрят в сочинительстве для газетной рубрики "любовная переписка".
Пюс не нравится моя реплика. Ее лицо заливается краской, а это означает, что сейчас она обрушит на меня весь свой сарказм.
- И впрямь я рехнулась!- восклицает она. - Совершенно отстала от жизни! Просто устарела! Ты прав, надо пощекотать публике нервы! В наше время только это себя и оправдывает! Хочешь, я тебе скажу: у твоего учителя есть порок. Тайный порок, который она открыла, и все это ей настолько омерзительно, что она становится наркоманкой. Неплохо, а?
Я пожимаю плечами.
- Давай искать порок, дорогой! - весело продолжает Пюс.- Может, он пьет, твой учитель? Виски. Уж виски-то не вышло из моды? А я, я вышла из моды?
Она быстро подходит к столику, чтобы снова наполнить стакан.
- Хватит, Пюс! - кричу я.- Ты и так много выпила! Она не слушает и продолжает:
- Он пьет виски в перерыве между занятиями, он прячется, чтобы выпить в уборной, пока его не застает врасплох один из учеников, чей отец психиатр. А это разве не здорово?
- Нет, очень плохо!
Еще одна деталь: я терпеть не могу, когда иронизируют над моими персонажами, высмеивают их. Для меня это равносильно тому, как если бы врач-акушер ради забавы завязывал узлом ножки новорожденного, которого он сам только что извлек из чрева мадам Дюпон[3].
Но Пюс на это в высшей степени наплевать. От виски ее рассудок пылает, как омлет "сюрприз".
- Опять не то. Тогда вот, я знаю, кто он, твой агреже[4]! Он педераст!
Я начинаю кружиться на месте, подобно дервишу, меня, охватывает чувство сильнейшего раздражения.
- Нет, нет и нет! Он нормальный, абсолютно нормальный! Средний француз, не блещущий оригинальностью, однако с небольшим своим культурным багажом в голове, со своей совестливостью интеллектуала, которая всю жизнь призывала его к осуждению насилия.
- Ага, ясно, он антифашист!
- Антифашист, и тем не менее рогоносец! - ору я. Ее смех резко обрывается.
- Есть еще фактор времени, - произносит она так, будто сделала великое открытие.- Сколько лет они женаты?
- Как мы. Семь, восемь.
- Переломный седьмой год?
- Да, об этом пресловутом кризисе всегда говорят, но никогда не объясняют, как он наступает. Усталость, привычка, утрата таинственности?.. Все это по-прежнему неясно. Возвращаемся к исходному положению. Отчего вдруг любящая жена разлюбила мужа?
Я неожиданно подхожу к Пюс, беру ее за плечи и заглядываю в глаза.
- Пюс, а ты веришь в этого Другого?
- В Другого?
- В Любовника с большой буквы? В опьянение, помрачение и прочую чепуху? В любовника, который в итоге превратится в такого же мужа, как другие. Серьезно, ты в это веришь?
В ее больших голубых глазах, храбро выдержавших мой взгляд, появляется беспощадное выражение.
- Я просто обязана верить,- произносит Пюс глухо,- ведь она уходит, бросает своего учителя.
- Однако он не изменился, это тот самый человек, которого она полюбила, за которого вышла замуж семь лет назад. Характер не меняется.
- А вот и меняется! - с жаром возражает Пюс.- Также, как худой человек может превратиться в толстого. Я лично вижу, как твой учитель изо дня в день делается все больше учителем. Изо дня в день он все больше погружается в свои книги, в свою Древнюю Грецию. И если б он был механиком, все было б точно так же - он все больше погружался бы в свои моторы. Сам знаешь зайдешь в гараж и видишь одни только задницы.
- Не будем на них останавливаться.
- И так до того самого дня, когда твоя счастливая жена обнаруживает, что она одинока. Одинокая - это значит свободная! Свободная - это значит она может собой распоряжаться. Тут-то и появляется этот другой - любовник. Иначе и быть не может!
- И тот дурак ничего не замечает? Я имею ввиду мужа...
- Нет. Он весь в своих книгах.
- Я не согласен! - взвиваюсь я вдруг.- Все-таки он иногда закрывает свои книги. А когда книги закрыты...
- ...он продолжает ничего не видеть. Из лени. Кажется, она меня раздражает!
- Из лени! Он, такой трудолюбивый! Влюбленный в Грецию эрудит!
- В Грецию, но не в жену. В любви он ленив. Любовь требует много сил. Она мучительна, невыносима! Тому есть доказательство - некоторые умирают от любви.
- Ты не в своем уме! Ведь если она вышла за него замуж, значит, он все-таки сумел ее покорить.
- Да, конечно, вначале он вел себя как надо. А потом, когда дело было сделано, он уже не церемонился!
