Андрей Константинов - Дело о прокурорше в постели
В огромной приемной меня встретила смазливая деваха. Наверное, внучка знаменитого таможенника Верещагина… ну-ну.
— Вы Обнорский? спросила она очень приятным голосом. — Виктор Васильевич вас ждет.
И столько тепла было в ее голосе, столько радости, что я подумал: как только вы тут без меня жили-то?
А самого Виктора Васильевича Фонарского я раньше не видел. Третий таможенный чин Северо-Запада оказался маленьким, невзрачным, лысым мужиком. Чем-то он неуловимо напоминал опарыша. Но — умен. Это бесспорно. Хитер, проницателен. Это тебе не Мамкин.
А потом был обязательный кофе.
И хороший, обстоятельный рассказ о таможне. Говорил Виктор Васильевич хорошо, толково, по существу. Я слушал, кивал и пытался понять: что же ему от меня нужно?
— А главная проблема, Андрей Викторович, это, разумеется кадры. Вы меня понимаете?
Конечно, — киваю я, — кадры.
— Кадры… Мы, конечно, организация серьезная. С улицы к нам на работу не попадешь. Все люди проходят очень строгую проверку. Но, тем не менее, бывают и у нас проходимцы. Да, такова реальность.
Фонарский сокрушенно покачал головой. Если бы в ящике моего письменного стола не лежала синяя пластиковая папочка с несколькими бледными ксерокопированными листочками, я бы поверил в искренность Виктора Васильевича. Интересно, сколько вы наварили на той операции? И сколько хотите наварить на следующей?
— …такова реальность. Но мы своих негодяев вычисляем сами.
— Да, любопытно. Может быть, дадите какие-нибудь материалы?
— Конечно, Андрей Викторович, о чем разговор? Мы не боимся выносить сор из избы. Вот, пожалуйста.
Свежий пример. На прошлой неделе выявили супостата. Сейчас готовим материалы для передачи в органы.
Фонарский нажал кнопку на селекторе и сказал секретарше:
— Надя, передай Павлу Степановичу, чтоб зашел ко мне с материалами на Горбунова. Срочно.
— Павел Степанович Семенов — мой помощник, — добавил Фонарский для меня. «Семенов страшный человек, — сказал вчера Алексей. — Убийца».
Через минуту в кабинет вошел крепкий, подтянутый мужчина лет сорока.
Отличный костюм, безукоризненно начищенные ботинки, галстук в тон сорочке. И — перебитый нос. И фигура, и нос, и манера двигаться безошибочно выдают бывшего боксера. Он быстро, уверенно прошел по сияющему паркету и положил на стол Фонарского темно-коричневую папку.
— Это не мне, Степаныч, — сказал третий человек в таможне. — Это нашему гостю. Познакомьтесь, кстати. Это — мой помощник Павел Степанович Семенов. А это известный журналист и писатель Андрей Викторович Обнорский. Он же — Серегин. Звезда, можно сказать…
Мы пожали друг другу руки. Рукопожатие Семенова было сильным, крепким. Он улыбнулся, сказал что-то типа: приятно… весьма приятно, — и передал мне папку. Маленькие бесцветные камушки на его запонке метнули искрящиеся лучи. Мать честная! Неужели бриллианты?., очень… очень приятно… Страшный человек, сказал вчера Алексей. Убийца.
Я раскрыл папку. С первой страницы на меня смотрел Алексей. Но на фотографии он был значительно моложе…Два-три месяца, Андрей, я, скорее всего, не проживу…
— Вы так смотрите пристально, — негромко сказал Семенов. — Вы знакомы?
— Что? А… нет. В первый раз вижу этого Горбунова.
— А мне показалось: вы знакомы.
— Пока нет, — ответил я. — Но, думаю, придется познакомиться.
— А вот это на данный момент затруднительно.
— Почему?
— Да этот гусь скрывается. Глупо, конечно, деваться-то ему некуда. Но… такова реальность.
— Что же он натворил?
— А вы познакомьтесь с документами. Павел Степанович, если что-то непонятно, пояснит…
Папочку я изучил за двадцать минут. Поработали они неплохо… Если этим бумагам дать ход, то Алексей Горбунов гарантированно и надолго попадает за решетку. Неплохо они поработали. Только вот ходу этим бумагам они пока не дали. Понятно… у них одна папка, у Алексея другая. Невыгодно им его сажать. Выгодно поторговаться, совершить обмен. Бартер, так сказать.
— Так что, как видите, Андрей Викторович, мы открыты для сотрудничества в самых широких аспектах. И в информационном, так сказать, плане, и в иных отношениях.
— Это в каких иных отношениях? — вяло поинтересовался я.
— Ну, например… в плане спонсорской помощи прессе, — веско произнес Фонарский. — Мы таможня. У нас возможности не беспредельны, но велики… Мы бы могли организовать вам компьютеры из конфиската. Оргтехнику.
Ишь ты! Спонсорскую помощь, говоришь? Компьютеры — это, конечно, здорово. И оргтехника — здорово.
Но… я делаю морду утюгом и наивно спрашиваю:
— А это, извините, законно?
— Андрей Викторович, — весело произносит Фонарский, — нельзя же быть буквоедом. Закон не догма, а руководство к разумному компромиссу.
— О, позвольте я запишу, — говорю я, — блестящий афоризм. Вот только я почему-то очень боюсь компромиссов. Один раз пойдешь на компромисс, другой…
— Полностью с вами согласен, Андрей Викторович, — горячо поддерживает меня Фонарский. Семенов тактично улыбается. — Полностью с вами согласен, разделяю вашу позицию. Про компьютеры я от чистого сердца… так что подумайте.
— Спасибо. От чистого сердца — это дорогого стоит, — говорю я проникновенно. На меня смотрят внимательно.
— Дело-то общее делаем, Андрей Дмитриевич.
— О, да. Дело общее.
Затем меня провожают до выхода. И заверяют в полном и глубоком уважении, в понимании и еще в чем-то…
Я прижимаю руки к сердцу и тоже говорю о сотрудничестве, о понимании, об ответственности.
— Да, кстати, — оборачиваюсь я в дверях. — А запонки у вашего помощника…
— Что — запонки?
— Они что, с настоящими бриллиантами?
Фонарский делает удивленное лицо. Фонарский весело и заразительно смеется. Фонарский подмигивает и тихонько говорит мне:
— Вы меня удивляете. Конечно, с настоящими.
Я выхожу и чувствую спиной его внимательный взгляд. Значит, все-таки Алексей. Приглашали меня для беседы об Алексее Горбунове. Интересно, что они знают? Скорее всего, знают они немного… Но, тем не менее, знают. Возможно, сам Горбунов что-то брякнул. Типа: я знаю про ваши аферы и обращаюсь в прессу. Может быть, даже сказал, к кому именно. Вот они и решили подстраховаться. Спонсорская помощь, говоришь? От чистого сердца? Ну-ну…
Вечером снова нарисовался Василий Петрович Васнецов. Зачастил чего-то Вася. Но в этот раз он по делу.
— Сделал, Василий Петрович?
— Конечно… заяц трепаться не любит. Все как договаривались. Держи.
И Василий возвращает мне портативный диктофон, которым я оснастил его утром. Незаменимая машинка, когда хочешь произвести скрытую запись. А в нашей работе такие ситуации иногда случаются.
Мне не терпелось прослушать кассету прямо сейчас, но это было бы не шибко вежливо по отношению к Ваське. Мы потрепались еще минут пять, выкурили по сигарете, и внук великого русского художника ушел.
То, что он внучек Васнецова, Васька, конечно, врет… А так он мужик нормальный.
— Ну, я пошел, — говорит Васька с порога. — Значит, я в понедельник приду, Андрюха… лады?
— А чего хочешь?
— Как чего? Ты же сам говорил: женщина будет — супер.
— А-а… — говорю я. — Действительно. Как же я забыл? Ты приходи, Василь Петрович, обязательно приходи. Познакомлю тебя с Зоей. Незабываемое впечатление. Неизгладимое.
— О, Зоя! — мечтательно воскликнул Васька. И исчез.
Да… когда Василий Петрович увидит Зою Залмановну, он, пожалуй, решит, что прав Мамкин и стоит меня поучить… А что? За Зою Залмановну запросто. Да уж чего теперь? Дело-то сделано.
Я остался один и решил наконец-то послушать кассету, которую принес Васька. Опять не вышло: пришел Зудинцев и доложил, что отработка пачки с пальчиками Алексея ничего не дала. Мы, собственно, это предполагали. Крайне маловероятно, чтобы на работу в таможню смог проникнуть судимый… хотя всякое бывает. Расея!
Теперь, после встречи с господином Фонарским, мне, собственно, и так известны фамилия, имя и отчество моего вчерашнего визави. Теперь установить его не проблема. Только что это даст? Если он скрывается… Однако я все же прошу Зудинцева пробить адрес Алексея Горбунова.
А потом приходил Соболин, потом Горностаева, а потом пришел Коля Повзло… вот только Глеб Спозаранник меня явно игнорировал. Ну спасибо…
***
Информацию, которую подкинул Алексей Горбунов, проверить удалось, в общем-то, быстро. Все выходило в цвет, срасталось… Вот только сам Горбунов не звонил. А давать ход документам без предварительного разговора с ним я не имел права…
Кончилась еще одна ноябрьская неделя, зима все сильнее напоминала о себе. Зима в сочетании с тягостными какими-то предчувствиями, тревожными ожиданиями изрядно давила на психику. Так, как давят на нее серое ноябрьское небо и быстрые ноябрьские сумерки. Была пятница, неделя кончилась, мои отношения с Глебом так и оставались натянутыми. Вернее, не мои отношения с Глебом, а его отношение ко мне.
