Виталий Гладкий - Кровавый узел
Жорж, который, как и его мамочка, считал Костю "пришибленным", особо с ним не церемонился. Был он покрупнее Кости, пошире в плечах, хорошо кормленный и отличался наглой вальяжностью, присущей городским отпрыскам номенклатурных семей, – Олег Сергеевич занимал весьма важный пост в партийной иерархии области. Жорж помыкал Костей, как хотел, доводил его издевками до белого каления. Но Костя сносил все с удивительным терпением и, по своему обыкновению, молча, что только раззадоривало Жоржа и подвигало на новые подлости.
И однажды Жорж все-таки нашел самое уязвимое место в глухой защите Кости: он коснулся памяти погибших отца и матери, светлые воспоминания о которых служили Косте единственным прибежищем в удушающей атмосфере неприятия и злобы, воцарившейся по милости Кобры в квартире сродственников. Это была обычная сплетня, грязная, гнусная, которая приплелась из завшивевших коммуналок в респектабельную квартиру, где и нашла подходящую почву. Сплетня попалась на зубок Эльвире, и она свой язык в присутствии Жоржа не придерживала. Ну и ее достойный сынок в один из вечеров не преминул все выложить Косте, присовокупив кое-что и от себя.
Дикая, всепоглощающая ярость на какое-то мгновение помутила рассудок Кости. Не помня себя, он влепил страшный по силе удар прямо в подленькую ухмылку Жоржа, и пока тот, валяясь на полу, выплевывал вместе с кровью выбитые зубы, Костя собрал в отцовский вещмешок свои скудные пожитки и ушел из ненавистной квартиры навсегда.
2. КРАПЛЕНЫЙ
Дом словно затаился среди низкорослых деревьев небольшой рощицы. Неподалеку расползлись невзрачные постройки окраины, все в проплешинах обвалившейся штукатурки, крытые ржавым железом, обросшей зелеными лишайниками, черепицей или насквозь прогнившим рубероидом. Дощатые заборы, слепленные на скорую руку, едва державшиеся на изъеденных древоточцами столбах, отделяли захламленные подворья от пыльных улиц и переулков, которые в ненастные дни превращались в зловонные непроходимые болота.
Коренастый мужчина, одетый в какую-то невообразимую смесь, состоящую из топорщившегося нелепыми складками пиджака явно не по росту, из-под которого выглядывала замызганная голубая рубаха, и широченных брюк-клеш, давно вышедших из моды, стоял в переулке у калитки дома, сторожко прислушиваясь к ночному дыханию окраины. Его круглую голову с короткими, небрежно остриженными волосами оседлала шерстяная кепка с пуговкой на макушке, засаленная и местами прожженная. Заросшее щетиной лицо изредка подергивалось от нервного тика, хищные, глубоко посаженные глаза отсвечивали перламутром белков, крупные зубы щерились в оскале злобного недоверия и настороженности.
Наконец, шумно выдохнув, он шагнул вперед. Кособокая калитка, которая висела на двух кусках транспортерной ленты, заменяющих завесы, отворилась бесшумно, и он зашел на подворье. Пригибаясь, неслышно прошмыгнул под окнами в запущенный старый сад, обошел вокруг дома, заглянул в покосившийся угольный сарайчик. Возвратился к воротам, еще раз внимательно осмотрел переулок и, уже не таясь, размашисто зашагал к дому. Некоторое время помедлив, постучал в окно коротким дробным перестуком. Затем быстро отскочил от окна и притаился за углом веранды.
В доме зажегся свет. Сквозь плотно зашторенные окна проскользнул узкий, словно лезвие ножа, лучик и вонзился в заросшее травой подворье. Скрипнула входная дверь, и чуть хрипловатый спросонья женский голос спросил:
– Кто там?
– Открывай, свои…
– Федор?
– Тихо, ты!.. Он самый…
Дверь отворилась пошире, и на пороге белым привидением стала пухлая курносая женщина в длинной ночной сорочке.
– Ты… ты как? Откуда?
– Оттуда, дура! У тебя все путем?
– Д-да… – дрожащим голосом ответила женщина.
– Ну тогда впускай.
– Входи…
Небольшую комнату освещала люстра под шелковым зеленым абажуром с кистями. Круглый стол, застеленный вышитой скатертью, несколько старых, потертых стульев, диван с высокой деревянной спинкой и застекленный буфет с горкой посуды составляли всю ее меблировку. Из спальни, дверь в которую прикрывали бархатные шторы, подвязанные красными лентами, доносился смачный мужской храп.
– Стерва… – тяжелый взгляд ночного гостя буквально пригвоздил хозяйку к полу. – Раскладуха паршивая…
– Федя, Феденька, миленький, п-прости… – заскулила женщина, протягивая к нему руки.
– Нышкни! Кто там у тебя?
– Свои, свои, Феденька. Зуб…
– Старый кореш, мать твою… Присуседился… – Ночной гость швырнул кепку на стол. – Буди.
– Сейчас… Я сейчас… – женщина скрылась в спальне. Храп затих. Некоторое время спустя на пороге спальни появился высокий черноволосый мужчина с косым шрамом на подбородке и, добродушно ухмыляясь, сказал:
– Вот те раз. Крапленый, это ты или твоя тень?
– Паскудник… Присосался к моей марухе и фиксы кажешь?
– Брось, не заводись, здесь все свои. Не держи зла на меня: баба есть баба. Ей тоже сладенького, гы-гы… – заржал он, – временами хочется.
– Так-то вы меня ждали, суки поганые. Думали, в зоне загнусь?
– Ну ты скажешь… – Зуб потянулся, хрустнув костями. – Эй, Софа! – позвал хозяйку. – Мечи на стол, что есть в заначке. И водочки не забудь. Дорогого гостя встречаем. Раздевайся, Федя, садись. Сколько лет…
– Да уж… – скрипнул зубами Крапленый, хотел было что-то еще сказать, но передумал и, нахмурившись, присел к столу.
Вскоре на столе появились соленые огурцы, нарезанное крупными кусками сало, картошка в "мундирах", черный хлеб и бутылка "Московской".
– Извини, Федя, чем богаты… – Зуб картинно развел руками. – Живем по средствам.
– Вижу. – Крапленый со злостью содрал пробку и налил полный стакан. – Будем… – не отрываясь, выпил, загрыз огурцом.
– Стосковался… – ухмыльнулся Зуб и последовал примеру своего приятеля. – Хороша, – крякнул и потянулся за картофелиной.
– Зуб, мне нужна ксива [5].
– Умгу, – кивнул Зуб, усиленно орудуя челюстями. – Будет.
– Где Валет?
– В норе [6]. Менты [7] на хвост упали.
– А остальные?
– Кривой масть [8] сменил, щипает [9] помаленьку, на харчишки сшибает. А Щука на барахолке приторговывает.
– Та-ак… На пенсию, значит, вышли?
– Трудно работать стало, Крапленый. Времена переменились. Метут всех подряд.
– Мандраж [10] шибает?
– Не так, чтоб уж очень. Просто стоящее дело не подворачивается.
– Будет дело, Зуб, будет… У Маркизы чисто? -Да.
– Собери у нее послезавтра всех троих. Потолкуем.
– Лады, – Зуб опять наполнил стаканы. – Еще по одной… Ты как сорвался?
– Любопытствуешь? Может, по нарам соскучился?
– Ну, ты даешь, Крапленый! Что я, шизанутый?
– То-то… – Крапленый помолчал. – Удачно попучи-лось. Рванули когти втроем…
– А где остальные?
– Там. – Крапленый показал на потолок. – И меня туда же отправят, если заметут.
– Что так?
– Часовых. Двоих. Ногами вперед…
– Ого! Вышку[11] на плечах носишь, Крапленый.
– Двум смертям не бывать… Еще погуляем, Зуб! – Крапленый повернулся к хозяйке, которая робко выглядывала из кухни. – Софа! Садись к нам, чего столбом стоишь. За мое возвращение выпей.
– Спасибо, Федя…
– Моя заначка цела?
– Конечно, Феденька.
– Ты мне завтра одежонку поприличней справь. Да смотри, чтобы не усекли!
– Все сделаю, Федя, как надо.
– Зуб, мне клевая пушка нужна.
– "Парабеллум" устроит?
– Вполне. И патроны.
– Когда?
– Еще вчера.
– Понял. Завтра к обеду притарабаню.
– У тебя есть на примете подходящие волчары [12]?
– В общем есть… – Зуб заколебался. – Но…
– Что – "но"?
– Народ измельчал, Крапленый. Так, сявки [13]. Деловых[14] мало.
– Обмозгуем и это. Найдем. Как Профессор?
– Кряхтит. Цветочки стал выращивать. Дедушка. Только внуков не хватает.
– Вот ты его и поспрашивай… насчет "внуков". У него глаз наметанный, гляди, посоветует кого для дела.
– Спрошу.
– Все, вали отсюда. А я тут с Софой… потолкую.
– Застоялся? – понимающе осклабился Зуб.
– Что, свое забыл?
– Такое не забывается…
– Так я жду тебя к двенадцати дня.
– Покеда. Приятных сновидений… гы-гы…
– Пошел к черту!
– Уже иду…
Отступление 2. Первая встреча
Дороги, дороги, дороги… Пыльные, унылые, в колдобинах и рытвинах грунтовые, и стремительные, с просинью у горизонта асфальтированные; горбатые, осклизлые от ненастья булыжные мостовые и узенькие незаметные тропинки, невесть кем протоптанные среди полей и лесных разливов. Они неторопливо разматывали полотнища, укладывая их под ноги Косте, куда-то влекли, манили в неизведанное, непройденное…
