Ян Мортенсон - Убийство в Венеции
— Конечно. Именно этого они и добивались. Чтобы я подробно прошелся по полотну и констатировал, кто же его написал. Оно было грязным и изрядно потрепанным, но автором был Рубенс. Без сомнения.
— Откуда ты знаешь, что картина была неизвестной?
— Все его произведения занесены в каталоги, но за столетия многие картины пропали, некоторые сохранились лишь в виде копий или воспроизведены в эстампах и гравюрах. Оригиналы гибли во время пожаров и других несчастных случаев. Многие великие произведения искусства исчезли во время Тридцатилетней войны, другие — в наполеоновские войны. Не говоря уже о второй мировой войне и хищнической охоте нацистов за предметами искусства. Так что по-прежнему не исключена возможность обнаружить картины старинных мастеров — Тициана, Микеланджело, Ван Дейка и Фрагонара, да просто взять любые имена наугад.
— Но как мог попасть подлинник Рубенса в окрестности Стокгольма?
— Понятия не имею. Вероятно, был вывезен во время какой-нибудь революции или войны и потом убран, потому что вкусы менялись, и никто не понимал, на сколько хороша картина.
— Что она изображала?
— Юдифь, убивающая Олоферна.
— Что-что?
— Как у тебя с образованием? — Андерс улыбнулся и пригубил коньяк. — В «Книге Юдифи», которую ты найдешь, читая апокрифы, говорится о вдове Юдифи, спасшей свой город Ветилуя и убившей полководца ассирийцев Олоферна. Рубенс обожал библейские мотивы, а как раз этот сохранился на гравюре в Британском музее, причем оригинал считался пропавшим. До сего времени. Жутковатая вещь, на самом деле. Она отрубает ему голову. Он лежит обнаженный, кровь хлещет.
— Хочешь сказать, что ты стоишь среди ночи в большой комнате, похищенный двумя гнусными типами в шапочках как у грабителей банков, и они просят тебя провести экспертизу картины Рубенса. И что ты сделал открытие века в истории искусства?
— Я знаю, что это звучит неправдоподобно, и иногда сам задумываюсь — не приснилось ли мне все.
— Что было потом?
— Я сказал им, что я думаю. Что это настоящий Рубенс, пропавший в начале XVII века. Он написал картину в 1608 году в Италии и забрал ее с собой в Антверпен. С тех пор никто не знал, куда она подевалась. До сих пор. Потом они надели на меня повязку и отвезли обратно в город.
— Они ничего тебе не сказали?
— Что если кому проболтаюсь, то распрощаюсь с жизнью.
— Распрощаешься с жизнью! Да они просто пугали.
— Да, сказал он со вздохом. — Звучит глупо, но тогда, в темноте, я понял: они не шутили.
Я смотрел на него. Он был бледен, глаза блестели от спиртного. Сколько он, собственно, выпил? Может, у него алкогольные проблемы, или он просто хотел заглушить страх?
— И вот еще что, — тихо сказал он. — Почти такое же сюрреалистическое. Когда я рассматривал картину, открылась дверь и кто-то заглянул в комнату. И я увидел ее лицо, потому что на ней маски не было.
— На ней?
— Они закричали, чтобы она вышла. Наверняка боялись, что я смогу ее узнать.
— А ты ее узнал?
— Да, узнал. Я видел ее раньше.
— И где же?
— Во Флоренции. Ты видел ту прекрасную девушку, что олицетворяет Весну на картине Боттичелли?
Я кивнул.
— Это она стояла в дверях. Весна Боттичелли.
ГЛАВА II
— Ты находишь картину Рубенса, считавшуюся утерянной с начала XVII века. Одновременно встречаешь женщину, которой должно быть около пятисот лет. — А вокруг тебя — гангстеры в масках, которые прикончат тебя, если кому-то проболтаешься. Что-то многовато для одного раза.
— Я знаю, что это кажется неправдоподобным, — устало сказал Андерс. — Вообще ерунда какая-то.
— Ты уверен, что тебе все это не пригрезилось? Если хорошенько подумать. Ты — специалист по Рубенсу и в глубине души мечтаешь обнаружить какую-нибудь картину и произвести научную сенсацию. А тут вдруг женщина Олоферну голову отрубает. Хлещет кровь, ножи сверкают. Темнота, люди в масках. Восхитительная красавица. Фрейду было бы работы.
Но Андерс не смеялся, вертел коньячный стаканчик в длинных, чувствительных пальцах. «Руки у него как у скрипача», — подумал я. Или как у пианиста. Я взглянул на него: мягкое, впечатлительное лицо, большие голубые глаза. Андерс всегда любил фантазировать, жил в своем собственном мире. Но вот это все, пожалуй, уж слишком.
— А как у тебя отношения с бутылочкой? — попробовал пошутить я. — Ты тогда не принял несколько рюмашек на ночь глядя? Или, может, съел что-нибудь неудобоваримое? А если вдобавок принять таблетку снотворного, то что угодно может присниться.
Андерс покачал головой.
— Да нет, к сожалению. В таком случае все было бы легко объяснимо. На самом деле все было именно так, хоть это и кажется невероятным. И я могу сделать единственный вывод.
— Какой же?
— Так как картина отсутствовала более трехсот лет и официально не существует, владелец должен был исходить из того, что это копия или автором является не Рубенс, а кто-то другой. То, что она в плохом состоянии, разумеется, укрепило его в этом мнении.
— Это еще почему?
— Ты ведь не думаешь, что полотно Рубенса могло безвестно висеть где-то в Швеции? Всплыви оно, была бы всемирная сенсация в кругах знатоков искусства. А если бы картина была здесь изначально, то ее хорошо знали бы все специалисты по истории искусства и эксперты и скорее всего ее давным-давно продали бы в Америку.
— Понимаю. В общем, ты считаешь, что владелец должен был выкрасть тебя среди ночи и под угрозой смерти запретить тебе рассказывать об увиденном? Не проще ли было пригласить тебя в рабочее время?
— Если бы это был владелец. Предположим другое: кто-то увидел картину и почуял, чем здесь пахнет. Подлинник Рубенса может быть продан за многие, очень многие миллионы, только свистни. Но он не хотел, чтобы картину оценивал эксперт; в таком случае была бы неизбежна огласка, и он не смог бы сорвать куш. Вместо этого он доставляет эксперта, то есть меня, таким образом, что я не могу опознать ни его самого, ни места. Кроме того, пытается запугать меня, чтобы я молчал.
— Теперь соображаю. Как только он выяснил, что картина подлинная, он может приобрести ее по дешевке и продать за границу.
— Не знаю, так или нет, но это кажется единственным логичным объяснением. Владелец не стал бы так поступать, зачем ему весь этот маскарад. Это наверняка кто-то другой. Мотив в таком случае — деньги. Картина покупается дешево — как копия, а затем продается японскому или американскому коллекционеру.
— Одна зацепка здесь, конечно, есть, — сказал я и отдал пустую кофейную чашку стюардессе, получив взамен шоколадную конфетку из коробки. — Дело в том, что, когда бомба разорвется, когда картина будет продана на аукционе в Лондоне или Париже и тайна раскроется, ты бросишься к телефону, позвонишь в ближайший полицейский участок и расскажешь, что с тобой произошло.
— Логично, — согласился он. — Именно поэтому они мне и угрожали. Распрощаюсь с жизнью, если кому проболтаюсь. — Он улыбнулся, но улыбка получилась невеселой.
— А ты рассказывал об этом еще кому-нибудь?
— Нет, только тебе. Это настолько невероятная история, что никто бы мне не поверил. А тебя я знаю лет с четырех-пяти. И я слышал, что ты был замешан во всевозможных историях с убийствами. Конечно, по эту сторону решетки. — Он улыбнулся, на этот раз повеселее. — Я как только тебя сейчас увидел, так захотелось поделиться. Хочу, чтобы кто-нибудь был в курсе, если со мной что случится.
— О’кей, — сказал я. — В день, когда прочту о том, что неизвестный шедевр Рубенса продан за двести миллионов, приду к тебе домой и стану на страже у дверей.
Но Андерс не смеялся. Сидел и молча смотрел в темноту через иллюминатор.
Далеко внизу катились назад леса Смоланда, и мы сменили тему разговора, перешли на будущее и на карьеру.
— Со мной все ясно, — сказал я и откинул спинку кресла. — Я, когда Упсальский университет бросил, даже не дописал на третьем году учебы курсовую о Фалькранце. В этом отношении ты получше устроился. Мне в жизни остались только два важных события: пенсия и кончина. Как говаривал старый епископ в Карлстаде, после ордена Полярной звезды и первого кровоизлияния в мозг больше ждать нечего. А теперь, как ордена отменили, и этой-то радости не осталось. Я не к тому, что меня наградить должны были, а вообще.
— Не согласен, — Андерс улыбнулся. — По правде сказать, я тебе немного завидую. Свободен как птица. Свой антикварный магазин. Покупаешь-продаешь, закрываешь, когда заблагорассудится. Ездишь по интересным аукционам. Поступаешь по собственному усмотрению. Я же сижу, запертый в четырех стенах, и кропаю всевозможные доклады и меморандумы. Да еще масса административной работы, совет сотрудников и всякое другое. А страдает-то исследовательская работа — на нее времени почти не остается. Ты должен радоваться, что у тебя нет подчиненных.
