Филлис Джеймс - Взгляд на убийство
— Мы ожидаем главного врача, — сказал он.
Старшая сестра Амброуз исчезла, шурша накрахмаленным халатом. Ближайший телефон находился как раз за дверью регистратуры, но звуки словно тонули в кипах бумаг, и доктор Штайнер напрасно напрягал слух, пытаясь уловить шум лифта или журчание голоса сестры. Он больше не мог смотреть на тело мисс Болам. При жизни считая ее нравственно испорченной и непривлекательной, он полагал, что смерть тем более не прибавила ей никаких достоинств. Мисс Болам лежала на спине, с поднятыми и развернутыми коленями, так что виднелись розовые шерстяные панталоны, которые выглядели еще более неприлично, чем обнаженное тело. Круглое тяжелое лицо выражало обретенную наконец умиротворенность. Две толстые косы, уложенные вокруг лба, словно венок, тоже были покойны. Ничто не нарушало архаический стиль прически мисс Болам. Доктор Штайнер подумал с присущей ему склонностью к фантазии, что толстые безжизненные косы выделяли раньше таинственную секрецию и с ее помощью навсегда закрепились в неизменном виде над этим безмятежным лицом.
Глядя на мисс Болам, беззащитную перед унижением смертью, доктор Штайнер все же попытался вызвать в себе чувство жалости, но тут лее отчетливо осознал невозможность перебороть антипатию. Безобразное слово незваным гостем кружилось на поверхности мысли. Непристойность! Он чувствовал нелепое побуждение сорвать с нее юбку, прикрыть ею одутловатое жалкое лицо, устроить спектакль с перемещением носа, повесив его криво на место левого уха. Ее глаза наполовину закрыты, крошечные губы поджаты, будто она и сама не одобряла свой недостойный и незаслуженный конец. Доктору Штайнеру так знаком этот взгляд: сколько раз он видел его при ее жизни! «Она смотрит так, — подумал доктор, — будто с полным основанием и сейчас осуждает меня за расходы на разъезды».
Неожиданно он почувствовал непреодолимое желание хихикнуть. Смех подступал неудержимо. Он понимал, что эта ужасная вспышка — результат нервного напряжения. и шока, но понимание не давало нужных сил для контроля над собой. Доктор Штайнер беспомощно повернулся спиной к своим коллегам и перебарывал себя, ухватившись за стеллажи и прижимаясь лбом к холодному металлу, при этом в его ноздри врывался затхлый запах старых историй болезней.
Он даже не заметил, когда возвратилась сестра Амброуз, но, конечно, слышал, что та говорила.
— Доктор Этеридж спускается вниз. Калли дежурит у двери, и я передала ему указание никого не выпускать. А ваш пациент, доктор Штайнер, неожиданно пришел в возбужденное состояние.
Может быть, мне лучше подняться к нему?
Повернувшись лицом к коллегам, доктор Штайнер вновь овладел собой. Он чувствовал, что важнее: было бы остаться вместе с другими здесь, в регистратуре, когда придет главный врач, — мудрая страховка, и тогда он был бы уверен, что ничего значительного не пропустит. С другой стороны, ему совсем не хотелось стоять рядом с безжизненным телом. Регистратура, ярко освещенная, как операционная для показательных операций, тесная и перегретая, делала все чувства похожими на чувства животного, попавшего в ловушку. Тяжелые, плотно заставленные папками полки, казалось, давили на него, заставляли глаза снова и снова смотреть на неуклюжую фигуру в бумажном гробу.
— Я побуду с вами здесь, — наконец решил он. — Мистер Бэдж подождет.
Все сохраняли молчание. Доктор Штайнер видел, что старшая сестра Амброуз, сильно побледневшая, но в остальном сохранившая видимость спокойствия, неподвижно стояла, сцепив руки на переднике.
Так она держала себя, должно быть, бесчисленное количество раз за последние сорок лет своей работы медицинской сестрой, почтительно ожидая у постели больного распоряжений врача. Доктор Багли достал сигареты, несколько мгновений смотрел на пачку, будто удивляясь тому, что обнаружил ее в своей руке, и положил обратно, в карман. Доктор Ингрем, казалось, кричала молча. Один раз доктор Штайнер подумал, что услышал ее причитание: «Бедняжка! Бедняжка!»
Вскоре они услышали шаги, и появился главврач в сопровождении психолога Фредерики Саксон. Доктор Этеридж опустился рядом с телом на колени. Он не прикасался к трупу, но приблизил лицо к лицу мисс Болам так, будто хотел поцеловать ее. Проницательные маленькие глазки доктора Штайнера не пропустили, как мисс Саксон и доктор Багли инстинктивно чуть не бросились друг к другу, но тут лее овладели собой;
— Что случилось? — прошептала мисс Саксон. — Она умерла?
— Да. По-видимому, убита.
Тон Багли был унылым. Мисс Саксон в ужасе всплеснула руками. В этот момент доктор Штайнер подумал, что она спустилась сюда наперекор себе.
— Кто это сделал? Не бедный ли старый Типпетт? Это, конечно, его статуэтка?
— Да, Но Типпетта здесь не было. Он лежит в больнице святого Луки с воспалением легких.
— О Боже мой! Тогда кто?
Она, не таясь, потянулась к доктору Багли, будто собираясь увести его в сторону. Доктор Этеридж поднялся.
— Вы правы, конечно. Она мертва. Сперва ее, по-видимому, оглушили, затем прокололи сердце. Я иду наверх звонить в полицию и оповестить остальных сотрудников. Нам лучше собрать людей вместе. Затем мы трое обыщем здание. Ничего, конечно, нельзя трогать.
Доктор Штайнер не решался встретиться взглядом с доктором Багли. Доктор Этеридж в роли спокойного, авторитетного администратора всегда казался ему несколько нелепым. Он подозревал, что Багли чувствует то же самое.
Неожиданно послышались шаги, и за рядами стеллажей появилась старший сотрудник социальной психиатрии мисс Рут Кеттл, близоруко всматриваясь в собравшихся.
— Ах, это вы, директор, — произнесла мисс Кеттл тихим, мелодичным голосом. («Одному Богу известно, — подумал Штайнер, — почему она, будучи членом коллектива, присвоила доктору Этериджу такой нелепый титул. Так наше учреждение становится похожим на обычную больницу».) — Калли сказал мне, что вы спустились сюда. Надеюсь, вы не заняты? У меня такое несчастье, не хочется лишний раз беспокоить, но это в самом деле совершенно невозможно! Мисс Болам назначила мне на прием нового пациента к десяти часам в понедельник. Я обнаружила запись в календаре. Назначила, не посоветовавшись со мной. А ведь она знает, что я всегда в это время осматриваю Уоррикера. Боюсь, сделано это нарочно. Вы знаете, директор, кто-то должен принять меры по отношению к мисс Бодам.
— Кто-то уже принял, — мрачно сказал доктор Багли, стоявший в стороне.
На другом конце квартала старший инспектор Адам Далглиш из отдела криминальных расследований присутствовал на традиционном осеннем приеме с шерри, устроенном его издателем, и совпавшим с выходом в свет его первой книги стихов. Он не преувеличивал свой талант или успех своей книги. Просто в поэмах, которые отразили его собственный раскованный, ироничный и неугомонный дух, удалось передать настроение общества, тонко и умело подмеченное. Хотя Далглиш не верил, что большая половина высказанного и волнующего читателей живет именно в его собственных чувствах, он между тем скоро оказался качающимся на волнах незнакомого моря, в просторы которого завлекали его посредники, авторские гонорары и рецензии. И вот теперь прием. Далглиш думал о вечеринке безо всякого энтузиазма, как о чем-то, что необходимо вытерпеть, но она оказалась неожиданно приятной. Владельцы фирмы, господа Ган и Иллингворт, оказались неспособны запастись плохим шерри, как были неспособны издать плохое произведение; Далглиш приблизительно подсчитал, что доля выручки от продажи его книг была пропита в первые десять минут. Старый сэр Губерт Иллингворт появился на короткое время, грустно пожал Далглишу руку и удалился, бормоча с придыханием, что еще один новый писатель внесен в список фирмы и рискует вместе с издателями получить сомнительное удовольствие от успеха. Для него все писатели оставались не по годам развитыми детьми, живыми существами, которых надо терпеть и поддерживать, но не слишком волноваться, если они будут плакать, не желая отправляться на ночь в постель.
Были и менее приятные развлечения, чем краткое приветствие сэра Губерта. Несколько гостей знало, что Далглиш является детективом, но мало кто из них осмеливался поговорить с ним о работе. Неизбежно нашлись и такие, кто считал несовместимым охоту за убийцами с занятием поэзией и высказавшие это с различной степенью такта. По-видимому, они хотели, чтобы убийц как-то ловили, но вместе с тем спорили о том, как поступать с ними дальше, выставляя напоказ противоречивое отношение к тем, кто убийц ловил. Далглиш привык к такому отношению, находя его менее обидным распространенного мнения об особом романтическом ореоле бандитов. Но если в обществе литераторов имелась определенная доля скрытого любопытства и пустословия, то было и другое — приятные люди говорили приятные вещи. Ни один писатель, несмотря на очевидную индивидуальность своего таланта, не способен устоять против искусно высказанной бескорыстной похвалы, и Далглиш, подозревая, что из восхищенных его книгой немногие в самом деле читали ее и только единицы купили, тем не менее обнаружил, что получил громадное удовлетворение, и вполне искренне не мог понять почему.
