Йоханнес Зиммель - Ответ знает только ветер
— О Боже, — вздохнула Анжела. — Если с тобой все-таки что-то стрясется… Если ты умрешь, я тоже умру. Как патетично это звучит, верно? Но ты знаешь, что это чистая правда.
— Да, — сказал я, — я это знаю.
— Без тебя я уже не смогу жить.
— И я не смогу без тебя, — ответил я и стал грустно думать о том, что мы оба только что сказали и какой станет жизнь для Анжелы без меня. Сделает ли она на самом деле то, что сказала? Я надеялся, что нет. И все подготовил на тот случай, если ей придется продолжать жить уже без меня.
— Этот человек должен доставить тебе много денег?
— Да, — ответил я. — Очень много. Люди, владеющие какой-то информацией, требуют за нее большие деньги.
Так я опять солгал ей. У меня не было выбора. Правду об этой встрече у клетки попугая Анжела не должна была знать. У меня здесь действительно была назначена встреча с одним человеком, но он отнюдь не был курьером моего шефа, о нет. А деньги он и впрямь должен доставить, много денег, это верно. И это лишь начало, за этим должно последовать больше, намного больше. Таково было мое требование. Я был уже не тем человеком, что два месяца назад. Столкнувшись с негодяями, я сам стал негодяем. Об этом Анжела не подозревала. А мне было безразлично, что теперь я был сродни тем, другим. Мне все было безразлично. Лишь один-единственный человек был дорог мне в этом мире — Анжела.
Ни одну женщину я не любил так, как ее. И она не любила ни одного мужчину так, как меня. Эта исповедь должна застраховать жизнь женщины, которую я так сильно люблю. И поэтому же я молю Бога, чтобы мне удалось записать все, что мне пришлось пережить. Проблема не в том, чтобы справиться. Я могу справиться с любым делом, если делаю его ради Анжелы. Проблема в том, достанет ли у меня времени.
— А если с этим человеком что-нибудь случилось? — спросила Анжела.
— Ничего с ним не случилось, — парировал я. — Он придет. Наверняка придет. Мы можем быть совершенно спокойны на этот счет.
Но поскольку сам-то я опасался, что потеряю самообладание, я неловко вытащил пачку сигарет из кармашка сорочки. Курить мне было нельзя, да какое это теперь имело значение? Теперь, когда я знал всю правду до конца, я мог себе все позволить. В этом и состоит прелесть знания всей правды, подумал я. Дым попал не в то горло, я закашлялся.
— Smoke too much,[1] — гаркнул попугай.
— Он прав, — заметила Анжела.
— Это моя первая сигарета нынче, — возразил я. А про себя подумал: какое это имеет значение?
— Ведь ты обещал, что вообще бросишь курить, — не отставала Анжела.
Я бросил сигарету на красноватую землю и загасил ее подошвой туфли.
— Спасибо, — сказала Анжела. Она обняла мои плечи, и одно это прикосновение наполнило меня блаженством и заставило забыть все — прошлое, настоящее и даже будущее, которое меня ждет.
— А вот и супруги Трабо подъехали, — сказала Анжела. Шлюпка с «Шалимара», описав большую дугу, и впрямь подошла к причалу. Я подумал, что опоздание посланца с деньгами пришлось как нельзя кстати, так как заранее попросил Клода Трабо несколько раз и как можно незаметнее щелкнуть меня с ним. У Клода был превосходный фотоаппарат, а мне хотелось иметь фотографии человека, которого я ждал, и нас с ним вместе в момент передачи денег. Все к лучшему, подумал я.
У причала затарахтела, удаляясь, моторная лодка с тремя монахами в белых рясах. Я знал их. Они жили в цистерцианском монастыре на острове Святого Онора. Неподалеку в море есть еще один островок, поменьше, остров Святой Маргерит. Оба они расположены примерно в километре от берега. Анжела тоже была знакома с этими монахами, мы с ней бывали у них на острове. Она помахала им рукой, и все трое монахов ответили ей тем же. В монастыре производился ликер «Лерина».
— Монахи, вероятно, привозили партию «Лерины» в «Эден Рок», — сказала Анжела. — Они постоянные поставщики этого ресторана.
Я проводил глазами моторку и вновь увидел вдали в янтарном мареве смутные силуэты Канн. Анжела взглянула на меня и перевела взгляд в ту же сторону.
— Когда вернемся в город, сразу же поедем домой, — предложила она.
— Конечно, — согласился я. — С удовольствием.
— Тебе этого очень хочется, верно?
— Очень.
— Но не так сильно, как мне, — возразила Анжела. — Было так чудесно утром ощутить тебя рядом. Тебе тоже?
— Как и тебе.
— Хочу, чтобы у тебя всегда возникало это чувство, Роберт.
— И я хочу — того же для тебя.
— Я хочу вновь ощутить тебя рядом, — сказала она. — Сразу же, как вернемся домой, примемся за свои безумства.
— Хорошо, — сказал я. — А потом будем разговаривать, слушать пластинки и последние известия по телевизору и, как всегда, говорить и говорить, пока не наступит утро.
Шлюпка с супругами Трабо и их собакой подошла уже совсем близко к берегу. Анжела заявила:
— Когда кто-то из нас устанет рассказывать и уснет, другой должен тут же его разбудить. Я тебя или ты меня. Не забудь, мы в этом поклялись друг другу.
— Разбужу, обязательно разбужу тебя, Анжела, сколько раз уже это делал.
— А я тебя, — кивнула она. — Нам нельзя долго спать. Когда мы спим, мы не слышим, не видим и не чувствуем друг друга.
— Так оно и есть, — согласился я. — Нам действительно нужно как можно меньше спать.
— Сон — все равно что смерть, — сказала Анжела. — Люди обращаются со своим временем так, словно собираются жить вечно. При этом никому не ведомо, сколько времени ему еще осталось — год, пять лет или минута.
— Это сказал тебе я.
— И я этому верю, — сказала Анжела. — Мне хочется жить с тобой до глубокой старости, Роберт. И никогда не засыпать, не помирившись после ссоры. Если, конечно, поссоримся…
— Мы никогда не будем ссориться!
— Наверное, все же будем. Из-за какой-нибудь мелочи. И вот, если поссоримся из-за мелочи, то сперва помиримся, прежде чем отойти ко сну.
— Обязательно и всенепременно.
— Ах, Роберт, — вздохнула Анжела. — Каждый день для меня чудо, и каждый вечер, и каждая ночь. И каждая близость с тобой. И каждый твой взгляд. И каждое сказанное тобой слово. И каждый мой шаг, когда ты рядом. Каждое утро для меня чудо, если ты лежишь рядом.
— И так будет всегда, — сказал я. — Для тебя и меня — пока мы дышим, пока существуем.
— Воистину так, Роберт.
— It’s paradise,[2] — вставил попугай Марсель.
Он был прав. Это и был рай для нас двоих, для меня и Анжелы. Она поцеловала меня в щеку.
— Lucky gentleman,[3] — опять подал голос попугай.
И это было правдой. Я был очень счастлив. Вот уже два месяца я был самым счастливым человеком на свете. Несмотря ни на что. Или именно поэтому. И я сказал Анжеле, которая отошла от меня немного в сторону и смотрела, как супруги Трабо выходят из шлюпки на лестницу:
— Я боготворю тебя. Если бы мне было суждено умереть в эту минуту, я был бы счастливейшим…
Фразу я не договорил. Что-то со страшной силой ударило меня сзади под левую лопатку. Я упал лицом на красноватую землю. И успел подумать: «То был выстрел. В меня попала пуля».
Но звука выстрела я не слышал.
Помню, что услышал крик Анжелы, но не смог разобрать, что она кричала. Помню, что подумал: ну вот, теперь не смогу дать десять франков тому старику на лестнице. Странно, но я не ощутил никакой боли, ни малейшей. Просто не мог ни пошевелиться, ни издать какой-либо звук. Потом услышал кроме голоса Анжелы много других голосов, громких, возмущенных. Потом вдруг все погрузилось во мрак, и мне показалось, что я падаю, все быстрее и быстрее, и лечу в водоворот, у которого нет дна. Прежде чем окончательно потерять сознание, я успел подумать: «Вот, значит, как приходит смерть».
То было лишь ее начало.
3
Я еще раз пришел в себя, правда, не совсем. И первое, что увидел, открыв глаза, были карие глаза Анжелы, про которые я как-то сказал, что никогда не мог бы их забыть. Анжела что-то говорила. Ее лицо было совсем близко, но я не мог разобрать ее слов из-за какого-то оглушительного грохота. Прошло много времени, пока я понял, что это был шум винта вертолета. Мы летели. Вертолет вибрировал. Я лежал на носилках, накрепко привязанный к ним. Человек в белом халате, сидевший рядом, держал в поднятой руке бутылку. Из ее горлышка свисала резиновая трубка. Она вела к локтевому сгибу моей левой руки. Там торчала игла. По осунувшемуся лицу Анжелы текли слезы, рыжие волосы упали на лоб. Я попытался что-то сказать, но не смог. Она опустилась на колени и приблизила рот вплотную к моему уху, лишь тогда я расслышал, что она кричала. Задыхаясь и давясь слезами, она взывала: «Прошу тебя, прошу, умоляю, Роберт, не умирай! Стоит тебе захотеть, и ты не умрешь. Поэтому не сдавайся. Не сдавайся! Прошу тебя, прошу, ну пожалуйста. Ты не имеешь права умереть. Просто не можешь себе этого позволить. Я — твоя жена, и я так люблю тебя, Роберт! Не сдавайся, вспомни о наших планах, о нашей новой жизни, ведь она только началась. Ты помнишь обо всем этом, правда? Ну пожалуйста!»
