Дик Фрэнсис - 2011, Азартная игра
Я вернулся к машине, открыл багажник. День сегодня выдался солнечный и теплый, и мы с Гебом, приехав в Эйнтри, решили оставить пальто в машине. Я посмотрел - там они и лежали, в багажнике. Темно-синее пальто Геба поверх моего, коричневого.
- О боже! - воскликнул я, вновь испытав эмоциональное потрясение. - Что же мне теперь с ним делать?
- Оставь там, - сказала Клаудия и захлопнула багажник. Потом взяла меня под руку. - Пошли, Ник. Тебе надо лечь.
- Нет, сперва пропущу стаканчик-другой.
- Ладно, - улыбнулась она. - Сначала стаканчик-другой, потом - в постель.
Утром я чувствовал себя ненамного лучше, но возможно, это объяснялось тем, что, прежде чем завалиться спать около двух ночи, я пропустил куда больше двух стаканчиков.
Вообще-то, я никогда не был особым любителем спиртного, тем более что в бытность жокеем приходилось тщательно следить за весом. Школу я закончил с тремя высшими оценками «А» по основным предметам, а затем, к отвращению и огорчению родителей и учителей, вместо того чтоб поступать в Лондонскую школу экономики, где место мне было уже уготовано, выбрал седло, то есть карьеру жокея. И вот в восемнадцать лет, когда многие мои сверстники устремились в университеты и учились брать от новой свободной жизни все, что только можно, в том числе и вливать в себя огромные порции алкоголя, я вместо этого бегал по улицам Лэмбурна в толстом шерстяном свитере или просиживал в сауне, пытаясь сбросить фунт или два лишнего веса.
Однако вечером шок, испытанный мной на ипподроме, все не проходил. И тогда я разыскал полбутылки солодового виски - осталось еще с Рождества - и допил все до донышка, после чего поднялся наверх в спальню. И, разумеется, спиртное не смогло изгнать демонов, угнездившихся в мозгу, и большую часть ночи я провел без сна, явственно представляя, как Геб, весь такой холодный и бледный, лежит на мраморном столе в одном из моргов Ливерпуля.
И погода в то воскресенье выдалась под стать настроению - с утра зарядил унылый и беспросветный апрельский дождь, и сопровождался он порывами ледяного северного ветра.
Около десяти, воспользовавшись недолгим затишьем, я выбежал из дома и отправился за воскресной газетой в небольшой магазинчик на Риджент-Парк-роуд.
- Доброго вам утречка, мистер Фокстон, - сказал владелец магазина из-за прилавка.
- И вам того же, мистер Патель, - ответил я. - Только далеко не уверен, что оно уж такое доброе.
Мистер Патель улыбнулся и промолчал. Мы были соседями, жили рядом, но существовали в разных культурах.
Все первые полосы выставленных на стеллажах газет пестрели заголовками на одну и ту же тему. «СМЕРТЬ НА СКАЧКАХ» - один вариант; «УБИЙСТВО ВО ВРЕМЯ «НЭШНЛ» - второй; и, наконец, третий: «КРОВАВАЯ СТРЕЛЬБА В ЭЙНТРИ».
Я быстро просмотрел их все. Ни в одной из газет не называлось имя жертвы, и у меня впечатление сложилось такое, что газетчики куда больше сочувствуют толпе, переживший весь этот ужас, а заодно - и отмену долгожданных скачек, нежели бедняге Гебу. Наверное, этого и следовало ожидать, поскольку у репортеров было крайне мало фактической информации, из которой можно было бы соорудить захватывающую историю. И тем не менее меня неприятно удивило отсутствие какого-либо сострадания к жертве убийцы.
Одна из газет зашла настолько далеко, что выдвинула предположение, будто бы убийца страдал наркозависимостью и что жертва, видимо, не смогла удовлетворить его спрос на дозу, вот он с ней и расправился в припадке гнева.
Я купил «Санди таймс», скорее всего из-за заголовка: «ПОЛИЦИЯ ОТКРЫЛА ОХОТУ НА АССАСИНА ДНЕВНЫХ СКАЧЕК». Он был, пожалуй, наименее сенсационным, в отличие от всех остальных, да и в статье, напечатанной ниже, не было оскорбительных выпадов в адрес Геба.
- Спасибо, сэр, - сказал Патель и отсчитал мне сдачу.
Я сунул увесистую газету под мышку и поспешил обратно домой.
Личфилд-гроув являла собой вполне типичную для лондонских окраин улицу с застройкой 30-х годов - небольшие домики на две семьи каждый с окнами-фонарями и крохотными садиками у фасадов.
Я жил здесь последние восемь лет, но с соседями был едва знаком - отношения ограничивались приветственным взмахом руки, когда кто-то подъезжал или отъезжал из дома в одно и то же время. Да мистера Пателя, торговца прессой, я знал лучше, нежели парочку, которая жила во второй половине дома. Я знал, что зовут их Джейн и Фил (или Джон?), но понятия не имел, какая у них фамилия и чем они зарабатывают на жизнь.
Шагая к дому, я размышлял над тем, как все же странно, что представители рода человеческого могут жить бок о бок с себе подобными и при этом словно не замечать друг друга. С другой стороны, разительное отличие от сельской жизни - этот опыт у меня тоже имелся, - где каждый непременно сует нос в дела соседа, знает о нем больше, чем он сам, и ни одного секрета надолго не утаить.
Интересно, стоит ли мне приложить какие-то усилия, постараться стать более коммуникабельным? Наверное, все зависит от того, надолго ли я намереваюсь здесь остаться.
Большинство моих друзей по скачкам сочли странным, что я выбрал местом жительства Финчли, но мне нужно было резко отойти, оторваться от прежней своей жизни. Оторваться - что за шутка! Ирония судьбы. Именно отрыв сыграл роковую роль в моей карьере как раз в начале ее подъема, заставил раз и навсегда отказаться от участия в скачках. В результате этого «отрыва» я повредил второй шейный позвонок, так называемый осевой, который позволял поворачивать голову. Иными словами, я сломал шею.
Очевидно, мне следовало благодарить судьбу за то, что я тогда не погиб или не стал полностью парализованным инвалидом - весьма высокая вероятность в подобных случаях. А конкретнее - за тот факт, что я в данный момент бодро вышагивал по Личфилд-гроув, следовало благодарить врачей «Скорой», прибывших вовремя и действовавших умело и осторожно, тех, кто дежурил в тот роковой для меня день на ипподроме в Челтенхеме. Им стоило немалого труда иммобилизовать мою шею и позвоночник перед тем, как поднять с дорожки и переложить на носилки.
Дурацкое падение, и следовало признать, оно отчасти стало результатом моей непростительной небрежности.
Последний заезд в среду на Фестивале по стипль-чезу в Челтенхеме обычно называют Бампером или гонкой по ровной местности. Никаких прыжков, взятия барьеров или других препятствий, просто две мили извилистого густо-зеленого травяного покрытия между стартом и финишем. Не самое зрелищное мероприятие на Фестивале, и к этому времени толпа зрителей уже начинает рассасываться, люди или идут на парковку к своим машинам, или заскакивают в бары.
Но Бампер - скачка страшно азартная, и жокеи воспринимают ее вполне серьезно. Не так уж часто прыгучим мальчикам и девочкам выдается возможность превзойти Вилли Шумейкера[2] или Фрэнки Деттори[3]. К тому же здесь можно развить приличную скорость, поскольку препятствия не сбивают ритма, хотя правильно построить забег и распределить силы - это тоже искусство. Надо знать, где и когда сделать последний решающий рывок к финишу. От этого знания и зависит результат.
В ту среду, восемь лет назад с небольшим, я скакал на лошади, которую «Рейсинг пост» с присущей ей доброжелательностью назвала «аутсайдером». У нее была всего одна скорость - умеренная - и абсолютно никакого куража, желания обойти соперников и добиться победы не наблюдалось. У меня был единственный шанс - резко оторваться еще на старте и пытаться сохранить эту дистанцию до финиша.
План сработал, но только до определенного момента.
Примерно на середине дистанции мы с моим скакуном опережали ближайшего соперника корпусов на пятнадцать и все еще шли вполне прилично, совершив поворот влево и спускаясь с холма. Но топот копыт преследователей все громче звучал у меня в ушах, и вот шесть или семь скакунов промчались мимо нас, точно «Феррари» мимо парового катка, как раз в тот момент, когда мы вышли на финишную прямую.
Скачка была проиграна, что не стало большим сюрпризом ни для меня, ни для тех немногих зрителей, кто еще оставался на трибунах.
Возможно, лошадь подо мной вдруг уловила эту перемену в настроении наездника - резкий переход от возбуждения и радостного ожидания к унынию и разочарованию. Или же животное просто перестало концентрироваться на поставленной перед ним задаче, как и жокей, который мысленно уже прикидывал, как будет выступать на скачках завтра и есть ли у него шансы на успех.
Каковы бы ни были причины, но только что галопировала моя лошадка безмятежно и ровно, хоть и не слишком шустро, а в следующую секунду споткнулась и упала, точно подстреленная.
Я сам видел все это в телевизионной записи. Шансов у меня не было.
При падении меня катапультировало из седла, я пролетел вдоль шеи лошади и рухнул на землю головой вперед. Очнулся я только через два дня в отделении нейрохирургии и повреждений спинного мозга больницы Френчей, что в Бристоле, очнулся с чудовищной головной болью и металлическим приспособлением под названием «нимб», в буквальном смысле слова «ввинченным» мне в черепную коробку.
