Ричард Паттерсон - Глаза ребёнка
Эти слова, словно отраженное эхо, троекратно пронеслись в ее сознании. Крис, помолчав, сказал:
— Я должен позвонить Карло.
Терри протянула ему трубку. Отвернувшись, он набрал номер.
Он заговорил с Карло, и голос его заметно смягчился. Тереза вышла в другую комнату.
Когда он закончил разговор, она снова попробовала дозвониться до Рики. В голове у нее по-прежнему шумело.
— Никого? — спросил Крис.
— Нет. В это время Елена уже должна быть в постели.
Положив трубку, Терри прошла на балкон. Стояло ясное утро. На тротуарах было оживленно.
— Если до вечера не удастся связаться с Рики, — сказала она, — придется звонить в школу.
Кристофер ничего не ответил.
Некоторое время спустя, надев темные очки от солнца, они спустились вниз и направились на широкую, мощенную камнем площадь Святого Марка — там вполне могло разместиться два футбольных поля. С трех сторон возвышались двух- и трехэтажные здания с галереями и ажурными колоннами. Оглядевшись, Терри нашла площадь великолепной.
Они сели за столик в кафе под открытым небом, заказали круассаны и двойной «эспрессо». Долго сидели молча. Наконец Тереза произнесла:
— Мне очень жаль. И дело не только в моих переживаниях. — Она заглянула ему в глаза. — Иногда я думаю, простишь ли ты мне когда-нибудь то, что Рики сделал с тобой. Даже если нам и удастся выбраться из всего этого.
Крис сидел, отодвинувшись от стола и вытянув ноги, в ладонях он держал чашку с кофе.
— По-моему, дело, скорее, в том, простишь ли ты себе, если останешься с ним. Уже этого достаточно, чтобы остаться со мной.
— Ты все еще считаешь, что мне нужен психиатр?
— По-твоему, это тоже грешно? Как этот твой сон, который снова преследует тебя? Или твои переживания из-за отца или матери, с которыми ты не можешь справиться?
— Мне тяжело думать об отце, — произнесла Терри, глядя куда-то в сторону. — Когда я думаю о нем, мне становится страшно. — Внезапно ее охватил гнев. — Моего отца больше нет в живых, и довольно об этом.
Крис взглянул на нее поверх чашки с кофе.
— Терри, а как он умер? Ты никогда мне толком не рассказывала.
Она непроизвольно закрыла глаза.
Видение предстало перед ее глазами внезапно, словно яркий сноп света больно резанул по сетчатке: освещенная первыми лучами утреннего солнца голова отца у ее ног, засохшая струйка крови, вытекшей из виска… На мгновение сознание женщины померкло, потом все прошло.
Терри молчала. Тогда Крис тихо спросил:
— Терри, в чем дело? Ты почему-то чувствуешь себя виноватой?
Тереза открыла глаза, избавляясь от мучительного видения. Но на Криса она так и не взглянула.
— После смерти отца в доме стало спокойней, — наконец изрекла она. — Возможно, я чувствую себя виноватой за то, что мне нравилось это ощущение покоя, — продолжала женщина усталым голосом. — Иногда мне думается, Крис, что именно поэтому я всегда была одержима идеей стать юристом. Потому что там все по правилам: никто никого не бьет, и каждый имеет право сказать слово в свою защиту. Мне казалось, закон защищает даже детей.
Крис молчал, повернувшись в сторону площади, и это не было для Терри неожиданностью.
17
Тереза стояла в телефонной будке возле палаццо Дожей.[13]
Телефон Рики молчал. Автоответчик с лицемерно-слащавой записью был отключен.
Крис мерил шагами тротуар, щурясь под полуденным солнцем. Он нетерпеливо отвернулся, когда Терри в очередной раз тщетно набирала номер.
Она распахнула дверь кабинки, впустив внутрь струю освежающего бриза.
Глядя, как Крис вышагивает, засунув руки в карманы, Терри подумала о том, насколько он подтянут и опрятен.
— В Сан-Франциско сейчас три часа ночи, — сказала она. — Рики должен быть дома. Он просто не подходит к телефону.
— В три ночи и я бы не стал подходить. Видимо, вместе с автоответчиком он отключил и звонок. — Его голос выдавал легкое раздражение. — Как знать, возможно, ему наскучило мучить тебя. Развлечения тоже приедаются.
«Вечером надо будет позвонить в школу», — подумала женщина, с трудом соображающая, где она и с кем.
— Как насчет обеда? — предложил Кристофер.
— Подождем. — Она взяла его за руку. — Не возражаешь, если мы немного пройдемся?
Они не спеша направились вдоль Большого канала. Дул свежий ветер, принося с собой нежный аромат моря. На просторной мостовой было не очень многолюдно. Пестрая смесь венецианцев и вооруженных фотоаппаратами туристов (прежде всего итальянцев), которые то и дело останавливались, чтобы поглазеть на ларьки с сувенирами или посидеть в уличных ресторанчиках. Терри поняла, что отдых здесь по карману лишь немногим американцам. В этот момент она была благодарна Крису и одновременно испытывала некоторое беспокойство: ведь Елена могла бы быть сейчас с ними, в Италии.
Кристофер остановился, увидев уличного художника, который писал тушью портреты прохожих. Явно подражая Сальвадору Дали, он носил красный шейный платок и длинные подкрученные вверх усы, хотя его творения (как не без иронии отметила про себя Терри) были куда более приземленными. Зато сам процесс творчества — с грациозными взмахами кисти и эффектными паузами, во время которых художник, прищурившись, вглядывался в позирующую крашеную блондинку средних лет, — отличала свойственная большому мастеру сосредоточенная торжественность, доведенная почти до гротеска. От взгляда Терри не могло ускользнуть, что эта сценка подействовала на Криса успокаивающе. Оказывается, он относился к людям — со всеми их маленькими слабостями и тщеславием — гораздо теплее, чем она вначале предполагала.
— Он неподражаем, — пробормотал Крис. Понятно, что восхищался он не портретом, а скорее, той энергией и чувством собственной значимости, которые заставляли художника каждое утро вставать, напомаживать усы, подхватывать этюдник и устремляться туда, где он неизменно превращался в Сальвадора Дали, хотя бы на своем крохотном пятачке.
Художник церемонно вручил рисунок позировавшей ему немке. По-видимому, та осталась не очень довольна его работой и, немного поторговавшись о цене, удалилась, не сказав ни слова благодарности. Оставшись один, портретист помрачнел и как-то сник, а затем с униженным видом принялся искать новых клиентов.
— Не желаешь оказать ему услугу? — спросил Крис.
— Кто, я? — удивилась Терри, которая вовсе не считала себя подходящей натурой.
— Мне на память, — веселился Паже. — С тех пор, как впервые увидел тебя, я мечтаю иметь твой портрет.
Художник к тому времени заметил их и пожирал Терезу взглядом, полным надежды.
— Что-то раньше это не приходило тебе в голову, — возразила Терри. — Кроме того, у меня ужасный нос. Если я соглашусь, дай слово, что я сама выберу темный чулан, в котором будет висеть эта мазня.
— В моей спальне, — бросил Крис, направляясь к художнику.
Положив сумочку рядом, она стала терпеливо позировать, а художник между делом отпускал ей комплименты и широко улыбался Кристоферу как человеку, способному разделить чужой успех. Терри и самой начинало нравиться все это; ей доставляло удовольствие видеть, как забавляется Крис.
Около них задержался какой-то досужий зевака — тщедушный юнец с курчавыми волосами, с виду итальянец. Он стоял за спиной Паже, переводя взгляд с рисунка на Терри и обратно, словно критически сравнивал копию с оригиналом.
— Замечательная схожесть, — заметил Крис. — Куда лучше, чем я ожидал.
Художник, прищурившись на свое творение, улыбнулся.
— Благодарю вас, сэр. Ваша жена необыкновенно красива.
Кристофер перехватил взгляд Терри. Невольная оговорка незнакомого человека показалась ей настолько нелепой в данных обстоятельствах, что она не смогла подавить язвительной ухмылки.
— Неплохо напомнить ему об этом, — обратилась она к художнику. — А то я уже который день не вижу ни малейшего знака внимания.
Крис отвернулся, боясь, что вот-вот расхохочется. Внезапно что-то промелькнуло у Терри перед глазами. Не успела она опомниться, как зевака-итальянец сцапал ее сумочку и пустился наутек.
— Крис… — вырвалось у нее.
— Жди здесь, — бросил тот на ходу, пускаясь в погоню.
Воришка был метрах в десяти от них, однако он явно не принял в расчет выносливость Паже.
Ноги сами понесли Терри вслед за ними.
Беглец врезался в толпу туристов, которые в испуге шарахались от него, выпучив глаза. Оглянувшись и увидев, что Крис не отстает, он прибавил ходу, припустившись по широкой панели. Паже следовал по пятам, воспользовавшись проходом в толпе, в недоумении расступившейся. Словно воплощение самого гнева, он мчался широкими пружинистыми прыжками, и было что-то зловещее в его беге. Фигуры бегущих становились все меньше.
