Хью Уолпол - Над тёмной площадью
— В какие часы вы работаете? — спросил я его.
Нос у него был пунцовый, как вишня.
— С четырех до десяти. Еще один работает с десяти до четырех. Так он бороду эту ненавидит. Ненавидит, и все тут. Я ему толкую: неужто трудно побыть в бороде часок-другой? А он, — мол, она портит внешний вид. А там и так смотреть не на что. Но зато он моложе меня. Вот и кочевряжится. Видите ли, это унижает его достоинство.
— Никакая работа не унижает достоинство человека, если честно ее выполняешь, — ответил я наставительным тоном.
— Это самое я ему и говорю. Еще хуже бывает работа. Особенно ночью, в мороз. Я-то здорово запакован внутри, мне тепло. На самом-то деле я щуплый, мяса на мне мало. Всегда такой был. И это просто спасение, вся эта экипировка, особенно в такую ночь, как сегодня.
Он немного развеял мое одиночество. И не находил ничего необычного в том, как я выглядел. Для него я был такой же человек, как все остальные, не хуже и не лучше.
Я сразу же понял, что мне хочется сделать. А мне просто захотелось все ему рассказать, да, все без утайки, а потом спросить его: должен я вернуться в ту квартиру, заставить себя опять погрузиться в тот ужас, или нет? Вернулся бы он туда, будь он на моем месте? И для чего мне снова видеть женщину, которую я люблю, если она замужем за моим другом? Может, этот старичок поможет мне справиться с этим кошмаром, с ощущением погони за мной, с призраком одиночества!
Он был такой старичок-добрячок, голубоглазый, с носом как спелая вишня. Приходилось ли ему когда-нибудь бороться до хруста в собственных костях с настоящим трупом на темной лестнице? Может, приходилось, и потому он был так милосерден.
— Не очень много посетителей в столь поздний час, верно? — спросил я его.
— Вы будете удивлены. Люди сюда идут что-нибудь проглотить и поболтать. Сколько клиентов у нас в заведении переженилось, да и перессорилось порядочно. Гляжу, идут наверх по лестнице счастливые, как голубки, а уж через час выходят каждый по отдельности, лица красные. Ох, до чего же непонятная штука жизнь! — вздохнул он сквозь бороду.
Мне хотелось задать ему вопрос — но какой? Надо ли мне возвращаться туда? Или хватит ли у меня совести бежать, даже если мне очень этого хочется?
— Вы когда-нибудь?.. — начал я.
И замолк. Его голубые добренькие глазки остановились на мне, но в ту же секунду вдруг сделались колючими и подозрительными. Что-то в моих словах заставило его насторожиться. В голове у него заработала своя машинка. Значит, так: какой-то чудак, появился неизвестно откуда, без пальто и шляпы, обросший щетиной, сказал, что играет в домино, чем-то напуган, нервничает, озирается по сторонам, спрашивает: «Вы когда-нибудь?..» Тут что-то неладно. Не хочу быть замешанным. Сыт по горло, хватит. С той девчонкой в Хэкни… Перебрал в тот вечер в «Попугае», ввязался в историю… Да, точно, это было там. Из-за этого вот и торчу здесь, с этой фальшивой бородой, да в такую снежную, морозную ночь! Нет уж, спасибо!
Итак, милый старикан Дед Мороз в мгновение ока превратился в моего недоброжелателя. Он отдалился от меня на тысячи и тысячи миль! В его глазах был лед. Его накладная борода недоверчиво ощетинилась и блестела, шест, который он держал, выглядел как оборонительное оружие.
И снова я один! Но, даже погруженный в тяжкие раздумья, я не мог не заметить, что Пенджли уже не было рядом с киоском, что он направляется ко мне и вот-вот покажется из-за угла.
— Спокойной ночи, — быстро попрощался я со стариком и отошел от него.
Я пересек площадь по направлению к строительной площадке, к палаткам, железным конструкциям и строительным лесам. В этом месте когда-то красовался Эрос, а женщина с пышным телом продавала розы, фиалки, гвоздики. Теперь все здесь лежало в руинах; закончился целый период человеческой цивилизации. Еще сильнее, чем прежде, меня в те минуты терзал вопрос — следует ли мне навсегда забыть Хелен или нет. Ни больше ни меньше. Должен ли я, преодолев сопротивление в душе, вернуться в ту комнату, с грязными, недокрашенными стенами, коптящими свечами, с миниатюрами из слоновой кости на секретере, изображающими жанровые сценки? Чтобы снова взять на себя ответственность за тот момент, когда Осмунд поднял Пенджли в воздух, или лучше считать это дурным сном, позабыть Хелен, дать Пенджли ускользнуть?.. Дать Пенджли ускользнуть? Так думал я, прекрасно зная, что Пенджли уже успел пробраться под широкий темный парусиновый полог, прикрывавший вход в дыру, над которой висел красный фонарь. Самое подходящее для него место! Эта шахта шла вглубь, до самой сердцевины земли. В своем бредовом состоянии я ощущал, как его холодные, окостеневшие пальцы сжимаются вокруг моего горла и сильные, как щупальцы, руки тянут, тянут меня вниз, мимо красного фонаря, и вот уже мне нечем дышать, воздух все тяжелее и гуще, сырая комковатая земля забивается мне в ноздри.
Я глянул наружу, вверх, на небо, пылающее танцующими буквами, на стены темных зданий и почти сразу увидел напротив меня окно гостиной Осмунда — черный квадрат, зияющий посреди сверкающего поля золотых и изумрудных звезд.
Я почти бегом побежал через площадь, ничего не чувствуя, кроме холода, страха и неотступного присутствия гонящейся за мной тени. Я свернул к отелю «Риджент палас» и увидел справа, над моей головой, вывеску — надпись крупными буквами: «Китайский ресторан».
У меня было при себе только полкроны. Для ресторана я был неподобающим клиентом во всех отношениях. Мне было холодно, и меня мучил страх. Повернувшись, я стал подниматься по лестнице. Стену над лестницей украшала роспись — что-то из китайской жизни: на белом мраморе расцветали розы, из-за которых выглядывали мостики, дворцы, чайные домики; под ними помещалась реклама вустеровского соуса, корсетов, путешествий в Женеву. На повороте лестницы меня обогнали девушка с мужчиной. Девушка сказала:
— Я говорю, что тут кормят чем-то непонятным. Это не нормальная еда, так сказать человеческая.
А что я говорил тогда себе, подходя к двери ресторана? Я говорил: «Я не вернусь… Боже! Не заставляй меня опять погрязнуть в этом! Не желаю больше видеть ту комнату. Не желаю больше видеть…»
— Да, — сказал мне вежливый китаец во фраке, стоявший у входа, — есть одно местечко за столиком у окна.
И действительно, зал был на удивление полон. Я имею в виду — для такого часа. За всеми столиками сидели люди, а за указанным мне столиком было двое, мужчина и женщина. Я подошел и сел напротив них. Мое место было у окна. Глядя вниз, я видел угол Пиккадилли и узкую улочку, ведущую к «Риджент паласу». У стены дома женщина продавала газеты. Заголовок, набранный крупным шрифтом, сообщал: «Трагедия в одной из квартир Уэст-Энда!»
Я вздрогнул. Наверное, они имеют в виду квартиру Осмунда. Остановили машину Буллера. Осматривая ее, обнаружили мертвое тело на заднем сиденье. Или его поймали с мертвым телом за Дирком (если бы я знал, кто это такой или что это такое), и теперь Осмунд, Хелен и Хенч…
— Скажите, какая разница между обедом стоимостью в четыре шиллинга и обедом стоимостью в четыре шиллинга и шесть пенсов? — спросил я у официанта-англичанина.
— В обед за четыре шиллинга и шесть пенсов входит куриный суп, — устало ответил официант, косясь одним глазом на газетный заголовок за окном.
— Хорошо, мне обед за четыре шиллинга и шесть пенсов.
Он уже тоже прочел, думал я. Теперь все заговорят об этом.
Мужчина и женщина напротив меня сидели рядом и тихонько переговаривались. Она была тоненькая, изящная, в красной шляпке, а он крепыш, круглолицый — типичный англичанин, — очень спокойный и, как я заметил, чрезвычайно приветливый. Возможно, это были жених с невестой, но если так, то, вероятно, помолвлены они были довольно давно. Между ними уже не было романтических отношений, просто тихое, доброе согласие. Официант только что принес и поставил перед ними блюда — много всего неопределенной формы и цвета. Одно было похоже на какой-то пирог, второе было смесью всевозможных овощей.
— Подать палочки? — спросил официант.
Они от палочек отказались.
— Я могу, например, пойти и посмотреть серебряные приборы, — сказала дама, — чтобы избавить маму от хлопот.
Такого спокойного человека, как ее спутник, я еще не встречал. Это проявлялось не только внешне; в нем чувствовался внутренний покой, уравновешенность, степенность. Да, скорее всего они вот-вот поженятся.
— Здесь все так же, как и было, с тех пор когда мы заходили сюда в последний раз, — сказала она. — Помнишь, мы тогда еще смотрели «Мари Роуз»?
Он опять кивнул… До чего же хорошие, добрые у него глаза. В жизни таких не видел.
— А все-таки что ты думаешь по поводу столового серебра? Или мне подождать, пока ты сможешь пойти со мной?
— Нет, иди одна, ты и без меня выберешь, что нужно.
