Марина Серова - Кризис жанра
— А кто такой Эдик? — насторожилась я. Мною были проверены все знакомые Глеба по криминальному миру. Эдиков среди них не было, я помню точно.
— Это друг детства Глеба, — пояснила Алла Осиповна, — он к нам иногда заходил. Они с Глебом в шахматы играли. Живет здесь недалеко, работает на вагоностроительном конструктором.
— Адресок можно, это мне здорово может помочь, — проговорила я вкрадчиво, держа наготове блокнот.
— Калининская, дом семь, квартира двенадцать, на четвертом этаже, Эдуард Николаевич Фирсов, — ответила Алла Осиповна не задумываясь.
«Чего это она так хорошо знает адрес друга детства своего погибшего более десяти лет назад мужа, учитывая, что это он приходил к ним, а не они к нему?» — подумала я и спросила:
— Вы, Алла Осиповна, навещаете Эдуарда, верно?
— Иногда, очень редко, — вздохнула она, — смотреть на человека без обеих ног — занятие не из приятных. — Тут она опять расплакалась. Вопрос о внебрачных детях так и не слетел с моих губ.
— Я лучше зайду попозже, — сказала я, поднимаясь с кресла. Алла Осиповна не прореагировала. Тогда я сказала громче: — Проводите меня до двери!
Рыдания оборвались. Она непонимающе посмотрела на меня:
— Вы что-то сказали?
— Меня срочно вызывают, я ухожу, — спокойно ответила я. — Закройте, пожалуйста, за мной дверь.
Смысл сказанного дошел до Аллы Осиповны не сразу. Поняв, чего от нее хотят, женщина встала, сделала шаг и чуть не упала, покачнувшись. Я поддержала ее под руку, довела до двери и даже помогла открыть. На лестничной площадке я вызвала лифт, а затем, не дожидаясь его, побежала вниз по лестнице с седьмого этажа четырнадцатиэтажного элитного дома. Сработал выработанный годами инстинкт, что лифт — источник повышенной опасности и спускаться на нем можно только в крайних случаях, когда другие пути представляют еще большую опасность либо заблокированы.
Ровно через семь минут я стояла перед дверью Фирсова и давила на дверной звонок.
Дверь долго не открывали. Потом послышались шорохи. Скрипучий голос осторожно спросил из глубины квартиры:
— Кто там?
Я представилась следователем. Это возымело магическое действие. Запертая дверь тут же отворилась передо мной, а голос сказал:
— Входите.
Я вошла, вглядываясь в полумрак, царивший в квартире. По сравнению с роскошной квартирой Аллы эта выглядела захламленной пещерой с пожелтевшими вздувшимися обоями и пятнами плесени по углам. Фирсов откатился назад на инвалидной коляске, давая мне дорогу.
— Проходите на кухню, а то в комнате у меня не убрано.
— Да я не привередливая, — ответила я, исподтишка изучая хозяина. Щуплый седой мужчина с изборожденным морщинами лицом, светло-карие глаза, кустистые брови, сильно оттопыренные уши. Ноги ниже коленей отсутствовали, лишь пустые подвернутые штанины. На кухне Фирсов подвинул мне табуретку.
— Присаживайтесь. Чем обязан?
Я рассказала ему, как и Корноуховой, про угрозу, нависшую над семьей Ивана Глебовича, намекнула, что все смерти были не случайны.
— А я-то тут при чем? — испуганно спросил Фирсов. — Я всего лишь инвалид.
— Дело в том, что в данный момент Алла Осиповна не в состоянии вразумительно разговаривать, но она мне дала ваш адрес, сказала, что вы были другом Глеба. — Разговаривая, я с деловым видом положила папку на стол, достала чистый лист бумаги, ручку, посмотрела на просвет стекла очков. Делала все так, будто для меня это — обычная, каждодневная рутина. — В общем, Эдуард Николаевич, думаю, вы можете пролить свет на некоторые аспекты жизни своего друга.
— Хм, друга, — хмыкнул Фирсов, — я вообще не хочу никаким боком касаться этой истории, и так уже сижу в инвалидном кресле.
— Уклонение от дачи показаний преследуется по закону, — предупредила я, хмурясь. — Ваши действия можно квалифицировать как укрывательство преступника, противление следственным действиям, помехи работнику прокуратуры при исполнении его должностных обязанностей. Я могу вызвать машину, и вас заберут в КПЗ, не посмотрев на вашу инвалидность. — В конце фразы мой тон стал ледяным, как воздух на полюсе холода.
Фирсов побледнел, закашлялся, потом сказал:
— Какие вы все-таки бездушные, черствые люди. Вам бы только сажать!
— Мне за это деньги платят, — заметила я. — Итак, мы будем разговаривать о Глебе?
— Спрашивайте, — вздохнул Фирсов, смирившись со своей судьбой.
— Эдуард Николаевич, вы, как его друг, непременно должны были быть осведомлены о его личной жизни, — начала я. — Скажите, были ли у него любовницы, а у любовниц — внебрачные дети?
— Любовниц была куча, а вот дети… кажется, нет, — задумчиво проговорил Фирсов. — Глеб мне жаловался на Аллу, говорил, что она бесплодна, и искал ей замену. Как сейчас помню его слова: «Заделаю какой-нибудь ребенка, а Аллу пошлю на хрен, на кой мне порченая», — его лицо исказила ехидная улыбка, — только что-то он никому не заделал, а вот Алла забеременела.
— Вы что, намекаете, что у Глеба были проблемы с репродуктивной функцией? — спросила я заинтересованно.
— Нет, я ничего не утверждаю, — засуетился тут же Фирсов, — просто констатирую факт. Хотите чаю? — Он подкатил к плите и схватил чайник.
— Эдуард Николаевич, не стоит беспокоиться, — остановила я его жестом, — Алла Осиповна десять минут назад поила меня чаем, больше мне не выпить.
Он пожал плечами:
— Как хотите.
— А вы с Аллой часто видитесь? — неожиданно задала я вопрос. — Заметно, что она вам небезразлична.
— Нет, мы уже с ней давно не виделись. — После секундного замешательства Фирсов добавил: — Полгода или больше, я не помню.
— Так-так, — протянула я, делая вид, что изучаю бумагу из папки, — а Алла Осиповна показала, что вы видитесь довольно часто и вас связывают больше, чем дружеские отношения. После смерти Глеба вы ей много помогали. Потом этот случай с вашим избиением. — Сделав паузу, я посмотрела на него поверх очков: — Так что, Эдуард Николаевич, будем и дальше вводить следственные органы в заблуждение и чинить помехи правосудию?
— Да что она вам там понарассказывала! — нервно воскликнул Фирсов, протягивая руку к листу бумаги. — Разрешите посмотреть.
— Нет, — я резко захлопнула папку, — извольте рассказать свою версию, а затем сравним. И, если вы врете, отправитесь в тюрьму.
— Я только хотел защитить Аллу и не наговорить лишнего, — стал он оправдываться.
— Иван — ребенок Глеба? — с нажимом спросила я, врезав по столу ладонью. — Быстро говорите правду!
— Иван — мой сын, — проговорил Фирсов расстроенно. — У Глеба по этой части были какие-то проблемы.
— И вы как настоящий друг решили помочь? — спросила я с сарказмом.
— Он обвинял Аллу, вел себя с ней, как свинья. Что, я должен был молчать? — с обидой ответил он.
— Глеб об этом не знал? — я внимательно посмотрела на Фирсова.
— Конечно, нет! — на его лице появилось смешанное выражение удивления и раздражения. — Да если бы он узнал, он бы мне голову оторвал. Нет. Как Иван родился, Глеб страшно возгордился собой, дескать, научил-таки бабу рожать.
— Вас избили уже после смерти Глеба? — резко поменяла я тему.
— Да, через три года, — озадаченно ответил Фирсов, — схватили прямо в центре города, запихнули в машину, вывезли за город и стали избивать битами. Очнулся я в трико и рубашке, а на дворе — конец сентября. Вокруг — поле, грязь. Пришлось ползти несколько километров до дороги. Выжил я только потому, что читал в школе книжку про Маресьева. Подумал, если он дополз до своих, и я смогу. Дополз до дороги, а дальше потерял сознание. Очнулся уже в больнице, без обеих ног. Врачи сказали, что началась гангрена.
— Как вы считаете, ваши отношения с Аллой и избиение связаны? — поинтересовалась я, рисуя на листке бумаги каракули. Пусть думает, что я записываю.
— Конечно, это отморозки Глеба сделали, — зло сказал Фирсов. — Им донесли, что мы встречаемся, вот они меня и обработали, в память, так сказать, о своем главаре, защищали честь покойного.
— Вы в милицию заявляли? — спросила я для порядка.
— Да, написал кучу заявлений куда только можно, но все без толку, — с горечью сказал Фирсов. — Если бы бог им не отомстил за меня, так бы они ходили и глумились.
— В каком смысле — бог отомстил? — не поняла я.
— Их потом расстреляли всех, в кафе. Участковый заходил, рассказывал, — пояснил Фирсов.
— А вы не знаете, может, у Глеба остались какие-нибудь старые враги, которые сейчас, через много лет, захотели бы достать его семью? — спросила я без особой надежды.
— Нет, не знаю, — пожал он плечами. — Кабы знал, может быть, смог бы уберечь Ивана. По-моему, всех врагов Глеба давно истребили. Сразу после смерти Глеба Аллу терроризировали какие-то типы, искали воровской общак, несколько раз переворачивали ее квартиру вверх дном, но потом отстали.
