Николай Шпанов - Ученик чародея
— Я не имел права это сделать.
— А разве сан не обязывает вас наставить любого заблуждающегося? Даже если рассудить с ваших узких позиций священника: разве вы не должны были сделать попытку спасти Круминьша, если видели, что он идёт к тому, чтобы наложить на себя руки?.. Вы, как священнослужитель? Не говоря уже о вас как гражданине!.. Ведь как ловец душ (кажется, так Иисус называл своих последователей-рыбарей) могли уловить в сети католицизма и душу протестанта Круминьша… Разве не так?
Не поднимая глаз, Шуман негромко ответил: все шло путями предопределёнными провидением. Не нам вмешиваться!
— Ну, не будем впутывать провидение в наши дела. Хотя на этот раз даже его вмешательство говорило бы в пользу моих доводов. Вам ли забыть, как строго римская церковь осуждает грех самоубийства? И, наконец… — тут Грачик не смог скрыть улыбки, — вы должны помнить одно из стариннейших изданий папской канцелярии, именуемое «Taxae Sacrae Paenitenciariae Apostolicae»[8]. На основании этих «такс» вы имели возможность получить с Круминьша, в случае его обращения, неплохую лепту в пользу своего ветхого храма. Попытка самоубийства, наверно, расценена там не так уж низко. Во всяком случае не ниже, чем стоят фотографии костёла.
Шуман поднял взгляд на Грачика, и тот прочёл в нём такую неприязнь, что улыбка сразу исчезла с его лица.
— Святой престол никогда не издавал никаких такс за отпущение грехов, — сердито проговорил священник, — это апокрифы.
— Наука говорит другое, — спокойно возразил Грачик. — И если бы это составляло тему нашей сегодняшней беседы, я наверняка доказал бы вам подлинность Инкунабул, содержащих полные таксы на индульгенции. В числе их я нашёл бы и параграф, по которому вы, как убийца Круминьша… — при этих словах Шуман побагровел и отпрянул от стола Грачика. Но Грачик, делая вид, будто не замечает этого, твёрдо продолжал: — Я имею в виду ваше моральное соучастие… По папской таксе вы, чтобы очистить свою совесть, уплатили бы теперь сами целых два дуката вместо того, чтобы получить кое-что с упущенного прозелита.
— Оставим эту тему, — глухо проговорил Шуман. — Не к лицу мне спорить о таких вещах с…
— С безбожником? — договорил Грачик за умолкнувшего священника. — Ну что же, вернёмся к сути дела, хотя вы и могли бы спасти Круминьша.
— Не нам с нашими слабыми силами разрушать то, что уготовано свыше. Однажды встав на путь преступления против своей страны, Круминьш не мот с него сойти. Не совершив диверсии, какая была ему вменена в обязанность, он все же пришёл к преступлению: убил милиционера, выполнявшего свой долг.
— Вы полагаете, что и это было предопределено свыше?
— Поскольку это логически завершало жизненный путь Круминьша.
— А путь того, убитого им?
— Было делом господа бога решать его судьбу, — уклончиво ответил Шуман.
Грачик решил, что пора, как бы невзначай, спросить о том главном, ради чего пригласил священника.
— Дайте мне адрес фотографа, сделавшего снимок Круминьша на фоне храма.
Лицо отца Шумана отразило усилие памяти. Подумав, он сказал:
— Бессилен помочь вам. Целый ряд рижских фотографов присылал мне свои снимки, желая получить заказ. Адреса тех, кто дал снимки, пригодные для размножения, разумеется, записаны в книгах церкви, потому что им пришлось платить. А эта фотография относится к числу забракованных.
— И вы за неё не платили? — быстро спросил Грачик.
— Как за брак, мы… — начал было Шуман и вдруг осёкся: он вспомнил о взятых у Грачика пятидесяти рублях. Но Грачик сделал вид, будто не заметил смущения Шумана. А тот пожал плечами и сказал: — Мне хотелось бы вам помочь. Я запишу вам несколько адресов, но… — впервые Грачик увидел на лице собеседника нечто вроде улыбки смущения. — Вы не рассердитесь, если я кого-нибудь забуду?
— Ничего, ничего, — с напускной беспечностью ответил Грачик. — Это, в сущности, не имеет значения. — И видя, что Шуман намеревается записывать адреса, сказал: — Право, не трудитесь. Не стоит.
Грачик понял: в числе фотографов, которых «вспомнит» Шуман, именно того-то, кто нужен Грачику, и не будет.
Беседа закончилась в непринуждённом тоне, и предметом её не были больше обстоятельства жизни и смерти Круминьша. Тем не менее в каждом новом слове священника, в каждом его взгляде и движении Грачику чудилось подтверждение: перед ним — если не сам автор фальсифицированного снимка «ареста», то человек, хорошо знающий происхождение этой фотографии. Но Грачик не хотел проявлять настойчивости, чтобы не заставить Шумана насторожиться. Грачику теперь больше всего хотелось взглянуть на усадьбу священника. Грачик сделал было попытку напроситься на приглашение Шумана, но тот был, по-видимому, мало понятлив или намеренно не понял намёка: он не выразил желания видеть Грачика у себя. С каждой минутой крепла уверенность Грачика в причастности Шумана к убийству Круминьша. Эта уверенность и помешала Грачику пожать на прощанье руку гостя. Плохо он справлялся с чувством брезгливости, а ведь ещё совсем недавно убеждал себя в том, что…
22. Встреча в Алуксне
Тот, кому приходилось подъезжать с северо-востока к Алуксне, не забудет впечатления, производимого на путника дорогой, вьющейся вековым бором от самого поворота с Рижско-Псковского шоссе. Очарование этого лесного участка при приближении к городу Алуксне сменяется новым, не менее прекрасным видом: слева от дороги открывается озеро. Его простор, окаймлённый лиственными лесами, умиротворяюще действует на путешественника. Усталость исчезает, забываются любые неудобства пути. Озеро прекрасно на утренней заре, когда пронизанный лучами восходящего солнца розоватый туман растекается над камышами, шуршащими от дуновения лёгкого ветра. Озеро ослепительно красиво среди дня, когда его беспредельная гладь залита ярким солнцем. Но великолепнее всего оно вечером. Под косыми лучами солнца длинные тени деревьев ложатся поперёк камышей и, ломаясь на лёгкой озёрной ряби, тянутся и тянутся по воде, как многоглавые и многолапые драконы. В предночной час дальний от дороги берег озера представляется путешественнику сперва светло-жёлтым, потом золотым и, наконец, загорается алым. Едва ли кто может пройти этот кусок дороги, не остановившись и не полюбовавшись открывающимся видом. Вдали путник увидит северную оконечность острова. Там высятся пока ещё невидимые с дороги развалины старинного шведского замка, некогда взятого штурмом молодых петровских полков. Кстати говоря, на этом острове, как гласит легенда, жила в услужении у местного пастора Глюка стряпухой и прачкой Катарина Скавронская, которую Пётр Первый сделал императрицей всероссийской. Это обстоятельство, к удивлению свежего человека, является предметом гордости не только каких-нибудь ископаемых старушек, а всех горожан Алуксне, до руководителей местного исполкома включительно. Если новичок-маловер вздумает усомниться в основательности этой гордости, а то ещё, чего доброго, и в правдивости легенды, он наткнётся на единодушное сопротивление алуксненцев. Они дружно вступятся за свои достопримечательности: озеро, остров и развалины замка, приобретающие в их глазах особую ценность вышеупомянутым обстоятельством из жизни пасторской стряпухи Катарины.
Грузный человек среднего роста не спеша брёл по одной из улиц Алуксне. Он был погружён в задумчивость: голова его была опущена так, что широкие черты красного лица казались ещё шире, похожий на картошку нос с сизоватыми прожилками закрывал усы, а короткая борода лежала на воротнике брезентовой куртки. Человек этот не глядел по сторонам. Руки его были заложены за спину, и, казалось, все его внимание сосредоточено на носках собственных грязных сапог, попеременно появляющихся в поле его зрения.
Он миновал районный дом культуры, не посмотрев на большой полотняный щит с анонсом предстоящих гастролей. Не меняя позы и тем же неторопливым шагом он прошёл ещё два квартала и стал спускаться к старинному строению, имеющему вид торговых складов, когда вслед ему раздался весёлый крик:
— Товарищ Строд!.. Эгей, товарищ Строд!
Он вздрогнул. Или он забыл, что здесь он не Квэп, а Строд?! Придётся сделать вид, будто так задумался, что не слышал зова.
Оглянувшись, он увидел девушку. Она улыбалась и приветливо кивала головой. Широкое румяное лицо, белокурая прядь волос, выбившаяся из-под съехавшего на затылок клетчатого платка, и учащённое дыхание — все свидетельствовало о том, что она спешила, догоняя Квэпа.
— Как хорошо, что я вас встретила! — весело говорила она недоуменно смотревшему на неё Квэпу. — Вы так неожиданно от нас уехали, что некоторые документы остались неподписанными.
Ага, вот теперь он вспоминает: она — бригадир показательной фермы из Краславского района. Он действительно уехал оттуда с большой поспешностью. Быть может, и напрасно, но — бережёного и бог бережёт. Ему тогда показалось, что в Краславе с ним повстречался человек из «Саласпилса». Этот человек так пристально посмотрел на Квэпа, в его глазах сквозило такое беспокойство, что Квэп счёл за лучшее поскорее исчезнуть. Он кое-как по почте уладил дела с фермой, чтобы отъезд его не выглядел подозрительным, а вот каких-то документов, видно, не подписал.
