Арнальд Индридасон - Голос
— Кто?
— Что «кто»?
— Кто вам сказал про «наследство»?
— Рабочие. Я им дал кое-какую мелочь за информацию. У них есть моя визитка. Я вам уже говорил об этом. Мы обследуем антикварные лавки, встречаемся с другими коллекционерами и ходим по рынкам. «Угольный двор» — так, кажется, у вас называется блошиный рынок. Я поступаю так же, как другие коллекционеры, — пытаюсь найти что-то такое, что стоило бы приобрести.
— С кем вы были в тот момент, когда на Гудлауга было совершено нападение? Кто-то может подтвердить ваши слова?
— К сожалению, нет, — ответил Уопшот.
— Но кто-то, по крайней мере, должен вспомнить вас, если вы действительно там находились.
— Само собой разумеется.
— И вы нашли что-нибудь интересное для вас? Юных хористов?
— Ничего. В эту поездку я не нашел ничего.
— Почему вы пытались от нас сбежать?
— Захотелось домой.
— И оставили все свое барахло в отеле?
— Ну да.
— Кроме пластинок Гудлауга.
— Именно.
— Почему вы мне сказали, что никогда раньше не бывали в Исландии?
— Не знаю. Я не хотел возбуждать лишних подозрений. Я не имею отношения к убийству.
— Очень легко доказать обратное. Вы, когда солгали, должны были отдавать себе отчет в том, что я доберусь до правды и выясню, что вы уже останавливались в этом отеле.
— Я не причастен к убийству.
— Но вот теперь я почти уверен, что вы как-то замешаны в том, что произошло.
— Я не убивал его.
— Что за отношения у вас были с Гудлаугом?
— Я вам уже рассказывал эту историю, без всяких выдумок. Его голос пробудил во мне интерес и любовь к старым записям детского хорового пения, и, узнав, что он еще жив, я связался с ним.
— Почему вы солгали? Вы приезжали в эту страну и раньше, останавливались в этом отеле и наверняка встречались с Гудлаугом.
Уопшот задумался.
— Я не имею отношения к убийству. Услышав об этом, я испугался, что полиция пронюхает о нашем с ним знакомстве. Страх возрастал с каждой минутой, и мне приходилось сдерживаться изо всех сил, чтобы не сбежать сразу и не навлечь на себя подозрений. Надо было подождать еще несколько дней, но я не выдержал и бросился наутек. Нервы сдали. Но я его не убивал.
— Насколько хорошо вам были известны обстоятельства жизни Гудлауга? — спросил Эрленд.
— Так себе.
— Разве задача коллекционера не в том, чтобы найти информацию о потенциальной добыче? Разве вы не так поступали?
— Я знаю не так уж много, — сказал Уопшот. — Мне известно, что Гудлауг потерял голос на концерте и что он записал только две пластинки. И что он поссорился с отцом…
— Постойте-ка, откуда вы узнали, каким образом он умер?
— Что вы имеете в виду?
— Постояльцам отеля не говорили об убийстве, дело представили как несчастный случай, инфаркт. Как вы узнали, что он убит?
— Как я узнал? Вы мне сказали.
— Да, я сообщил вам об этом, и вы были в высшей степени удивлены, так мне помнится. Но теперь вы утверждаете, что, как только вам стало известно об убийстве, вас охватил страх, что мы найдем связь между вами. Это произошло до нашей встречи, до того, как мы установили факт вашего с Гудлаугом знакомства.
Уопшот уставился на полицейского инспектора. Эрленду была знакома ситуация, когда люди пытаются выиграть время, и он предоставил Уопшоту столько времени, сколько тому требовалось. Два полицейских спокойно сидели на некотором расстоянии от них. Эрленд припозднился на завтрак, и в ресторане почти никого не было. Перед ним промелькнул колпак шеф-повара, негодовавшего, когда у него хотели взять анализ слюны. Эрленд вспомнил Вальгерд с ее ватными палочками. Что-то она сейчас делает? Уколы детям, которые сдерживают слезы или пытаются пинать ее ногами?
— Может быть, вас связывает что-то еще, помимо увлечения пластинками? — спросил Эрленд.
— Я не хочу быть втянутым в это историю, — ответил Уопшот.
— Что вы скрываете? Почему вы не захотели обратиться в британское посольство? По каким причинам вы отказываетесь от адвоката?
— Я услышал разговор между гостями здесь, внизу, в холле. Они обсуждали убийство. Какие-то американцы. Таким образом я и узнал. И забеспокоился, как бы полиция не вышла на меня и как бы мне не попасть в то самое положение, в котором я сейчас нахожусь. Поэтому я попробовал уехать. Все проще простого.
Эрленд вспомнил пару из Штатов, Генри Бартлета и его супругу. Синди, с улыбкой представилась она Сигурду Оли.
— Сколько стоят пластинки Гудлауга?
— В каком смысле?
— Они должны дорого стоить, раз вы забрались сюда на север в зимний холод для того, чтобы их заполучить. Сколько они стоят? Одна пластинка? Какова ее цена?
— Если вы хотите продать пластинку, ее надо сначала выставить на аукцион, хотя бы в Сети, поэтому невозможно сказать, сколько за нее дадут в конечном счете.
— Ну, примерно. По вашим предположениям, за сколько она могла бы уйти?
Уопшот задумался:
— Не могу сказать.
— Вы встречались с Гудлаугом до его смерти?
Уопшот замялся.
— Да, — сказал он наконец.
— В записке, которую мы нашли, было указано: восемнадцать часов тридцать минут. Ваша встреча была назначена на это время?
— Да, за день до его смерти. Мы сидели у него в комнате. Разговор был короткий.
— О чем вы говорили?
— О его пластинках.
— И что именно вы обсуждали?
— Я хотел прояснить давно интересовавший меня вопрос: сохранил ли он другие пластинки, или те редкие экземпляры, которыми обладаю я и некоторые другие коллекционеры, единственные в мире. Но он почему-то не хотел отвечать. Впервые я осведомился об этом в письме несколькими годами ранее, и когда встретился с ним три года назад, в первую очередь спросил о том же.
— И что, у него были пластинки для вас?
— Он не хотел говорить на эту тему.
— Гудлауг знал, сколько стоят его пластинки?
— Я достаточно ясно дал ему это понять.
— И сколько же они стоят на самом деле?
Генри ответил не сразу.
— Когда я встретил его в этот раз, ну, два или три дня назад, он наконец согласился поговорить, рассказать о своих пластинках. Я…
Генри помешкал, оглянувшись на двух своих конвоиров.
— Я передал ему полмиллиона.
— Полмиллиона?
— Крон. Как аванс или…
— Вы же сказали, что речь не идет о колоссальных суммах.
Уопшот пожал плечами, и Эрленду показалось, что он усмехнулся.
— Вы лгали, — констатировал Эрленд.
— Да.
— Аванс в счет чего?
— За его экземпляры пластинок, если у него хоть что-то сохранилось.
— И вы передали ему эту сумму во время вашей встречи, даже не будучи уверенным, есть ли у него пластинки?
— Именно так.
— И что потом?
— А потом его убили.
— Никаких денег при нем не было, когда мы нашли его.
— Об этом мне ничего не известно. Я отдал ему полмиллиона крон в его комнате за день до убийства.
Эрленд вспомнил, что просил Сигурда Оли навести справки о состоянии банковского счета Гудлауга. Не забыть бы поинтересоваться, что там выяснилось.
— Вы видели пластинки у него в комнате?
— Нет.
— Почему я должен вам верить? Вы все время врете. С какой стати мне верить хоть одному вашему слову?
Уопшот пожал плечами.
— Значит, у него было полмиллиона крон в тот момент, когда на него напали?
— Этого я не знаю. Знаю только, что передал ему пятьсот тысяч, а потом его убили.
— Почему вы сразу не рассказали мне об этих деньгах?
— Я хотел, чтобы меня оставили в покое, — ответил Уопшот. — Зачем мне было наводить вас на мысль, будто я убил его из-за денег?
— Это правда? Вы убили его?
— Нет.
Они помолчали.
— Вы собираетесь обвинить меня? — спросил Уопшот.
— По-моему, вы еще что-то скрываете, — ответил Эрленд. — Я продержу вас до вечера. А там посмотрим.
— Я бы никогда не смог убить маленького хориста. Я восхищался им и до сих пор восхищаюсь. Никогда ни у какого другого мальчика я не слышал столь чудного голоса.
Эрленд посмотрел на Уопшота.
— Странно, что вы так в этом одиноки, — неожиданно вырвалось у него.
— Это вы о чем?
— Вы одиноки в этом мире.
— Я его не убивал, — повторил Уопшот, — не убивал.
18
Полицейские увезли Уопшота из отеля. Тем временем Эрленд узнал, что горничная Осп, которая обнаружила труп, работает на четвертом этаже. Он поднялся на лифте и, выходя на площадку, увидел, как она выносит из одного номера тюк с грязным бельем. Осп была погружена в работу и не замечала присутствия Эрленда, пока тот не подошел и не поздоровался. Девушка взглянула на него и тут же узнала.
— А, это вы, — произнесла она без всякого выражения.
