Игорь Христофоров - Работорговец (Русские рабыни - 1)
-- А зачем твоему дружбану она нужна была? -- вдруг засомневалась Ольга.
-- У него спросите, -- наконец-то решился старик скосить глаза вправо, на спрашивающую, и тут же пожалел об этом: настолько презрительным был взгляд девчонки.
-- Сиди на этом месте полчаса и не двигайся. За тобой будут следить, -- соврала Ольга. -- Дернешься -- дырку в башке получишь. Усек?
Старик коротко кивнул.
Когда девчонки мышками шмыгнули со скамейки в глубь парка, он даже не стал на них оборачиваться. Мысленно он представил их спины ( и почему-то они получились узкими и жалкими) и прощально перекрестил их. Теперь-то он твердо знал, что никто за ним не следит, что полчаса он сидеть не будет, а пойдет и тут же позвонит своему одноглазому однополчанину. А уж тот живыми их не отпустит. Ему человека застрелить -- что высморкаться. А если сам не положит, то внучок его постарается, тоже способный мальчик, телохранитель у какого-то местного воротилы, тот самый парень, что и попросил его через деда стать свидетелем на суде.
10
На столе горела свеча. Ее подрагивающий свет желтыми мазками ложился на стены небольшого, но уютного кабинета, на стеллажи книжных полок с льдистыми корешками детективов, на матово отливающий холодный экран "SONY", на небольшие в простеньких рамах картины с однообразным видом голых серых деревьев, на лица двух мужчин, сидящих по обе стороны стола.
Тот, что помоложе, поддерживал небольшую ухоженную голову кулаками, уперев локти в стол, и с первого взгляда казался красавчиком-артистом или хозяином престижного казино, но, как только он поворачивал голову к двери, то становился виден некрасивый рваный шрам на левой щеке, бурым свивком тянувшийся от угла глаза к подбородку, и ощущение, что перед тобой артист, исчезало. Тот, что постарше, худенький, седенький и весь какой-то меленький, сидел боком к столу в черном кожаном кресле как бы развалясь, но кресло было настолько велико или, может быть, он настолько худ, что сидеть развалясь у него все-таки не получалось. С его мраморно-безжизненного лица холодно смотрели перед собой безразличные ко всему и тоже какие-то серые, бесцветные глаза, а когда он подносил к шершавым губам сигарету и жадно, до стона, затягивался, то в свете свечи проблескивали два тяжелых золотых перстня на костистых, усыпанных татуировками пальцах.
-- Ну что: похоже, что там рай? -- не поворачивая головы, спросил тот, что постарше.
-- Канары-то?.. Не очень, -- хмуро, в тон ему, ответил молодой. -Солнце, пальмы и телки есть, да только нашей блататы -- выше крыши...
-- В натуре? -- вроде бы удивился старый, но удивился как-то странно, одним голосом, словно это было интересно только его голосу, а не ему лично -- до того мраморно-безразличным осталось его землистое лицо.
-- Куда ни сунешься -- в кабак, на пляж, в самолет, -- везде наши хари. И добро б крутяки какие, а то ведь так -- одна шпана...
-- Распустили... Каждый фрайер в нашу шкуру лезет, -- выдохнул дым старый, и молодому показалось, что после каждой такой затяжки лицо у старого становится все землистее и землистее, точно пропитывается цветом табачного дыма. -- А я вот в рай подыхать еду. А ты как считаешь, Слон, можно в раю коньки откинуть?
-- Ну, ты, Зуб,.. прямо так и помирать!
Старый задумчиво загасил сигарету в пасти медного дракона-пепельницы, стоящей на столе, и огрызнулся:
-- А ты меня не успокаивай! Кранты мне, Слон. Врач сказал: опухоль. Мог бы, падла, сразу эту штуку раком назвать, да, вишь ты, клятву он какую-то давал... Аристократа, что ли...
-- Гиппократа, -- стрельнул благодарными глазами по книжной полке молодой.
-- Вот-вот... Похоже... Умные вы, молодые, стали. Ох, умные! Вот ты скажи: на кой хрен ты купил институтский диплом?
-- Зуб, здесь все по-честному... Экзамены -- да, купил, но ксива натуральная, без подляны. Сам ректор выдал...
-- И кто ты теперь? -- презрительно сморщился старый.
-- Экономист, -- нехотя ответил молодой.
-- Нет, точно завалите тут все без меня!
-- Ну, ты что, Зуб! Век воли не видать! Я корочку заимел, потому что надо... Сейчас без понта никуда не сунешься. А законы наши я чту. Работать -- ни-ни... Наше дело -- воровское...
-- Завалите, -- упрямо сказал старый и наконец-то посмотрел на собеседника льдистым колючим взглядом. -- У меня, может, вся надежа на тебя. Ты б, может, еще два десятка лет "смотрящим" тусовался, если б не я...
-- Я помню, Зуб...
-- Что ты помнишь? Тебя к концу сходки только кликнули, а могли б и не позвать. Они, -- показал он на дверь, хотя точнее, наверно, было показать на окно, за которым гудела осенним ветром черная шахтерская ночь и за которым лежала огромная спящая страна, -- "лаврушников" хотели короновать, а я не дал... Я им горло бы перегрыз, если б не по-моему вышло. И так всех распустили. Звание вора за "зеленые" продают, падлы! Раньше вору в законе торговать западло было, а сейчас все в торгаши полезли, к-козлы!
-- Я благодарен тебе, Зуб, -- негромко сказал молодой и посмотрел на солнце с тремя лучами, вытатуированное на большом пальце. -- Но у меня три ходки, и законы я чту...
"А ведь врешь, -- хотел сказать старый. -- Что ж, я не знаю: два магазина своих открыл, банк соучредил". Но он уезжал в Штаты на операцию, уезжал умирать, потому что ни в каких штатах, ни в каких европах уже не могли его спасти, но он все равно уезжал, потому что само движение, сам полет над океаном, казалось, продляли жизнь.
-- Молодец, что чтишь, -- прохрипел он и бурно, взахлеб закашлялся.
Стакан воды тут же оказался у него в руке. Старый посмотрел на рабски склонившегося над ним хозяина кабинета и спросил:
-- Минералка?
-- Боржоми. Настоящий.
Коротким глотком старый проверил. На боржоми это пойло не тянуло.
-- Похоже, что боржоми, -- согласием поблагодарил он, заодно подумав, что ведь, гаденыш, мог и отравить, и неожиданно спросил о другом: -- А чего твоя цаца любит так громко телевизор слушать?
Плоское хрящеватое ухо молодого повернулось к приоткрытой двери. Снизу, из гостиной, расположенной на первом этаже, безразличный женский голос рассказывал о проблеме проституции в Турции.
-- Особенно много гастролерш в последнее время появилось здесь из России и других стран СНГ, -- убеждала она зрителей. -- Привозят их чаще всего группами, а это значит, что торговля русскими девочками поставлена на поток. Привозят под видом танцгрупп. Как правило, это очень красивые девочки, с хорошими фигурками, с хорошим здоровьем. У них заранее отбирают документы, и, когда они узнают, что вместо танцев на сцене ресторана им предстоит в специальных комнатах обслужить по пять - десять мужчин за сутки и "работать" так без выходных по нескольку месяцев всего лишь за скудное питание, многие из них приходят в отчаяние. Кроме того, в последнее время их подельницы из других стран и Турции объявили чуть ли не открытую войну нашим путанам. Скорее всего, оттого, что наши девочки "работают" по демпинговым ценам и сбивают их доходы. Недавно в одном провинциальном городке они сожгли публичный дом, где жрицами любви были девушки из России и Украины. К сожалению, при пожаре одна из них погибла. Как нам сообщили турецкие журналисты, звали ее Валентиной, а родом она была из...
-- Ты всерьез думаешь на ней жениться? -- спросил старый.
-- Да ты что, Зуб! -- ответил молодой, хотя документы в загс уже были поданы. -- Покантуюсь немного и выкину...
-- Вот это по-нашему, -- с холодной радостью поприветствовал это решение старый. -- Вору в законе жениться западло. Не положено. Я кожей чувствую: ты нас, стариков, не подведешь. Что-то в тебе есть... Сядь!
Ему надоел стоящий перед ним человек. По весне, еще перед сходкой, хотел он короновать на вора в законе другого парня. Тот уже и "положенцем" был, а не просто "смотрящим". Да и ходок, то есть судимостей, -- четыре, а не три, как у Слона. Но наехала на него новая шпана, покрошила из стволов. Нет на них креста, нет. Чтоб раньше да на будущего вора в законе руку поднять! Да это примерно как при Брежневе кто-нибудь бы в члена Политбюро в упор шарахнул. И ведь, гады, не только "положенцев", а и воров в законе кладут. Сам недавно в газете прочел, что за год по два десятка убивают. И чаще всего, что, гад, обидно, сами себя. Сами себя.
-- Завтра по утряне улетаю я в Москву, -- в горле у старого першило, будто там без устали драили его изнутри наждаком. Он посмотрел на стакан с минералкой, но пить не стал. Вот если бы опять поднесли, то стал бы, а так... -- Оттуда сразу в Штаты. Завтра подгребет к тебе, Слон, один из моего "пристяжа", бумажки отдаст...
Молодой упрямо молчал, понимая, что именно ради этого приехал через весь холодный и вонючий город из центра в забытый Богом поселок "Двенадцатой-бис" чуть ли не самый старый российский вор в законе.
-- Не люблю бумажек, -- поморщил он белое, как бумага, лицо. -- Все зло -- от них... Короче, заберешь. Это -- мой общак. Соединишь со своим. И правь умно. Бабки не разбазаривай. Кому положено -- помоги. Нашим за забором подкинь, что попросят. Кого из-за "колючки" выкупить, там, в бумагах, тоже прописано... Я не успел...
