Игорь Христофоров - Работорговец (Русские рабыни - 1)
"Ничего себе: пацан!" -- вспомнил Мезенцев качка в коричневой кожаной куртке в конторе Пеклушина. Впрочем, судимость могла быть и не у него. Охранник был еще один.
-- А вот это... -- хотел он вспомнить имя-отчество Шкворца, но так и не смог. -- Вот эта беглянка... Конышева, она -- что за человек?
-- О-о, добрым гостям завжды рады! -- чуть не сбив Мезенцева с ног, шагнул мимо него Шкворец.
В прихожке опорного пункта, перед кабинетом Мезенцева, стояла невысокая женщина с красивым, но строгим лицом бухгалтера. Шкворец подхватил из ее рук хозяйственную сумку, принюхался к ней, пошевелил крупными пористыми ноздрями и громко объявил:
-- Борщ! Зажарка из свинины! Картопля! Верно?!
-- Верно, -- ответила женщина. -- И еще компот.
Она размягчила строгие черты улыбкой и, резко убрав ее с лица, стала прежней: красивой, но неприступной.
-- Знайомтэсь! В смысле, знакомтесь! -- предложил Шкворец. -- Жена моя! Святой человек! Меня б никто, кроме нее, не прокормил! Особливо на дежурстве. Я, как в "опорке" сижу, так есть хочу -- шо той казак, шо у плену мисяць не ел!
Мезенцев пожал вялую безразличную руку женщины и хотел сказать что-то типа "Очень приятно" или "Рад познакомиться", но Шкворец, выхватив из сумки кусок черного хлеба и разжевывая его крепкими белыми зубами, опередил его:
-- О, ты ж как раз про Конышеву спрашивал! Она у моей жинки в танцувальном кружке училась!
-- Гриша, ну сколько можно тебя учить, -- мягко укорила его женщина. -- Не "танцувальный кружок", а студия бальных танцев.
-- А какая разница?! И там, и там голыми ногами дрыгають. Аж трусы видно! Га-га-га! -- и захохотал с такой яростью, что Мезенцеву сразу вспомнился пузатый казак в центре картины Репина "Запорожцы пишут письмо турецкому султану". Только тех казаков надо было двух на голову друг другу поставить, чтоб один Шкворец получился.
-- Иди ешь, -- тоном человека, видевшего такие номера уже сотни раз, посоветовала женщина. -- А то остынет.
Шкворец удалился в свой кабинет выполнять самую важную, по его мнению, служебную обязанность, а Мезенцев предложил женщине присесть на единственный стул. Та устало опустилась на засаленную обивку, и Мезенцеву стало как-то не по себе, словно он предложил ей сесть в лужу.
-- Конышева? -- задумчиво посмотрела в окно женщина, остановив взгляд на джипе, отъезжающем от подъезда с двойной вывеской. -- Ирина?.. Способная девочка. Или, точнее скажем, девочка не без способностей. Партнер до ее уровня не мог дотянуться, а иначе они вполне могли бы на всесоюзную... извините, всероссийскую арену выйти... Она, конечно, девочка не без недостатков. Могла вспылить, начать со мной спорить, доказывать, словно она знает румбу или тот же пасадобль лучше меня, хотя это, конечно же, не так. Далеко не так. Могла обидеться, уйти в себя.
Джип все-таки отъехал от подъезда, а из распахнувшейся двери то ли химчистки, то ли "Клубнички" вышли несолько счастливых девчонок и потянулись к остановке автобуса, оживленно что-то обсуждая и перебивая друг друга. Они очень походили на стайку воробышков, нашедших в луже хлебный мякиш и пытающихся растолкать друг дружку, чтобы выхватить щепотку получше, хотя все щепотки в этом мякише были одинаково плохими.
-- Она со мной не очень-то откровенничала. Во всяком случае, не настолько, чтобы я могла догадаться, зачем она полезла в тот магазин...
-- Вы верите, что она могла обокрасть магазин? -- спросил, как уколол, Мезенцев.
-- Что значит: "верите"? Я присутствовала на суде. Улики, свидетели -- все говорило против нее. А почему вы не верите?
-- Что? -- встрепенулся задумавшийся о чем-то своем Мезенцев. -- Ах, я! Вы говорите -- на суде. Это интересно. Надо в суд бы сходить... Понимаете, кое-кто из опрошенных мною людей выразил мнение, что она не могла, точнее, не была способна ограбить магазин.
-- Что значит: "не могла"? Ограбить может любой! Нужны лишь определенные условия. Что-то должно толкнуть человека на подобный поступок.
-- То есть вы считаете, что каждый человек криминально опасен?
-- Наверное, да, -- все-таки дала утвердительный ответ женщина. -Все зависит от условий среды. В наше сложное время слишком часто поводом для этого служит материальное положение. Конышевы жили очень бедно. Даже чрезвычайно бедно. У них даже не было денег на приличное бальное платье. И я как-то занимала ей. Тысяч пятьдесят.
-- Она вернула вам долг?
-- Нет.
-- У нее было много знакомых?
Женщина задумчиво сжала губы.
-- Вряд ли, -- врастяжку ответила она. -- Чаще всего я видела ее с Валентиной... Вот, к сожалению, фамилию забыла. Они вместе у меня в студии занимались, но у Валентины как-то ничего не получалось. Знаете, есть такие люди: они пытаются чем-то заниматься, у них ничего не выходит, а они все равно занимаются, и им, что хуже всего, кажется, что это у них получается. Валентина -- из их разряда. Я, честно говоря, на ней крест поставила после первых же занятий... А если о мальчишках... нет, вряд ли... Слишком старомодна, что ли, застенчива. У нее даже с партнером по студии, кажется, ничего не было, хотя, не буду скрывать, многие девочки к нам идут заниматься, чтобы найти жениха...
-- От гарна в мэнэ жинка! -- заполнил всю комнату криком Шкворец. -Так наелся, шо душа поет!
Мезенцев удивленно обернулся на него. Он впервые в жизни видел человека, который сумел за три-четыре минуты съесть обед из трех блюд.
-- К сожалению, я спешу, -- встала женщина.
-- Да-да, конечно, -- смутился Мезенцев.
Он так и не решился сказать о побеге Конышевой. Да имелся ли смысл говорить об этом, если на красивом и холеном лице женщины так ничего и не изменилось за время их беседы?
9
-- Он?
-- Кажется, он...
-- Когда кажется, креститься надо!
-- Тогда точно -- он...
-- Тяжелый случай! Но заднего хода нет, как у того ежа, который в одно место залез...
-- В какое?
-- Купаться будем -- покажу.
Бодрого вида пенсионер, явный знаменосец и правофланговый в молодости, с прямой спиной сидел на скамейке парка и, опершись на палку, смотрел прямо перед собой, будто просматривал интересный фильм. А перед ним ничего и не было, кроме голых деревьев, ржавой парковой ограды и проезжающих изредка по дальнему шоссе грузовиков.
Ольга и Ирина, медленно-небрежно идя по аллейке, вдруг резко свернули и сели по бокам пенсионера. Ольга сунула к его боку холодное лезвие, Ирина, как научила ее Ольга, -- палец. Только вот палец здорово дрожал.
-- Не рыпаться! -- прошипела Ольга. -- Одно движение -- и в печени дырка!
С лица знаменосца исчезла краска. Он стал похож на газету, в которой не было фотографий. Только белое поле и сотни строчек-морщинок.
-- Кто тебя заставил дать показания на Конышеву, якобы ограбившую магазин? -- выпалила Ольга, удивившись, как ловко она это сделала и к тому же без вводных матерных слов.
Знаменосец боялся даже лицо повернуть. Его больше пугало не лезвие ножа справа, а ствол пистолета, тупо тыкающийся в левый бок. Он сам когда-то, в пору службы в энкавэдэшниках на фронте, тыкал так в затылок окруженцам, выбравшимся к нашим, и стрелял, не задумываясь, потому что так было приказано свыше, но еще больше потому, что каждый вышедший оттуда выносил с собой нечто такое, за что ему, не попавшему в окружение и вообще на фронт не попавшему, было нестерпимо стыдно.
-- Ну?!
Острие прошло сквозь ткань и кольнуло иголочкой по старческой коже.
-- Меня попросили, -- все так же не поворачивая головы, ответил старик и подумал, что, наверное, и сзади, со стороны затылка, стоит кто-нибудь.
-- Кто?! -- Ольге захотелось еще дальше сунуть нож, и она еле сдержалась. Старик в профиль был похож на ее отца, во всяком случае такого, каким она его себе представляла, домысливая расплывчатый облик с единственной уцелевшей фотографии, и от этого она допрашивала его с такой яростью, словно перед ней и вправду сидел ее беглый папаша и каялся в своих грехах перед дочкой.
-- Он... он мой однополчанин... Мы вместе в танкистах, -- чуть не сказал "энкавэдэшниках", -- на одном фронте... больше года...
-- Адрес! -- потребовала Ольга.
-- Это на улице Ленина, -- сухими губами произнес старик и еле назвал номер дома и квартиры.
-- Не врешь? -- дохнула в его плоское ухо Ольга.
-- Он по дружбе попросил, -- ответил совсем не о том старик.
Тут уж, в отличие от действительно верного адреса, он врал самому себе. Не было никакой дружбы. Так, знакомство. А то, что говорил он на суде заученное по бумажке, так это не он говорил, а его страх. Не по дружбе сделал он это, а оттого, что шантажировал его знакомый, кое-какие грешки за ним знавший.
-- Запомнила? -- спросила Ольга Ирину, и ей не понравилось ее слишком растерянное лицо.
Ирина кивнула.
-- А зачем твоему дружбану она нужна была? -- вдруг засомневалась Ольга.
-- У него спросите, -- наконец-то решился старик скосить глаза вправо, на спрашивающую, и тут же пожалел об этом: настолько презрительным был взгляд девчонки.
