Ян Мортенсон - Убийство в Венеции
— Охотно.
— К вопросу об искусстве и музеях. Теперь перед тобой зеленый свет?
Он вопросительно смотрел на меня, будто не понимая, о чем идет речь.
— Я имею в виду назначение на пост директора.
— Рано еще говорить. — Гуннар Нерман выглядел озабоченным. — Хотя это и не исключено. Если бы не случившееся с Андерсом, не эта трагедия… Он был действительно достоин этого поста. Не то, чтобы я не хотел тоже занять его, но надо быть честным. Андерс был бы лучше. У него передо мной был плюс, и он заключался в том, что у него было больше терпения и интереса к персоналу. Это, к сожалению, не моя сильная сторона. Я хочу иметь результат, стремлюсь к тому, чтобы все делалось сразу, без массы ненужных разговоров. — Он улыбнулся и взял еще одно кокосовое печенье.
— Да, это была действительно трагедия. Я тоже много думал о случившемся. Потому что он ведь не умел плавать.
— В самом деле? Очень странно.
— Это связано с моральной травмой, пережитой им в детстве, когда он чуть не утонул. Я знаю, так как сам присутствовал при этом. Я, собственно, и вытащил его из воды.
— Не знаю, но алкоголь, наверное, сделал свое. Никто, впрочем, не перебрал в тот вечер. И меньше всех Андерс. К тому же у меня такое чувство, что он накачался еще чем-то. Но о мертвых, как говорили римляне, или хорошо, или ничего, — добавил он быстро. — К тому же все уже в прошлом.
— Я не знаю, — сказал я и посмотрел ему прямо в глаза. — Надеюсь, что это так, но не уверен.
— Что ты имеешь в виду?
— Мне кажется, что его убили. И я намерен выяснить, кто это сделал.
— А что говорит полиция?
— Утонул в результате несчастного случая.
— Трудно будет доказать другое, — легко заметил он и загасил окурок в стеклянной пепельнице, которую я поставил перед ним. — Он много выпил, ему стало жарко, он сбросил одежду и прыгнул в озеро. Потом — шок от холодной воды, судорога, и он идет на дно.
— Ты говорил с ним в тот вечер?
— Естественно. — Он с удивлением посмотрел на меня. — Ты тоже ведь говорил с ним.
— Но я с ним не ругался.
— Кто сказал, что я с ним ругался?
— Неважно. Но разговор был очень горячий, не так ли?
— Это наглая ложь. Не знаю, кто пустил ее, но это неправда. Наоборот, мы заключили, так сказать, мир. Мы констатировали, что только один из нас может унаследовать пост Свена, и договорились принять выбор. Кто бы из нас ни стал шефом, другой обещал сотрудничество. Ясно, что Андерс несколько поорал вначале, обвиняя меня, но потом успокоился.
— Обвинял в чем?
— В том, что будто бы на мою диссертацию оказал влияние итальянский студент. Якобы я передрал какое-то забытое итальянское исследование. Но эта мысль была настолько чудовищна, что он сам это понял.
— То есть вы ругались до того, как он исчез?
— Ты что, думаешь, что я убил его? Утопил здоровенного крепкого парня как котенка в озере? — Холодная улыбка застыла на губах Гуннара Нермана. — Убил, чтобы он никому не рассказал, что моя диссертация — это обман? И что мне выгодно было устранить ближайшего конкурента, чтобы получить место шефа Шведского музея? Это ты хочешь сказать?
— Я ничего не думаю и ничего не хочу сказать. Я просто пытаюсь узнать, что случилось, и выяснить, была ли смерть Андерса несчастным случаем или нет.
— Я знаю, что вы были хорошими друзьями, — сказал он, глядя на меня очень серьезно. — Андерс говорил о тебе. Он рассказал, что свел тебя с нашим стариком в Венеции. С Пичи. Так что я понимаю, что ты не можешь смириться с тем, что он утонул. Но если примешь совет, поговори со Свеном Лундманом. Никакой ссылки на меня, если у кого и был мотив, то это у него. Спасибо за кофе и удачи с твоим Хиллестремом.
И он ушел. Звякнул колокольчик входной двери, и тонкий звук его сигнала еще слышался некоторое время в комнате.
Солнце исчезло за крышей дома напротив, и из конторы слышалось мяуканье Клео. Она просилась ко мне. Но я не спешил. Сидел на стуле и думал о сказанном Гуннаром. О его диссертации и Свене Лундмане. В моем воображении появились разные узоры, разные альтернативы того, что случилось тем летним вечером в Бакке. Андерс и Элисабет любили друг друга. Сгорая от ревности, Свен наблюдает, как они обмениваются взглядами, прислушивается к интонациям и ждет своего часа. Он получает шанс поздно вечером, заманивает его на мостки, когда тот уже себя не контролирует. Там снимает с него одежду, сталкивает в воду и, лежа на мостках, обеими руками держит его голову под водой. Потом незаметно поднимается по лестнице и пробирается в свою комнату в уже спящем доме.
У Гуннара тоже были причины. Что бы он ни говорил о своей диссертации, он прекрасно понимал, что у Андерса больше шансов занять директорское кресло. Получив его, Андерс как пробка в бутылке навсегда перекрыл бы все надежды Гуннара на будущее, поскольку они были примерно одного возраста. Хотя разве убивают для того, чтобы продвинуться по службе?
У Барбру Лунделиус тоже были свои мотивы, если уж перебирать сейчас все варианты. Отвергнутая любовь. Так это называется сегодня. Или это понятие осталось только в старых романах? Обманутая любовь, знание того, что тебе предпочли другую, — это мощная пружина, приводившая в движение месть и смерть во все века человеческой истории. А то, что она выглядит как олицетворение невинной души народной песни, не дает оснований для того, чтобы вычеркнуть ее из потенциальных убийц. Такие невинные на вид часто бывали на самом деле жестокими и кровавыми существами, а большие голубые глаза и длинные светлые волосы тоже не могут быть автоматическим признанием невинности.
Собственно говоря, только у Элисабет, его любовницы, не было мотивов к убийству. Она была единственной, действительно горевавшей у могилы Андерса. Если, конечно, за этой смертью не было чего-то еще. И я снова вспомнил черноглазого человека, сидевшего в машине у кладбища. В черном «Мерседесе», который исчез сразу же, как я подошел.
Леонадро Пичи тоже погиб. Утонул, как и Андерс. Так, во всяком случае, указано в обоих некрологах. Леонардо, который не захотел плясать у кокаинового тельца, Леонардо, которого Андерс рекомендовал мне как поставщика мебели. Андерсу понадобились большие деньги, чтобы выкупить свое родовое гнездо, и еще большие нужны были, чтобы привести его в порядок. Он получил их за картины Кандинского или откуда-нибудь еще?
ГЛАВА XVII
После того как Гуннар Нерман ушел, я снял со стены картину и отправился к Эрику Густафсону, который уже раздраженно посматривал на часы, когда я открывал дверь в его магазин.
— Надо было бы уже прийти, — сказал он, укоризненно глядя на меня. — Через пять минут у меня встреча на Стуреплан.
— Она наверняка подождет.
— Она, — хихикнул он удовлетворенно. — С чего это тебе пришло в голову? Ну, ладно, в самом деле подождет. А тот, кто ждет хорошего, никогда не ждет слишком долго. Ты сговорился о продаже картины?
— Нет, но ты получил заверение ведущего эксперта не только в том, что это подлинник, но и в том, что вещь очень хорошая. Он хочет сделать с нее репродукцию для своего архива.
— Спасибо. Только чтобы он не слишком приближался к ней со своими камерами и лампами. Помнишь случай с тем бедолагой, который переснимал картину Тернера и софитом прожег в полотне дырку? Но ты понимаешь. В отличие от многих коллег, у меня только первоклассные вещи.
— Рубенс тоже?
— Рубенс? Ты в своем уме? Откуда мне его взять? Прямо скажем, запросы у тебя не шуточные.
— А что, в Швеции никого нет, у кого был бы Рубенс?
Очень сомневаюсь. Разве что в каком-нибудь старинном фидеикомиссе. Я имею в виду в бывшем фидеикомиссе, потому что эти заповедные непродажные имения уже не существуют. В них еще можно было найти кое-какие забытые шедевры, но теперь они наверняка перекочевали на более крупные, чем Стокгольм, антикварные рынки. А почему ты, собственно, спрашиваешь?
— Просто из интереса. Ко мне тут на днях заходил один покупатель, — соврал я. — А ты знаешь все. Кстати, может ли быть недалеко от Стокгольма какой-нибудь старинный дом, заполненный старинными картинами и антиквариатом?
— Дом? Какой дом?
— Ну, может быть, дворец. Имение или что-то в этом стиле.
— Таких здесь много. Ты имеешь в виду что-то определенное?
— Возможно. Я имею в виду большой дом, в котором никто не заметит, если из него исчезнет картина Рубенса.
Он с удивлением посмотрел на меня. Потом рассмеялся.
— Ты точно слегка не в своем уме. Во-первых, я не думаю, что в этой стране где-нибудь сохранился в частном владении Рубенс. А если даже, вопреки всему, предположить это, то ты можешь быть абсолютно уверен в том, что пропажу тут же заметили бы.
— Надеюсь. Что всяком случае, спасибо за Хиллест рема.
— Чем же ты все-таки сейчас занимаешься? — с любопытством спросил он, когда я уходил. — Наверняка какое-нибудь новое «дело». Квартальный ты наш Калле Блумквист, искореняющий организованную преступность, — сказал вслед мне и засмеялся.
