Арнальд Индридасон - Каменный мешок
— От британцев деться было некуда, столько их понаехало в сороковом году. На другой стороне холма они построили казармы, а еще и укрытие для зенитной пушки сделали, чтобы, если что, защищать Рейкьявик от бомбежек. Мне-то все это шуткой казалось, а вот Элли твердила, мол, тут не до шуток. А потом англичане уехали, и их место заняли янки. Там они и были, когда я жил на Пригорке. Британцы давно вернулись домой.
— Вы с кем-нибудь из военных были знакомы?
— Разве совсем немного. Они вообще нос задирали о-го-го. Впрочем, как говорила моя Элли, лучше янки, от них не воняет, не то что от джонбулей. Все было чисто, как полагается. Все сияло. У американцев вообще все сияет. Вот как в кино. Видишь там Кларка Гейбла или Кэри Гранта, и ясно — это американцы.
Грант-то как раз был англичанин, подумал Эрленд, но не стал разбивать сердце всезнайке Хёскульду. Глянул на Элинборг — она тоже едва заметно усмехнулась.
— Да и казармы они получше построили, — продолжил токовать Хёскульд. — Куда там англичанам! Янки все делали из бетона, а не из гнилых дров, как джонбули. Не сравнить, у янки жилье так жилье. До чего бы янки ни дотрагивались — все обращалось в шик и блеск. Все стало гораздо лучше и чище.
— А вы помните, кто после вас жил в Беньяминовом доме? — спросил Эрленд.
— Да, мы их встретили и показали им дом. Какой-то рабочий с Хутора Туманного мыса,[41] с женой, двумя детьми и собакой. Очаровательная пара, но вы меня хоть на дыбу вешайте, не вспомню, как их звали.
— А о тех, кто жил в доме до вас и оставил его в таком потрясающем виде, вы что-нибудь знаете?
— Только ту пару слов, что мне бросил Беньямин, когда я с ним завел разговор про то, как вылизали его дом предыдущие жильцы. Я-то просто хотел сказать, мол, уж мы постараемся не оплошать после таких чистюль.
Эрленд навострил уши, Элинборг наклонилась вперед. Хёскульд молчал.
— И что же он вам рассказал? — подчеркнуто вежливо произнес Эрленд.
— Да уж сказал так сказал. Как раз про хозяйку, которой моя Элли так восхищалась.
Хёскульд снова замолчал и отхлебнул кофе из чашки. Эрленд нетерпеливо ждал, когда тот продолжит свой рассказ. Меж тем нездоровый интерес гостя от хозяина не укрылся, и тот понял, что пленил свою аудиторию. Словно гости — его собачки, и он протягивает им сахарок, и они уже виляют хвостом, что твой вентилятор, но хозяин ждет, пока те не встанут на задние лапки.
— Признаться, жутко интересную вещь он мне про нее рассказал, вот какая штука, — сказал Хёскульд.
Нет, эти легавые не уйдут от него с пустыми руками! Нет, всезнайка Хёскульд приготовил для них шикарное блюдо! Но надо же подать его как следует! А такие вещи быстро не делаются. Хёскульд еще отхлебнул кофе, но рта так и не раскрыл.
О боже ж ты мой, взвыла про себя Элинборг. Чертов старый кретин, ты родишь сегодня или нам делать тебе кесарево сечение?! Эти старикашки уже сидят у нее в печенках! То отбрасывают коньки прямо у нее на глазах, то тянут кота за хвост! Что за дьявол?!
— Беньямин сказал, мол, похоже, муженек-то женушку бивал, — не стал дожидаться хирургической помощи от Элинборг Хёскульд.
— Бивал? — переспросил Эрленд.
— Как это нынче принято называть? Семейное насилие?
— Говорите, предыдущую хозяйку бил муж? — повторил Эрленд.
— Это не я говорю, это Беньямин мне так сказал. Видимо, был этот муженек мразь из тех, что поднимают на жен руку, а там, глядишь, и на детей. Я свою Элли пальцем ни разу не тронул.
— А он не сказал, как его и ее звали?
— Нет, или, если даже он называл имена, я их давно позабыл. Но он еще кое-что сказал, и я частенько про это вспоминал. Он сказал, мол, жена этого подонка была зачата в газгольдере, ну, знаете, что был на улице Красной реки. Там, где сейчас Крышка. Так якобы говорили соседи. Впрочем, они же говорили, мол, это Беньямин пришиб свою зазнобушку. Ну, на которой собирался жениться.
— Беньямин? Газгольдер? О чем вы? — Эрленд не знал, как продолжить. — И что, вы говорите, ходили слухи, будто Беньямин убил свою возлюбленную?
— Некоторые так считали, в те времена. Да он сам так говорил.
— Признавался в убийстве?
— Господь с вами. Он говорил, что ходят слухи, будто бы он ее убил. Стал бы он признаваться в убийстве, вот еще. Ничего такого он мне никогда не говорил. Я с ним знаком-то считай что не был. Но он точно знал, что соседи его подозревают, и, помнится, ходили слухи, что тут не обошлось без ревности.
— Слухи?
— Конечно слухи. Мы же ими живем и дышим. Нас, исландцев, хлебом не корми, дай рассказать какую-нибудь гадость про ближних.
— Так, хорошо. А что там с этим газгольдером?
— О, это же самая восхитительная сплетня за всю историю Рейкьявика! Вы разве не знаете эту историю? Люди ждали конца света, и в один прекрасный день, точнее ночь, толпа народа устроила в газгольдере оргию, и ходили слухи, будто после этой оргии родились дети, и среди них — та женщина. Ну, то есть я хочу сказать, так мне говорил Беньямин. Этих детей еще прозвали светопреставленцами.
Эрленд в удивлении посмотрел на Элинборг, затем на Хёскульда.
— Вы мне лапшу на уши вешаете? — спросил он.
Хёскульд отрицательно покачал головой.
— Это же все из-за кометы. В газетах писали, мол, она столкнется с Землей.
— Какая еще комета?
— Ну вы даете! Комета Галлея, ясное дело! — воскликнул всезнайка Хёскульд, в ужасе от необразованности Эрленда. — Комета Галлея! В газетах писали, что она столкнется с Землей и Земля сгорит, что твоя спичка!
15
Покинув Хёскульда, коллеги на свежем воздухе обсудили дальнейшие планы. Элинборг сказала Эрленду, что собирается в гости к сестре невесты Беньямина — она еще утром нашла ее координаты и хочет с ней поговорить. Эрленд одобрил эту идею, но сам решил направиться в Национальную библиотеку, полистать старые газеты про комету Галлея. Выяснилось ведь, что Хёскульд толком ничего про эту историю не знает, одни только слухи. Как всякий всезнайка, он долго водил Эрленда за нос, намекая, что обладает массой полезных сведений, но по делу так ничего и не сказал. Эрленду это надоело, и они с Элинборг, не теряя больше времени, сказали старику несколько натянутое «спасибо» и ушли.
— Что думаешь про эти Хёскульдовы байки? — спросил Эрленд, садясь за руль.
— Про газгольдер-то? По-моему, чушь собачья, — сказала Элинборг. — Тут надо в самом деле почитать старые газеты. Но насчет слухов вообще он прав на сто процентов. Нас, исландцев, жареным тупиком не корми, дай сказать какую-нибудь гадость про ближних. Из этого, конечно, вовсе не следует, что Беньямин ее убил, и ты сам это прекрасно понимаешь.
— Верно, но ведь у нас и другая пословица есть, «что в народе говорят, то и правда»?
— Ну есть, и что? Про Беньямина я лучше расспрошу сестру этой девушки. А ты мне вот что скажи, как там Ева Линд?
— Лежит себе в кровати, кажется, будто спит безмятежным сном. Врачи твердят, мол, мне надо с ней разговаривать.
— Разговаривать? А зачем?
— Она якобы все слышит, несмотря на кому, и это ей якобы идет на пользу.
— И о чем ты с ней разговариваешь?
— Пока ни о чем. Не могу никак придумать, что ей рассказать.
Сестра пропавшей без вести, по имени Бара, была прекрасно осведомлена на предмет упомянутых Хёскульдом слухов и с порога заявила, что в них нет ни намека на истину. Родилась она куда позже сестры и в настоящее время жила в огромном особняке в Ямной бухте, замужем за богатеем, сколотившим состояние на оптовой торговле. Жила, можно сказать, в роскоши — бросались в глаза и изысканная обстановка в доме, и бриллианты на его хозяйке, и ее высокомерие по отношению к незнакомцам вроде этой бабы из полиции, которая зачем-то к ней пожаловала. Элинборг решила, что хозяйка, вероятно, никогда в жизни не ведала нужды, не считала деньги, никогда не сталкивалась с необходимостью в чем-либо себе отказывать и никогда не общалась ни с кем вне круга себе подобных. Наверное, никогда и не воображала себе никакой другой жизни. Аналогичную судьбу, судя по всему, прочили и ее сестре — но та вдруг взяла да и пропала без вести.
Элинборг вкратце изложила Баре суть дела по телефону, и та начала без предисловий:
— Сестрица моя по уши была влюблена в этого Беньямина, и я, признаться, никак не могла взять в толк, а с какой, собственно, стати. Если хотите знать, на мой взгляд, он был тупой чурбан. Роду он был знатного, спору нет, Кнудсены — самая знатная семья в Рейкьявике. Но Беньямин был адски скучен.
Элинборг улыбнулась, не понимая, о чем она.
— Я хочу сказать, он был мечтатель. Все время витал в эмпиреях, всем уши прожужжал про свои революционные идеи на предмет торговли. Впрочем, нельзя не отметить, он оказался кругом прав — только сам на этом ничего не заработал. И еще не мог отказать себе в другой странности — всегда держал разную шваль себе за ровню. Горничным позволялось обращаться к нему на «ты». Нынче люди и забыли, что есть такое местоимение — «вы». Никакого больше уважения не осталось в Исландии. Да и горничные перевелись.
