Филлис Джеймс - Взгляд на убийство
Каждый знает, как долго затягивают дела поверенные. Даже если Энид поторопилась и сумела отправить письмо вечером, завещание, вероятно, еще не было готово для подписи. А если даже было готово, если оно ожидало, прибыв назад по почте в официальном конверте, что из этого? Кузина Энид не подпишет его теперь своим круглым, прямым, чистым росчерком, таким характерным для нее. Кузина Энид больше не подпишет ничего.
Медсестра Болам снова подумала о деньгах. Не о своей личной части. Деньги едва ли принесут ей теперь счастье. Но, даже если ее и арестуют за убийство, они не смогут помешать мамочке унаследовать ее часть. Они не смогут помешать этому. Она должна будет получить какие-нибудь необходимые деньги. Каждый знал, что завещание проверяется месяцами. Будет ли выглядеть слишком подозрительно или бессердечно, если она придет к поверенному Энид, объяснит, как они бедны, и попросит ускорить решение дела? Или более предусмотрительно начать переговоры с банком? Может быть, поверенный пошлет за ней? Да, конечно, пошлет. Она и ее мать ближайшие родственники покойной. А поскольку завещание прочитано, она могла бы тактично поднять вопрос об авансе. Наверно, этого было бы достаточно. Аванс в одну сотню фунтов не так уж много для того, кто унаследовал сумму в тридцать, тысяч фунтов.
Вдруг она поняла, что не может больше выдержать всего. Долгое напряжение рассеялось. Она не помнила, как преодолела последние несколько ступенек, как вставила ключ в замочную скважину, быстро вошла в квартиру и направилась в комнату матери. Охваченная страхом, заплакав так, как не плакала с детства, она бросилась на грудь матери и почувствовала ее несущие утешение и ставшие неожиданно сильными хрупкие, трясущиеся руки. Руки, укачивающие ее, как ребенка. Любимый голос ворковал ей что-то, успокаивая. Под дешевой ночной рубашкой чувствовался мягкий запах родной плоти.
Медсестра Болам рассказала ей все.
* * *После того как два года назад он развелся, доктор Штайнер жил в Хэмпстеде, в доме, занимаемом вдвоем с овдовевшей сестрой. У него была личная гостиная и кухня, что позволяло Розе и ему мало видеть друг друга, таким образом создавая иллюзию, будто вместе им хорошо. Роза была культурным снобом. Ее дом являлся центром скопления бывших актеров, издавших одну книжку поэтов, эстетов, принимающих эффектную позу на окраине балетного мира, и писателей, более озабоченных тем, чтобы поговорить о своем таланте в обстановке приятного понимания, чем проявить его на практике. Доктора Штайнера они не возмущали. Единственное, о чем он беспокоился, так это о том, чтобы те ели и пили за счет Розы, а не на его деньги… Он прекрасно понимал, что его профессия в глазах сестры имеет определенный отпечаток и что его представление гостям — «мой брат Пауль, знаменитый психоаналитик» — было в некоторой степени компенсацией за ту низкую плату, которую он вносил периодически; Он придерживался твердого правила жить так же бережливо и уютно, как управляющий банком.
Сегодня вечером Розы не было дома. Возмутительно отсутствовать в единственный вечер, когда он нуждался в ее обществе, но это так типично для Розы. Служанки-немки не было дома, что являлось, по-видимому, нарушением, так как в пятницу она работала целый день. Для него на кухне был приготовлен суп и салат, но даже попытка разогреть суп казалась выше его сил. Сандвичи он без удовольствия ел в клинике, утоляя аппетит, но оставляя голод по протеину, предпочтительно горячему и должным образом зажаренному. Но он не хотел есть один. Налив бокал шерри, осознал свою потребность поговорить с кем-нибудь, с кем угодно, об убийстве. Эта потребность была властной. Он подумал о Валде.
Его брачный союз с Валдой был обречен с самого начала, как любой брак, когда муж и жена в основном игнорируют потребности друг друга, заменяя их иллюзией того, что вполне друг другу подходят. Доктор Штайнер остался одиноким после своего развода, но он чувствовал неудобства и страдал, а впоследствии явилась опустошенность иррациональными ощущениями неудачи и вины. Валда, со своей стороны, получив свободу, явно расцвела. Когда они встречались, он всегда зажигался от ее жара физического благополучия. Они не избегали друг друга, как не избегали после женитьбы ее бывшего мужа и оставленных ею любовников. Общение с ними проходило с проявлением величайшего дружелюбия и доброго юмора. Это было именно то, что подразумевала Валда, говоря о поведении цивилизованных людей.
Доктор Штайнер не любил ее и не восхищался ею. Ему нравилось общество женщин, которые были хорошо образованы, хорошо воспитаны, умны и фундаментально серьезны. Но это был не тот тип женщин, с которыми ему нравилось ложиться в постель. Он знал все об этой неудобной дихотомии. Как психоаналитик, он посвятил относящимся к ней случаям много дорогостоящих часов. От добра добра искать — счастья не видать. Так говорили некоторые его пациенты. А у него самого, когда он был с Валдой (Милицентой при крещении), порой в самом деле не возникало влечения к другой женщине.
Минуту в телефонной трубке слышались длинные гудки, потом раздался ее голос, и доктор под аккомпанемент звуков музыки и звона бокалов рассказал ей о мисс Болам. Квартира, видимо, была полна людей. Он даже не был уверен, что на другом конце Валда слышит его.
— Что там у тебя происходит? — спросил он раздраженно. — Вечеринка в разгаре?
— Собралось несколько приятелей. Подожди, я уменьшу звук проигрывателя. Ну вот так лучше. Что ты хотел сказать?
Доктор Штайнер повторил рассказ снова. Ответная реакция Валды вполне удовлетворила его.
— Убита! Нет! Милый, какой это ужасный удар для тебя! Мисс Болам… Это не та отчаянно скучная старая администраторша, которую ты так сильно ненавидел? Та, которая предъявляла тебе претензии за перерасход денег на разъезды?
— Я не ненавидел ее, Валда. По-своему даже уважал. Она отличалась большой честностью. Конечно, слишком одержима, иногда пугающе агрессивна, возможно, в сексуальном отношении холодна…
— Это то, что я тебе сказала, милый. Я всегда знала, что ты не выносишь ее. Ох, Полли, они не подумают, что это твоих рук дело? Нет?
— Конечно нет, — сказал доктор Штайнер, начиная жалеть о порыве откровенности.
— Но ты всегда говорил, что кто-нибудь в конце концов отделается от нее.
Разговор начинал приобретать кошмарный оттенок. Проигрыватель глушил настойчивым басом какофонический дискант вечеринки, в унисон бился пульс на виске доктора Штайнера. У него началась головная боль.
— Я считал, что ее надо перевести в другую клинику, а не бить по голове тупым предметом.
Банальная фраза обострила любопытство. Насилие всегда привлекало ее. Он знал, что Валда представила брызги крови и мозга.
— Милый, я должна услышать об этом все-все. Почему бы тебе не приехать?
— Я думал об этом, — сказал доктор Штайнер. И изобретательно добавил: — Есть одна-две детали, которые не могу передать по телефону. Но раз у тебя вечеринка, приехать трудно. Честно говоря, Валда, сейчас я не способен к общению. Необходимо собраться с мыслями. Ведь это такое ужасное потрясение. В конце концов, так или иначе, но это я обнаружил тело.
— Милый мой бедняга! Дай мне полчаса, и я избавлюсь от своих приятелей.
Приятели шумели так, что доктору Штайнеру показалось, будто они окопались навсегда, и он сказал об этом.
— Ты не угадал. Мы все собирались к Тони. Они обойдутся и без меня. Я выпровожу их, а ты доберешься ко мне за полчаса. Подходит?
Это, несомненно, подходило. Положив телефонную трубку, доктор Штайнер решил, что у него еще есть время принять ванну и спокойно переодеться. Он задумался над тем, какой выбрать галстук. Головная боль исчезла необъяснимым образом. Но прежде чем он вышел из дома, зазвонил телефон. Подступил невесть откуда спазм мрачного предчувствия. Возможно, Валда изменила намерение выпроводить приятелей и побыть с ним некоторое время наедине? В конце концов, это только вернувшаяся из прошлого модель семейной жизни. Его рассердило то, что рука, протянутая к телефонной трубке, была нетвердой. Но тревога оказалась напрасной. Звонил доктор Этеридж, который сообщил, что его вызывают на непредвиденное заседание медицинского совета клиники завтра вечером, в восемь часов. Облегченно вздохнув, доктор Штайнер, на мгновение забыв о мисс Болам, едва удержался, чтобы не задать глупый вопрос: чем вызвано срочное заседание?
* * *Если бы Ральф и Соня Босток жили в Клапэме, в доме у них имелся бы так называемый подвальный этаж. Однако с тех пор, как они обитали в Хэмпстеде, фактически в полумиле от дома доктора Штайнера, маленькая деревянная табличка с безупречным вкусом выгравированными буквами направляла к дому, стоявшему в саду. Здесь они платили около двенадцати фунтов в неделю за общественно приемлемый адрес и преимущество видеть из окна гостиной зеленый покатый газон. Они посадили на газоне крокусы и бледно-желтые нарциссы, и весной, когда эти растения ухитрялись цвести при почти полном отсутствии солнца, по крайней мере создавалась иллюзия, что дом находится в саду. Осенью вид становился менее приятным и сырость от почвы просачивалась в комнату. Дом был шумным. На нижнем этаже находился детский сад и жила молодая семья. Ральф Босток, распределяя питье среди тщательно выбранных друзей и повышая голос, чтобы быть услышанным в раздраженных криках, поднятых во время купанья детей внизу, говорил:
