Наталия Ломовская - Игла цыганки
– Прервись на минуту. Не ори, на нас уже люди смотрят, – зашипел новоявленный Отелло. На разошедшуюся Оленьку можно было повлиять только с помощью общественного мнения.
Этот резон Дездемона восприняла и замолчала.
– Сейчас ты идешь в номер, собираешь свои вещи. Ключ оставишь у портье. Вот тебе деньги. Бери такси, езжай в аэропорт и первым же самолетом дуй в Москву. В моем доме не показывайся, отправляйся в свою квартиру. Вещи заберешь, когда я вернусь. Поняла? – И почти без паузы он убийственно-спокойно добавил: – Всего доброго.
Дубов побаивался, что Оля заартачится и не уйдет. Еще опасался, что, вернувшись в номер, она начнет шарить там и что-нибудь испортит или сопрет – бескорыстно, в порядке мести. Но все деньги и документы, что у него с собой были, Дубов сдал в сейф. И ноутбук спокойненько лежит там же. Единственное, что Оля могла бы повредить, – комплект переливчатых галстуков, а реквизировать – запонки, свой собственный подарок. Но это пожалуйста, не жалко. Дубов полагал, Оленька откажется от денег, которые он вынул из бумажника и деликатно положил на краешек стола. Есть же у нее гордость, нельзя брать деньги у человека, которому только что наговорила кучу гадостей! Но, как выяснилось, плохо он ее знал. Скользящим, незаметным почти жестом Оленька купюры подтибрила и удалилась. Дубов без эмоций смотрел, как уходят, независимо выпрямив спину, два года его не такой уж молодой жизни. Скатертью дорога, как говорится. А у нас тут жаркое стынет, водка греется.
– Извините...
Нет, этому несчастному мясу не суждено быть съеденным! Дубов обернулся – возле стола крутилась давешняя модельерша.
– Извините, а Ольга... Мы с ней должны были поговорить после показа...
Вот оно что, показ-то давно закончился, а Дубов в пылу сражения и не заметил!
– Она ушла. Уехала в Москву. Вспомнила, понимаете ли, об одном неотложном деле и помчалась в аэропорт, – забормотал Дубов, ощущая неловкость.
В самом деле, если бы не его внезапное решение расстаться с Оленькой... Получается, Дубов эту самую Лилю обездолил, куска хлеба лишил. Она-то, бедняжка, надеялась, что залетная москвичка скупит ее коллекцию оптом на корню, а тут вон что вышло!
– Вот как, – прошептала Лиля, и Дубову показалось, что ее глаза подозрительно заблестели, зарозовели крылья узкого носа. Уж не плакать ли собралась? Женских слез Дубов не любил и боялся, этого добра он с Оленькой хлебнул по самые лобные пазухи! Но нет, не плачет. Молодец.
– Да вы садитесь! – спохватился Дубов, сообразив, что он сидит в присутствии дамы, да еще перед накрытым столом. – Давайте поужинаем. Видите, я остался без спутницы, а вам не мешало бы перекусить...
Не то чтобы ему очень хотелось ужинать в компании этой провинциальной дамочки, но было перед ней неловко и хотелось чем-то искупить свою невольную вину. Дубов полагал, она откажется, однако Лиля согласилась – села и деловито развернула меню.
Так по-дурацки начатый ужин все же удался. Модельерша не сидела на диете, ела с аппетитом и смеялась незамысловатым шуточкам Дубова. Улыбка у нее была искренняя, да и вообще при ближайшем рассмотрении Лиля оказалась очень славной. Возможно, Дубов слегка перебрал... Он вообще-то не пьянел никогда, и в этот раз хмеля не чувствовал, но что-то ведь должно было его сподвигнуть пригласить Лилю к себе в номер, продолжить посиделки? Он ведь только что вырвался, скуля и теряя клочья шерсти, из романа, как из капкана, неужели же будет утешаться таким примитивным методом? И опять Лиля не стала отказываться, отговариваясь тем, что приличные женщины не ходят по ночам в гостиничные номера к малознакомым мужчинам. Она согласилась, вот мы какие!
Впрочем, Лиля могла бы и отказаться. И Дубов мог бы ее не приглашать. И Оленька могла бы вдруг передумать и не уехать в аэропорт, остаться в номере, на свой страх и риск устроить второй раунд выяснения отношений... Но все равно – судьба нашла бы средства, чтобы Лиля и Дубов встретились. У нее, у судьбы, у старушки Кривой, были на этих двоих какие-то собственные планы, вились для них нехоженые тропы, приоткрывались, ржавыми створками скрипя, темные, древние тайны...
Глава 3
Шампанское оказалось слишком холодным, ледяные иголочки неприятно впивались будто бы прямо в мозг. Дубов вообще шампанского не любил, поэтому допивать не стал, приткнул фужер на столик, да неудачно. Тонкое стекло взорвалось пенным фонтанчиком, острые, как иглы, осколки усеяли белый ковролин. Дубов ругнулся было и сразу же виновато прижал уши, покосился на Лилю.
– Извините.
– Не страшно, – спокойно ответила она. – Думаю, это вашему номеру уже не повредит.
Что правда, то правда! Оленька, собираясь, ухитрилась перевернуть люкс вверх тормашками. Все шкафы были открыты, шмотки Дубова ровным слоем усеивали пол в спальне, а в гостиной мстительная девица учинила настоящий свинарник, вывернув на стеклянный столик пепельницу, вазу с цветами и тарелку блеклого зимнего винограда. За поздним временем горничную вызывать не стали, ликвидировали беспорядок сами. Цветы снова оказались в вазе, виноград и окурки – в мусорном ведре. Сели, открыли шампанское, тут бы и наступить напряженной паузе. О чем им разговаривать? Ан нет, беседа потекла вполне весело и приятно. Лиля даже показала новому знакомому фотографии своих близких, хранимые в бумажнике. Мужа у нее не было, зато была мама и чудесный сын Егорушка.
– Настоящий ангелочек, – искренне сказал Дубов.
– Спасибо, – растрогалась счастливая мать.
Ангелочек, да. Сколько Дубов таких побил в золотые денечки детства! Впрочем, может, это снимок такой неудачный. Соломенные есенинские кудри, круглые голубые глаза, натянутая улыбка. Одет мальчик так, что в голову невольно приходят мысли о похоронах: черный костюм, черный галстук, белая рубашка. Впечатление усугубляется букетом осенних астр, которые мальчик сжимает в руке. А в жизни может быть нормальным пацаном, кататься на скейте, играть в футбол и слушать «Ромштайн». Или ему рановато для «Ромштайна»-то?
– Это первое сентября, Егорушка идет в первый класс, – сообщила Лиля. – А вот мама.
Мама оказалась подтянутой молодящейся дамой.
– Красивая.
– Жаль, я не пошла в нее. Маму все знаете как называют? Царица Тамара.
– Ты тоже красивая. Ох, я, кажется...
– Можно на «ты». Только без брудершафта.
– Как угодно, мадам, ваше желание для меня закон!
– Дубов... А я вот хотела спросить – как тебя зовут?
– Что? А... Григорий я.
– А почему Ольга, представляя тебя, назвала только фамилию?
– Имя ей мое не нравилось. Может, мы лучше не будем о ней говорить?
– О-о, я догадывалась, что у вас что-то не так...
– Уже никак. Мы расстались. Почти у тебя на глазах.
– Надеюсь, не я была тому причиной?
– Как галантный кавалер, я должен бы сказать, что именно ты.
– Нет, наоборот. Чтобы меня не мучили угрызения совести...
– Чтобы тебя не мучили угрызения совести, я говорю: мы расстались, потому что назрело. Пришла пора, она влюбилась. Хочешь конфет? Тут есть. Кажется, неплохие. С орешками... А вот апельсины и бананы.
– Гриш, если я еще что-нибудь съем, то лопну. И тут будет очень грязно.
Звук собственного имени заставил Дубова напрячься. Странное дело, он почти от него отвык. Оленька предпочитала звать его по фамилии, имя ей и в самом деле не нравилось. Выговорить «Гриша» у нее язык, видите ли, не поворачивался, «Григорием» она тоже его звать не могла. Начала было именовать «Гарри», представляете? Вот так томно, в нос, по-французски грассируя: «Гар-хг-хг-и»! Но тут Дубов взбунтовался и заявил, что он не мальчик-волшебник, и пусть лучше зовет по фамилии, как в школе!
– Фамилия-то тебя моя устраивает?
Оленька только изящно сморщила носик, но промолчала. Сама она, знаете ли, Вяземская! Не кто-нибудь! Впрочем, однажды Дубову случилось поговорить по телефону с сестрой госпожи Вяземской. В легкой беседе и выяснилось, что фамилию Оля изволила сменить, а вот сестренка ее, и мать, и отец – вся семья, в общем, – Кашнотовы! Оленька Кашнотова, это ведь неизящно! Дубову тогда хватило такта над Олей не подшучивать, и вот благодарность. Гришей Дубова с тех пор только мама звала. И вот сейчас эта чужая совсем женщина произносит его имя – так легко, так спокойно!
И тут он ее поцеловал. Не мог не поцеловать. Одной рукой неловко обнял за плечи, в другой – держал на отлете коробку отвергнутых шоколадных конфет. Кажется, неплохих, и даже очень хороших – с орешками... А поцелуй получился еще лучше – настоящим, крепко-зажмуренным, влажно-трепещущим. Дубов словно спросил Лилю о чем-то, целуя, и ее теплые губы, прижимаясь к его губам, нашли и дали ответ. Единственно возможный, единственно верный ответ. Все поцелуи, случавшиеся прежде в жизни Дубова, вдруг показались ему фальшивками, а этот, настоящий, вот-вот должен был кончиться, и Дубов того не хотел.
