Сергей Абрамов - Опознай живого
Я освещаю фонариком вестибюль. Гетцке лежит на полу в одних плавках, толстом пробковом поясе, помешавшем мне обхватить его, и с самодельным полиэтиленовым рюкзаком на спине, в котором, наверно, упакована одежда. Лежава стоит согнувшись, протирая глаза рукой.
— Ранен? — спрашиваю я.
— Кажется, нет. Но не могу открыть глаз. Жжет.
Ермоленко поднимает с пола короткоствольный, почти игрушечный пистолет и говорит с уважением:
— Заграничная штучка. Стреляет ампулами со слезоточивым газом.
Сеанс, как говорится, окончен. Нодия помогает Лежаве добраться до бара и промыть глаза. Мы с Ермоленко тащим бесчувственного Гетцке на диван, где я провалялся до двух часов ночи, снимаем пробковый пояс и кое-как напяливаем на лежащего куртку и брюки, спрятанные в полиэтиленовом рюкзаке. Там же деньги и документы на имя Сахарова — видно, не предусмотрел необходимости запастись фальшивым паспортом.
— Надень ему наручники и прикрой халатом, — говорю я Ермоленко. — Сейчас очухается…
Двадцать пять минут третьего. Меньше получаса потребовалось для развязки операции, начатой шесть дней назад. Шесть дней розысков, междугородных переговоров, психологических поединков, морского и воздушного вояжей и одной рискованной схватки. Разве выразишь в этом коротком перечне все, что было пережито в эти тревожные дни! Если бы не удар Нодия, Гетцке еще мог бы попытаться уйти. Но не ушел бы!
Я все рассчитал точно, кроме халата, из которого он так удачно выскользнул почти у самой двери на палубу.
Пауль открывает глаза, удивленно оглядывает окружающих, пробует двигать руками, скованными наручниками, поправляет плечами с трудом напяленный нами пиджак. Говорить он не может или не хочет, только опускает веки, чтобы не видеть нас.
— Дайте ему коньяку, — говорю я.
Он сжимает зубы и отворачивается.
— Конец, Пауль, — заключаю я.
По коридору слышатся чьи-то шаги. Теплоход просыпается.
СОВСЕМ ДРУГОЕ ДЕЛО
В Одессе, что уже согласовано с капитаном, мы сходим первыми, как только опускается трап. Впереди Ермоленко, за ним Лежава и Нодия, поддерживая под руки опустившего голову Сахарова, который теперь уже не Сахаров, а Волошин-Гетцке, последним я, сразу попадающий в объятия «Тараса Бульбы».
— Спиймали все-таки того чоловика! — радостно возвещает он.
— Поймали, Тим.
— Значит, на вареники ко мне не поедешь?
— Не поеду, Тим. Приедешь ты ко мне. Вызовем для опознания.
Волошина уводят к ожидающей нас тут же на причале машине.
— Проводи Галку, Тим, — говорю я. — Пусть ожидает меня в аэропорту.
— До побачення, — кивает он.
Еще одно прощание с прошлым, а впереди уже разговор с генералом.
— Поздравляю, Романыч, — слышу я в ответ на мой краткий доклад, — а у нас тоже хорошие новости…
Я жду продолжения.
— Сахарова все-таки явилась с повинной. Все подтвердилось. Ты как в воду смотрел.
— Задержали?
— Зачем? Показания записали. Все ясно. Никуда она не сбежит и от суда не уйдет. Только в строгости приговора я, честно говоря, сомневаюсь.
— А как с Волошиным?
— Проще простого с Волошиным. Дело доведет Корецкий. Вот так.
Я не могу скрыть разочарования.
— Почему он, а не я?
Генерал долго молчит. Я слышу, как он постукивает пальцами о стеклянную доску стола.
— У тебя другая задача, Романыч, — наконец говорит он. — С Волошиным, по сути дела, все уже кончено, а вот Тамара Сахарова по возвращении домой сняла медную дощечку с двери. Не случайно сняла, ты сам предполагал нечто подобное. Мы, конечно, вернули дощечку на свое место, и теперь в квартире наши люди. Ищем связей и, безусловно, найдем. Вот ими ты и займешься. Только это, конечно, другое дело.
Генерал прав. Это уже совсем другое дело.
