Т. Ричмонд - По ее следам
Свидание – вот слово дня на сегодня. Отлично звучит. Свидание!
Мег была права. Такое впечатление, что я знаю Люка уже сто лет.
* * *Заметки на ноутбуке Люка Эддисона, 26 февраля 2012 г.
Я не собирался подкарауливать тебя у реки.
Надеялся, что хоть раз за вечер подвернется случай, когда ты останешься одна, следил за тобой в каждом пабе, но поблизости все время ошивались подруги. Один раз почти подловил тебя по дороге в туалет – а ты остановилась поболтать с каким-то дедулей. Понятия не имею, кто это был. Старая моль в твидовом пиджаке, сразу выделялся на фоне толпы. Может, владелец заведения.
Я обежал полгорода, а потом меня осенило. Фейсбук и твиттер. «Прилежно готовлюсь к утреннему похмелью», – этот твит ты отправила в 16:12. «А теперь идем в «Нандос», – в 17:20. «Саутгемптон круче всех», – в 18:12. Я пролистал предыдущие твиты. «Можно ли по-настоящему узнать другого человека?» – 13:41. «Иду в атаку», – 13:51.
Ты удивилась, заметив меня. Будто не поверила собственным глазам.
– Люк, – сказала ты. – Люк.
– Привет, Ал. Не ожидала? Решил тебя навестить.
– Не хочу никого видеть.
Мы были на берегу реки, ты сидела на скамейке.
– Ты похож на автобус, – заявила ты и рассмеялась, но смех был невеселый.
– А ты пьяна.
– Не читай мне мораль.
Было темно, в воздухе начали кружиться снежинки.
– Смотри-ка, снег, – сказала ты. Правда, получилось похоже на «шматрикашнег». – Если упадешь, лететь придется долго.
Ты глотнула джин-тоника из жестяной банки. Начала всхлипывать, и я решил, что тебе чего-то подсыпали в выпивку. От этой мысли меня охватила ярость: моя замечательная, чудесная Ал оказалась в баре рядом с какой-то сволочью. Пьяная, беспомощная, и все по моей вине. Если бы судьба сложилась иначе, мы могли и не встретиться. Если бы в «Портерхаусе» ты стояла на пару метров подальше, если бы поезд в метро задержался секунд на тридцать, если бы кто-нибудь из моих коллег задал дополнительный вопрос и совещание затянулось на пару минут, ничего бы не было.
– Весь вечер пытался до тебя дозвониться.
Ты принялась судорожно ощупывать карманы.
– Потеряла телефон.
– Нет, солнышко. Вот он лежит. – Я поднял телефон и протянул тебе. Кажется, он включился при ударе о землю – играла музыка, одна из твоих любимых групп, «The XX». – Ты не замерзла?
– Руки холодные, сердце горячее.
Щеки у тебя раскраснелись, волосы были растрепаны: точно так же ты выглядела после секса. Может, нам нужно провести вместе ночь, и тогда у нас получится собрать разбитые отношения по кусочкам, и все наладится, и я больше не буду таким кретином… Я хотел взять тебя за руку, но ты оттолкнула мою ладонь.
– Нет, только подумай! Моя мама!
Я вспомнил миссис Сэлмон, как она наливала кофе и расспрашивала меня про работу. «Наверное, в молодости она была красавицей, – сказал я после знакомства. – Горячая штучка». «Эй, следи за языком!» – воскликнула ты. Я все равно остался при своем мнении – насчет красавицы, конечно, не горячей штучки.
– А как же лемминги? – спросила ты. – Ты не ответил на письмо про леммингов.
Разумеется, не ответил, я его еще даже не видел. Не мог понять, что за чепуху ты несешь, и злился все сильнее.
– Мы с тобой должны быть вместе, Ал! Вместе нам все нипочем.
– Ага. Мы с тобой и девушка из Праги! – Меня будто холодом обдало. – Почему я не могу избавиться от этого чувства?
– Какого?
– Как паршиво быть мной!
Я с трудом разбирал слова. Ты совсем промокла. Будь у меня пальто, я бы набросил его тебе на плечи.
– Ну что ты говоришь, Ал! Ты замечательная.
– Замечательные люди не сидят по ночам в таком месте.
Я огляделся по сторонам: киоск с мороженым, ступеньки к воде, мост. «Мы смотрим на реку и видим совершенно разные вещи», – подумал я.
– Быть одному – тошно.
– Быть вместе с дрянью – хуже. Люди так устроены, в них нельзя выбрать только то, что нравится. Я не ассорти из конфет. Если уж обещал, то принимай как есть!
– И принимаю.
– Только когда не нужно напрягаться! А что ты запоешь, если начнутся трудности? Это проверка на прочность, Люк. Я говорила, что мне нужно время; почему ты не послушал?
Интересно, как мы потом будем вспоминать эту ночь. Мы с тобой часто бродили по пабам, а на следующее утро собирали воспоминания по кусочкам; мне нравились такие буйные вечера, но с недавних пор хотелось покоя. Не напиваться, просто быть рядом. Помню, я наблюдал за тобой в самом начале знакомства – ты раздевалась, смывала косметику, – и в этот момент на меня снизошло внезапное откровение: все не так уж и плохо, у меня есть шанс.
– Я люблю тебя, – сказал я.
– Люк, тебе когда-нибудь хотелось уплыть отсюда к чертовой матери? Мне вот хочется. Уже не понимаю, кто я такая.
– Ты Алиса.
– Очень смешно, – ответила ты. А потом: – Кто это? Кто такая Алиса?
Мимо проехала полицейская машина, и вой сирены разорвал кокон тишины, окружавший нас; ты снова захлебнулась в пьяном дурмане.
– Хочу к друзьям. Домой! Где мой дом?
– В Бэлхеме. Ты живешь в Бэлхеме.
– Меня там нет. – Ты поежилась и обхватила себя за плечи. Тонкие руки, хрупкие кости, так легко сломать. – И я не сплю. Ветер на снегу…
– О чем ты, Ал?
– Нет, не так, – бормотала ты. – Снег заметает…[4] Надо, чтобы правильно.
Мимо, завывая и мигая огнями, промчалась «Скорая».
– Кому-то сегодня не повезло, – заметила ты.
С тобой часто бывало такое: на секунду опьянение проходило, будто ты выныривала на поверхность, чтобы глотнуть воздуха. Ты смахнула снежинки, упавшие на джинсы – совсем новые, наверное, ты купила их уже после нашей ссоры. Что еще произошло в твоей жизни за последние два месяца? Вот так и бывает – влюбленные расстаются, опускают руки, перестают бороться, – и я подумал: «Черт с ним! Чего еще ждать? Подходящий случай никогда не подвернется, этот тоже вполне сойдет», – и упал перед тобой на колени.
– Алиса, единственная моя!
А ты, наверное, решила, что я поскользнулся, и расхохоталась.
– Эй, вставай-ка! Будь мужчиной.
Я поднялся, закипая от злости. Сделал несколько глубоких вдохов, невидящим взглядом уставился на мемориальную табличку в честь какой-то погибшей женщины. «Она любила сидеть на этой скамье и смотреть, как мимо течет жизнь». Ты закурила, глубоко затянулась пару раз, выдохнула дым мне в лицо.
– Не надо. Не хочу тебя ненавидеть, – сказал я. Все шло наперекосяк.
Ты снова глотнула джина из банки, поднесла сигарету к губам.
– Не смей вытирать о меня ноги, – процедил я.
– Катись к своим любовницам.
– Алиса, какие любовницы? Всего одна ночь, давным-давно!
– Один – ноль в твою пользу. Как говорил король Лир, ты мне нагадил больше, чем тебе я.[5] – И ты рассмеялась собственной шутке.
Где-то вдалеке припозднившиеся прохожие горланили песни.
– Почему вы все просто не оставите меня в покое?
Не знаю, кого ты имела в виду. Может, того парня, с которым флиртовала в «Ол бар уан»? Ты практически сидела у него на коленях. А я стоял под окном паба и наблюдал за вами сквозь стекло, как за акулами в аквариуме. Едва не ворвался внутрь. Думал, ты встретила кого-то из своих бывших и решила отомстить за Прагу. Ладно, сам во всем виноват. Ревность, как горе, расползается в разные стороны, приносит с собой гнев и боль, а мне хотелось только одного – вернуться к прежней жизни. Чтобы мы вместе смотрели комедийные шоу по вечерам. Я даже не стану возражать, если ты включишь этот глупый детектив, «Валландер». Чтобы ты приходила ко мне домой, ругалась из-за грязной посуды и старых коробок из-под пиццы, выбегала из душа, дрожащая и мокрая, говорила, что если мы поднапряжемся и объединим наши финансы, то можно снять квартирку на двоих – что-нибудь дешевое, на окраине, в иммигрантском квартале – нам должно хватить.
– Все честно, я рассказала про свои чувства, – заявила ты. – Любовь нельзя перекрыть, как воду в кране. Я ведь всю душу выплеснула в том письме. Или тебе мало? Ты даже не ответил.
– У тебя такой несчастный вид – обнять хочется.
– Объятия – это хорошо. Только не с тобой и не сейчас.
В груди росла и крепла обида. Я застрял на одном месте, обречен вечно повторять одну и ту же ошибку, как в какой-то чудовищной пародии на «День сурка». «Мне двадцать семь, – подумал я. – Уже слишком стар для таких приключений».
– Помнишь, как мы купались голышом? – спросила ты. – Может, повторим?
– Не городи чепухи, снег идет.
– Ты сам уже нагородил всякого. В Праге и не только.
Обида давила изнутри; я попытался досчитать до десяти, прислушался к шуму воды у далекой плотины, но не выдержал на цифре шесть:
– Посмотри на себя! Позорище.
– А сам-то! Стоим друг друга. И я, и ты, и даже мама.
Мне страшно хотелось напиться. За вечер я успел опрокинуть шесть или семь пинт, но это не помогло, алкоголь не затопил пустоту, не вытеснил воспоминания о тебе, о нас, о том, что было. Хотелось надраться в хлам, чтобы вообще ничего не понимать – и не видеть, как все рушится от каждого неверного слова.
