Анна и Сергей Литвиновы - Сердце бога
…А Владик тем временем покупал на Ярославском вокзале билет до станции Болшево. На смену ошеломлению и горечи пришла апатия. В голову лезли недавно прочитанные строки эмигранта Бунина, которого вдруг стали издавать: «Что ж, до весны проживу как-нибудь и один, без жены». Но, согласно стихам, что-то не складывалось – во-первых, весна уже началась. А во-вторых, без жены прожить можно – это не шутка. А ребенок?
Ребенок в любом случае должен остаться у него! Тем более сын. Галя ему сегодня родила сына. Надо же, это было сегодня. Какой длинный день! Как много всего он вместил!
…А на крыльце домика в Болшеве, где жили Иноземцевы, стоял Вилен Кудимов. Курил, мерз. Из объемистой сетки-авоськи выглядывали горлышки бутылок.
– Вот он, наконец! Папашка! Я тебя поздравляю! Ну, веди меня в дом, а то я замерзнуть успел тридцать три раза, тебя ожидаючи!
Наши дни
Город М.
Виктория Спесивцева
Список людей, один из которых погубил в пятьдесят девятом году бабушку Жанну, провалялся у матери без дела с семьдесят четвертого года по восемьдесят восьмой. Она не дура была, вдобавок журналистка, – понимала: искать в той истории правды и найти того, кто действительно виноват, – задача безнадежная. Если бабушка Елизавета по горячим следам ничего раскопать не смогла, то теперь и подавно все концы в воду канули. Однако фамилии замешанных мама помнила наизусть: Старостины (генерал и его жена), Кудимовы (Вилен и его супруга Лера), Иноземцевы (Владислав и Галина). Флоринский. Рыжов. И прислуга Варвара, чьей фамилии никто не знал и которая к семьдесят четвертому году (не говоря уж о восемьдесят восьмом) наверняка отправилась к праотцам.
Год восемьдесят восьмой возникает в рассказе не случайно. Именно тогда моя мамочка предпринимает новую попытку. Не только ради бабушки Жанны, погибшей тридцать лет назад в расцвете молодости, любви и красоты. Еще и с профессиональным прицелом. Тогда ведь время началось такое: раскрытия всяческих тайн, срывания всяческих масок. Перед киосками «Союзпечати» выстраивались очереди, в особенности по средам и понедельникам: в среду с идеями по усовершенствованию советского строя выступают «Московские новости», по понедельникам разоблачает былые преступления и злоупотребления «Огонек». Впрочем, и другие издания уходят влет: «Смена» и «Крокодил», «Известия» и «Труд». На толстые журналы – подписка по лимиту, и она исчисляется миллионами. Впервые в стране выходят «Доктор Живаго» и «Дивный новый мир», «Раковый корпус» и «Замок». Мамуля тоже – на острие гласности. Она работает в отделе информации газеты «Советская промышленность». И едва ли не каждый день на летучке главный редактор, бывший сотрудник ЦК Василий Семенович Знаменов, пытается угнаться за предписанной Горбачевым модой и гневно вопрошает подчиненных: «Где острота? Где злободневность? Почему спите? Почему ветер перемен не дует в наши паруса?» Вот тогда-то моя тридцатипятилетняя мамуля Валентина Спесивцева, взбудораженная новой политикой, и попыталась, в свою очередь, разгадать тайну гибели своей родительницы Жанны Спесивцевой. Она как раз вернулась в газету после декретного отпуска, оставив в М. на попечении прабабки Елизаветы и пратетки Евфросиньи маленькую меня. Кроме желания найти правду, присутствовало, конечно, в этой попытке честолюбивое стремление самоутвердиться, выстрелить «гвоздем», о котором все станут говорить.
Она рассказывала мне о своих разысканиях в две тысячи девятом году, смертельно больная, пришедшая в себя и нормальное состояние духа после очередной инъекции обезболивающего, которую делаю ей я.
Рассказ Валентины Спесивцевой
Реконструирован ее дочерью
Викторией Спесивцевой
Несмотря на постоянные интриги – за место на полосе, за балл на летучке, за путевку в пансионат, – в газете нашей царила если не дружеская, то уважительная атмосфера. Я старалась быть с коллегами ровной, вежливой и предупредительной. Ведь я оставалась в штате одной из самых молодых корреспонденток, вдобавок женщиной. Однако меня, скажу не хвалясь, в конторе ценили. За бойкое перо и острый язычок. За умение отыскивать правду и объегоривать советских чиновников, обходить их запреты. А еще знали, что мой невенчанный супруг и отец моей дочки политобозреватель Шербинский находится в длительной командировке во Франции (а значит, это человек, приближенный к редколлегии, главреду и опосредованно к тайнам кремлевского двора). Так что свои разыскания я начала, не выходя из конторы. И первым делом отправилась к редактору отдела науки Аркадию Казимировичу Касимскому, с которым у меня были хорошие отношения.
– Что ты можешь мне сказать, Аркаша, об этих людях? – Я положила перед ним список участников вечеринки, закончившейся смертью мамы. Касимский не был бы журналистом, если б не переспросил:
– А кто это? И зачем они тебе?
Всех карт я перед ним раскрывать не стала, бросила небрежно:
– Копаюсь в одной темке. Убийство, случившееся в пятьдесят девятом. Все имена – из тех времен: конца пятидесятых – начала шестидесятых. Возможно, они связаны с авиацией, космосом, поэтому я к тебе как к знатоку научных сфер пришла.
Аркаша, очень немногословный и деловой человек, просмотрел перечень имен. Потом попросил оставить его до завтра. «Как тебя отблагодарить?» – «Предпочитаю сорокаградусную», – лапидарно ответил Касимский.
Шли времена горбачевской борьбы с алкоголизмом, и напиток с градусами, неважно какой крепости и качества, становился желанным подарком: если человек сам не выпьет – расплатится с сантехником или трактористом. Или по случаю передарит.
Назавтра, когда я появилась в его кабинетике с бутылью «Московской», Аркадий Казимирович мотнул головой в отношении водяры:
– Поставь в шкаф, – а потом постучал пальцем по списку: – Знаю только одного. – Сердце у меня забилось в предвкушении. – Старостин, Федор Кузьмич. Был освобожденным секретарем парткома одного крупного «ящика» в Москве – авиамоторного завода. В начале семидесятых вышел на пенсию, а году в восемьдесят третьем или четвертом скончался.
– А мог он быть генералом? – спросила я.
– В отставке – разумеется.
– А иметь пятикомнатную квартиру на Кутузовском?
– Как нечего делать.
– Спасибо тебе, Аркаша! – с чувством проговорила я.
– Выпьешь со мной?
– Не трать на меня время, – улыбнулась я (за что меня еще ценили коллеги – за прямоту), – лучше пригласи учетчицу новенькую.
Касимский улыбнулся своими тонкими губами и молвил:
– Заходи еще, даже без всякого дела. Всегда рад тебе, Валентина.
Затем я отправилась в отдел проверки – в каждой редакции в ту пору имелась подобная институция. У нас, в кабинетике-закутке, царила востроглазая Инга в больших очках. Она прочитывала все сдаваемые материалы и сверяла в них имена собственные и всякую официальную информацию. К примеру, серьезной ошибкой было, если о каком-нибудь Задрищенском леспромхозе напишут, что он награжден орденом Трудового Красного Знамени – а он на деле имеет орден Октябрьской революции. Аналогично и по людям: все депутаты, министры, орденоносцы, члены ЦК, академики и прочая элита Страны Советов значилась на каталожных карточках в шкафах быстроглазой Инги. Я пришла к ней – она быстренько прошерстила списки и дала мне ответ: никого из моих разыскиваемых не значится. Узнав это, я испытала злорадство и надежду. Значит, судьба у этих типчиков сложилась не блестяще. Они не достигли золотых высот – и посему вряд ли смогут особо мешать мне в установлении истины. Правда, кто-то из них – особенно учитывая род их занятий – мог быть засекречен. Но вряд ли все, вместе взятые.
В те далекие доинтернетовские времена (продолжала свой рассказ мама) существовали другие способы поиска информации. К примеру, Московская адресная справочная. В людных местах стояли киоски, где за умеренную плату можно было узнать адрес и телефон любого жителя столицы. Одна из подобных будок размещалась неподалеку от редакции, в грязном переулке, ведущем от площади Свердлова к улице 25-го Октября[18]. Заплатив за всех рубля два, я подала список имен (Кудимовы Вилен и Валерия, Иноземцевы Галина и Владислав, Рыжов Радий и Флоринский Юрий Васильевич). Как звали жену генерала Старостина, я не ведала, а прислуги даже фамилии не знала, поэтому про них спрашивать не стала. Ответ, за которым я зашла пару часов спустя, меня ошеломил. НИ ОДИН ИЗ ЗАПРОШЕННЫХ В СПИСКАХ НЕ ЗНАЧИЛСЯ. Это могло означать три вещи. Во-первых, все они умерли. Но если с Флоринским это было неудивительно – мужчине к восемьдесят восьмому явно перевалило за восемьдесят, то пятеро остальных разменяли лишь «полтинник». Уходить в мир иной в пятьдесят по нынешним временам явно рановато. Однако имелись и другие варианты, почему они отсутствовали в базе Московской справочной. Например, все они проживали не в Москве (а может, выбыли и из страны). В конце концов, как рассказывала бабка Лиза, Иноземцевы в пятьдесят девятом ютились в подмосковном Болшеве. Может, они так и не прописались в столице, продолжали жить в подмосковном Калининграде. Мои клиенты также могли поменять фамилии – однако последнее было естественным для женщин, но никак не для представителей сильного пола.
